А теперь Корсар!
Корсаков. Ранее в тот же день…
Адский день на бирже подходит к концу.
Я закрываю глаза. Откатываюсь в кресле чуть назад, ближе к панорамному окну. Кружит снег. Деревья в инее. Дороги черные от жижи.
Люблю зиму и ненавижу.
Я такой. Един в двух лицах. Никто не знает, где я настоящий.
И не узнает.
Это экономически невыгодно, чтобы кто-то знал меня слишком хорошо.
Я этого не допущу.
Даже если появится женщина, с которой мне придется связать свою жизнь – а она появится, потому что наследник мне все-таки нужен, – она тоже не будет ничего знать.
Не выйдет за рамки мною написанных правил.
Никогда.
Я просто не дам ей такого шанса.
Надо встать, выключить ноутбук и ехать домой.
Нет, домой не хочу. Поеду в клуб. Надо немного выпустить пар.
Позвоню Гарику, пусть встретит, подгонит мне компанию.
Тру лицо руками. Да, пожалуй, так и поступлю.
Хотя… Почему-то чувствую, что сегодня мне в клубе расслабиться не судьба.
Принято считать, что интуиция – это женское. Мол, это бабы все всегда чувствуют на каком-то тонком уровне. Я всегда смеялся над этим утверждением. Если бы оно было так, бизнесом бы занимались только женщины. Потому что в бизнесе порой, лично для меня по крайней мере, интуиция играет решающую роль. Мне будут говорить, что это выгодно, меня будут уверять, что я получу отличную прибыль, мне приведут сотню примеров того, как зарабатывают на похожих сделках. Но если моя интуиция чуть качнет головой, я откажусь от сделки.
Никогда и никому не говорил об этом. Нет, вру, однажды рассказал. И это чуть не стоило мне моей компании.
Не будем о грустном.
Полчаса – и я в клубе.
Еще пять минут, и Гарик подходит ко мне с двумя красотками.
Они как инь и янь. Высокая стройная блондинка с прямыми волосами и среднего роста аппетитная кучерявая брюнетка.
– Александр, приветствую.
– Вечер добрый, Гарри, как сам?
– Как видишь. Отдыхай.
– Спасибо.
Гарик давний друг. Я помог ему открыть этот клуб и еще несколько в других городах. Бренд «Ласковый заяц» хорошо знают любители клубной жизни.
Я не любитель. И не профессионал.
Мне просто иногда надо потрахаться, потому что я живой.
Заводить любовницу я не хочу. Мне не нравится, когда баба путается под ногами и начинает устанавливать правила.
Иметь постоянную шлюху мне тоже неинтересно. Это приедается.
Жениться?
Не смешно.
Когда-то я думал об этом. Когда-то давно. В другой жизни. Один раз.
Нет. Извините.
Пока я к этому еще не готов.
Ну и я не баба, часики у меня не тикают. Я могу и подождать еще пару-тройку лет.
Рука блондинки ложится мне на ширинку. Брюнетка ныряет ладошкой под пиджак, расстегивая рубашку. Я снимаю галстук.
Мы в вип-зоне. Перед нами стекло. Мы видим все, что происходит в клубе. Нас не видит никто.
Я могу трахать их обеих, прижимая к стеклу – никто не увидит.
Меня это заводит.
Губы блондинки уже обхватывают мой член. Брюнетка облизывает мои соски.
Я их не трогаю.
Я ничего им не говорю. Предпочитаю, чтобы они проявили инициативу. Пусть отработают. Плачу я хорошо.
Держу блондинку за волосы, пока она делает мне горловой минет.
Хорошо. Но, сука, чего-то мне не хватает.
Это, блядь, как суп-харчо без специй, без перца. Не обжигает. Не горит…
Сука… у меня давно ни с кем не горит.
Мне, наверное, лучше вообще не трахаться…
Видимо, вселенная тут же подкидывает знак – вибрирует телефон.
Личный. По нему звонят всего несколько человек. В том числе один из сотрудников службы безопасности.
Я чувствую, что это именно он.
Интуиция, мать твою.
Еще я чувствую, что сегодня буду трахаться совсем в другом месте, и «трахаться» в данном случае – не значит вставлять милой девушке до гланд.
– Да, Клим, в чем дело?
Слушаю, охеревая…
Это просто кабздец.
Кабздец!
Через полчаса я в нужном отделении.
Хорошо, что у меня везде есть свои люди. Мы мило беседуем с начальником смены, шутки-анекдоты. Неформальный разговор. Потом слышим ор. Кто-то из задержанных «бузит». Интересно посмотреть.
Мне так очень интересно!
А еще через пару минут я вижу ее. И слышу то, что приводит в шок.
