Распахиваю двери. Змея на кровати лежит, а я даже по имени ее звать уже не могу, я просто… ненавижу.
Кукла писанная. Лялька голубоглазая, она бледная сейчас, как стена. Губа разбита, в носу трубка, на скуле заметный синяк. Рядом капельница, поднос с едой. Неплохо устроилась в отличие от Фари.
Глазищи свои дьявольские распахивает сильнее, как только видит меня, и я уже сам не верю в то, что совсем недавно обожал ее, своей считал.
Я, сука, сердце ей свое бы отдал, а она предала. По самому больному ударила, отравила меня, и пожалуй, так как ее, я еще никого в жизни не ненавидел.
Подхожу ближе, она дергается. В стену серую вжимается, еще сильнее бледнеет. Распахивает губы, мельтешить начинает, ухватившись рукой за одеяло. Что еще она мне нашепчет, какую еще песню запоет.
– На кого ты работаешь, сука?
Простой вопрос, а Воробей только ресницами хлопает. Дьявольская сучья ведьма, о нет девочка, этот трюк уже не сработает.
Ее глаза в этот момент, боже, а они ведь и правда хамелеоны! Никакие не голубые – фиолетовые темные, практически черные сейчас.
Они мгновенно наполняются слезами, а я бешусь. Что плакать то теперь, актриса недоделанная. Пусть вон с Моникой пойдет поплачет, которая без мужа осталась по ее вине. Или с Брандо, который родного брата лишился.
– Я в слезы твои не верю, тварь, так что не старайся. Кто твой заказчик, кто тебе платил, кому ты сдавала информацию?
Гремлю рядом и ноль просто реакции. Снова тишина, ни звука не говорит. Трясется как заяц, поглядывает на дверь через мое плечо.
Какая умница, жертва блядь, страдалица.
– Не смотри на выход, сопля, тебе никто не поможет. Ты будешь отвечать на мои вопросы, не то клянусь, я тебя по стене размажу.
Нет я не ору, я ее предупреждаю. Ощущение такое, что внутри кипит кровь.
Говорит ли она что-то в ответ? Нет. Воробей просто смотрит на меня своими этими глазищами, хлопает мокрыми ресницами и все. Ни единого звука, как будто онемела.
Бешусь, хватаю ее одеяло, сметаю на пол, а ведьма руку поднимает, зачем-то прикрывая голову.
Сцепляю зубы, когда вижу ее теперь без одеяла. Перебинтованное плечо, вся в этих капельницах, а я ведь любить ее мог. Я хотел, сука, ее любить, думал, не такая. Баран.
– Что ты молчишь, лярва, язык проглотила? Я задал вопрос: говори, кто тебя нанял, ктоо?!
Подхожу ближе, но Воробей не дает себя тронуть. Она тупо падает с кровати, сваливается с нее, выдергивает капельницу из руки и забивается в угол.
И воздух тяжелеет, давят стены, потолки. Я в страшном сне такого представить не мог, чтобы на девку руку поднять, но перед глазами то и дело Фари в гробу и клянусь, я мечтаю задавить ее голыми руками прямо здесь.
Тишина давит на нервы, мы теряем драгоценное время, которого у меня нет, и в игрушки играть с ней я не собираюсь.
Вот что бывает, когда крысу прижмешь. Как лохов нас все время разводила, потешалась, а после танцевала на костях.
Не пожалела Фари, а ведь я должен был на его месте быть, это меня она хотела кончить.
Я не дам ей уйти, и она это прекрасно понимает. Я выбью из нее правду любым способом, и мы это оба тоже прекрасно знаем.
Достаю из кармана нож. Щелчок и острое лезвие открывает нам новые горизонты. Воробей сильнее вжимается в стену и глухо дышит. Ее грудная клетка быстро вздымается, она держится за перебинтованное плечо. Смотрит на меня, распахнув сухие губы.