Клим мне об этом не сказал.
В ее глазах такой ужас…
Твою же мать… девочка… что ты натворила?
Что, блядь, я натворил?
***
Интуиция не подводит. Мне реально приходится трахаться, но совсем не так, как хотелось бы.
Смотрю на эту несчастную, с подбитым глазом, грязную, дрожащую…
Хотелось бы.
И хочется.
Даже такую, млять, хочется…
Просто до боли в яйцах.
Потому что это мой суп харчо с перцем!
Это мой личный сорт самого лучшего, самого забористого «плана».
Чёрт, траву не курил, кажется, сто лет, почему вспоминаю?
Пытаюсь осознать то, что говорят про мою девочку – сколько времени прошло, а я все еще мысленно так ее называю, хотя она не моя, никогда моей не была и…
Я был уверен, что не будет.
Нет, Корсаков. Это чужая головная боль. Пора тебе к этому привыкнуть!
Хрен там.
С недавнего времени снова – моя.
И еще раз хрен. Всегда моя.
Не знаю, блядь, почему.
Ненавижу ее. Так, что жилы тянет…
За то, что сделала со мной. За то, что всегда со мной делала! И делает до сих пор.
Ненавижу, потому что из-за нее я слабак. Мякиш хлебный. Тряпка.
А я не люблю быть тряпкой.
Понимаю, что ее ведет, сознание теряет. Мне дотрагиваться до нее – все равно, что голыми руками из костра головешки таскать. Или железные прутья, раскаленные добела, хватать.
Но деваться некуда.
Беру. Несу. Помогаю.
Альтруист хренов.
Добрый самаритянин.
Дверь закрываю, а сам думаю – тебе важно, чтобы она была жива. Остальное тебя волновать не должно.
Но…
Мать твою, неужели ее правда…
Ее… силой? Еще и толпой?
Меня накрывает.
Сука! Сука!
Выть хочется!
Какая тварь посмела пальцем тронуть?
Где, блядь, был Клим и его команда?
Всех урою. Уволю. «Волчьи билеты» в зубы получат!
Так, спокойно, Корсаков. Спокойно.
Твой конек – хладнокровие!
Нельзя напугать ее еще сильнее, поэтому ты должен вести себя так, словно ничего не произошло.
Это правильно.
Что надо сделать?
Надо срочно показать ее врачу. Нужно ехать в клинику.
Звоню Товию, поднимаю всех на ноги. Не спать! Работать! Бабки плачу!
И снова хочется выть…
Что она так долго? Какого?
Вламываюсь – дверь не закрыта.
Она стоит у раковины. Лицо умыла. Синяки стали ярче.
И глаза как блюдца.
Красивые глаза. Нереальные.
Они у нее не голубые и не зеленые. Они цвет меняют. Это я давно заметил, еще когда она совсем девчонкой у отца своего работала. Когда она злится или волнуется – они темнеют и становятся как небо в грозу, солнцем высвеченное. А когда смеется и радуется – светлеют и становятся как морская волна.
Ты хренов поэт, Корсаков.
А вот Ромео из тебя так себе. Староват. Хорошо хоть лысины нет. Повезло.
Я что-то говорю. Она что-то отвечает.
Предупреждаю ее о клинике, понимая, что она вряд ли вообще вдупляет, что происходит. Ее и по голове, видать, хорошо приложили. А может, и накачали чем.
Твари.
Закопаю. Каждого. Лично!
Все лично поотрываю и запихну кому в рот, кому в задницу!
Еще что-то говорю. Не знаю, зачем тяну время.
Как приговорённый оттягивает минуты до плахи.
И все равно ведь голова летит с плеч!
Так и я лечу.
Как с горы вниз, без страховки, зная, что и парашют хрен раскроется.
Сжимаю в объятьях, понимая, что пропадаю.
Горю. Таю. Умираю рядом с ней.
Потому, что это охренеть как хорошо.
Даже такую ее обнимать и к себе прижимать.
Особенно такую.
Понимая, что она тут не то что не по своей воле. Ее вообще даже близко тут быть не должно!
А ты, урод моральный. Пользуешься ее плачевным состоянием! Ее положением!
Как я мог такое допустить? Как?
Обнимаю ее тело, такое податливое, нежное…
Не смей возбуждаться, Корсаков, мудак! Ей сейчас только этого не хватает!
Но разве ему объяснишь… По стойке смирно, мля…
Она что-то говорит.
Я не соображаю, что.
Похоже, у меня, как и у нее, глюки.
Или?
Мяукает как котенок.
Нежится, ластится…
Она точно не в себе.
Потому что…
Потому что она меня целует.
Это… нормально?
***
Нет, Корсаков, нет! Это не нормально! Останови ее!
Блядь… останови!
Но…
Как же вкусно…
Все. Башню сносит.
Улетаю в воспоминания, самые сладкие, тайные, запретные…
Я знал, что ей уже восемнадцать.
Но не знал, что меня, тридцатилетнего мужика, от этого знания каждый раз будет пополам сгибать!
Потому что она выросла. Потому, что ей уже можно.
ВСЕ можно!
Мать твою… Все!
И она вполне может все это делать с каким-нибудь мальчиком-зайчиком из своего модного универа, в котором одни обсоски богатенькие трутся…
Присматривался к ней каждый раз.
Да что присматривался… принюхивался, как самец во время гона. Потому что от девушки невинной пахнет совсем не так, как от женщины, которая познала мужчину.
Она пахла невинностью.
Она краснеть умела!
Мать твою! В двадцать первом веке!
– Извините, я кофе не подаю. Я не секретарь, а помощник по экономической части, – и щечки заалели.
И я млел. Как подросток от нее млел…
Моя малышка. Моя девочка.
Когда я стал о ней так думать?
Наверное, тогда и стал, когда зажилила мне кофе принести, стервочка малолетняя.
Потом извинилась, главное…
– Александр Николаевич, вы меня простите. Я правда не могла вам кофе сделать… не потому, что я такая…
– Какая?
– Не знаю, – опять щеки как маки! – ну… недружелюбная? Не «френдли»? Просто у папы в офисе строгий регламент. И мне… мне потом от него выслушивать.
– Я все понял, Василиса. Не переживай. Просто… хотелось кофе из твоих рук. Видимо, придется зайти к вам в гости. Твой отец говорит, ты умеешь варить вкусный.
Зарделась, промямлила что-то и ушла, а я отметил, что она даже попкой не виляет.
Блядь! Не умеет просто! Ходит как… подросший олененок.
А я как придурок в их офисе с вечным стояком! Жертва онанизма…
Каждую встречу с ней помнил.
Вечер у ее отца. Что за праздник был – хрен знает. Виктор волновался, что я заскучаю, робко так пригласил, уверяя, что если я не смогу, он не обидится.
Старый пень не видел ничего дальше носа своего!
Как не мог понять, что я на его малышку слюни пускаю? Что у меня стоит, как только я ее запах в комнате чувствую?
Повезло тогда. Бабы стали вешаться гроздьями – прекрасный повод просить убежища.
Да это, блядь, самый счастливый вечер в моей жизни был!
Мы с ней гуляли по их участку, она показывала розы, которые еще с мамой сажала, рассказывала о детстве… а у меня только об одном мысли были, как не потерять контроль, как не испугать ее напором.
Я ведь не кретин, видел, что я ей нравлюсь, но не так, как мне хотелось бы.
Она, скорее, видела во мне пример будущего мужа, образец, хотела бы похожего, но помоложе. И помягче.
И как же меня это… бесило.
Твою ж мать…
До скрежета зубовного.
Да, я не прекрасный принц. И никогда им не был!
Скорее – чудовище из замка или маркиз Синяя борода.
К таким, как я, принцессам лучше не приближаться.
И мне ручонки надо от принцессы держать подальше.
По крайней мере, пока.
Пока она совсем еще девчонка. Кроха. Юная. Наивная. Чистая.
Но как же хотелось погрузится в эту ее чистоту!
Окунуться. Раствориться в ней.
Я ведь ее даже за руку взять боялся!
Уверен был, что просто не выдержу! Заведу ее в дальний угол сада, прижму к дереву и…
Нет. Просто поцелую. Нежно. Ласково.
Я ведь умел это делать нежно и ласково? Наверное, умел. Просто никогда не делал.
Я любил жесткость, силу.
Куда мне такую принцессу? У неё же над головой розовые пони летают!
Мы с ней тогда еще через небольшой пригорок пошли, там был крутой подъем, а я ей руку не подал. Кретин.
Она так удивилась. Сказала так обиженно:
– Александр Николаевич, а вы мне не поможете, я сама не смогу, на каблуках, надо было, конечно, туфли переодеть…
– Извини, Василиса. Задумался, – голос охрип тогда от напряжения. А когда почувствовал ее руку в своей руке, аромат ее нежный…
Если бы она только знала, наивная, с каким огнем играет!
И если бы я хоть на мгновение почувствовал, что с ее стороны это игра!
Нет. Это не было игрой. Совсем.
– Александр Николаевич, а вы со мной потанцуете? Пожалуйста.
Конечно, я от танца отказаться не смог. Тем более ей так хотелось казаться взрослой!
Обнимал ее осторожно, покачивая из стороны в сторону, боясь, что почувствует, насколько я не принц! Насколько я испорченное чудовище…
А так хотелось прижать ее к себе, дать почувствовать мужскую силу!
Твою ж мать…
Потом как бы в шутку отцу ее сказал, мол, ждите сватов.
Шутник, блядь…
Надо было слать! Может, не случилась бы вся та хрень, в которой меня в итоге Виктор обвинил. Ну да, мой косяк тоже был, признаю.
Хотя не настолько серьезный, как он думал.
Но Виктор выставил меня подлецом, лжецом.
Я хотел ему все объяснить, но он слег с инфарктом. Я тогда ему помог негласно. Через знакомого доктора, Товия, с которым много лет уже был дружен.
Но… все мои надежды на то, чтобы сосватать принцессу из розового замка, пошли по одному месту.
Только в мечтах брал ее…
Просто за руку брал. Обнимал, кружа в вальсе.
Прижимал к себе… Всю.
Столько лет прошло, и вот… прижимаю так, как мечтал. Даю почувствовать в полной мере. Все почувствовать, до сантиметра!
Забыв о том, что эта девочка пережила несколько часов назад…
Но я не могу по-другому. Она и сама ко мне льнет, стонет, губы свои отдавая без остатка.
А я только каким-то задним умом понимаю, что она просто не соображает, где и с кем. Она, может, в мечтах представляет, что это ее муж, ублюдок конченный, ее обнимает!
Трется об меня, а я вдыхаю запах и понимаю, что она течет!
Моя девочка по мне течет!
Или по тому, кого на моем месте представляет.
Мля… хреново-то как! Хреново!
И ведь не узнаешь!
И интуиция, продажная девка, тут молчит как партизан!
Мне бы взять ее, приподнять, под себя устроить, прижать к стене и…
И снова как знак свыше в тот самый момент, когда я почти решился…
Телефон.
Твою мать…
***
Да уж.
Твою мать – было самым верным ответом на все происходящее.
Василиса явно не в адеквате. Начинает что-то бормотать о том, что я ее сон.
Конечно! Муж Антон реальность, а я сон!
Так и подмывает выложить сразу все, про ее любимого гондона… ой, простите, Антона.
Но ее нервировать точно последнее дело.
Думаю, еще удара ее психика точно не выдержит.
А мне не нужна жена с таким анамнезом.
Да, я не оговорился. Жена.
Только так.
Плевать на то, что у нас с ней в прошлом получилась не самая красивая история.
Моя интуиция и тут меня хорошенько напялила.
От кого угодно я ждал.
Реально! От кого угодно!
Но Василиса…
Главное, я ведь уже почти подобрался к ней…
Взял на работу.
Спецом взял, чтобы рядом была. Чтобы всю ее жизнь отслеживать и контролировать. Плевать мне было, что не справится она с должностью.
А она – «хренак»! – справилась! Со всем справилась. Начиная от сложной документации, хитромудрого расписания, трудных проектов, заканчивая моим скверным характером.
С отцом ее я все решил. Помирился. Прощения просил. Объяснил все.
Он поверил, что я был не при делах, там выплыли новые люди, я не думал, что все так аукнется, но…
Виктор предупредил, что у Василисы на меня зуб.
Но я ж не знал, что все настолько запущено.
Я даже…
Пошел на приступ, блин.
Впервые за много лет пригласил девушку на свидание.
Ладони потели как у подростка при первой эрекции, которую спрятать не получилось.
Привез ее в свой любимый ресторан. Когда-то помог хозяину – Джеронимо – открыть его. Познакомились мы на Сицилии, Джеронимо был отличным поваром, но работал на мафию. Он помог мне, я ему.
Теперь у меня был свой уголок сицилийской кухни недалеко от офиса. Правда, я никогда не приходил туда на деловые обеды.
Это было мое, личное. Тайное.
То, что я не афишировал.
А Василису хотелось привести именно туда.
Мы провели прекрасный вечер. Хотя я видел, как она была напряжена в самом начале.
А потом…
Потом я как мудак все испортил. Поторопился. Так хотелось поцеловать ее.
Губы такие манящие, как лепестки диковинного цветка. Нежные. Настоящие.
Натуральные.
Почувствовал, как между нами стена прозрачная выросла. Ее испуга стена.
Но… она не меня боялась. Нет.
Она, скорее, испугалась себя. И тех чувств, которые я у нее начал вызывать.
Уже далеко не детских чувств.
Охренеть как я был рад, когда понял это.
«Еще немного подожди, Корсар, и она твоя, еще совсем немного!»
Мечтал, сам обалдевая от близости этого счастья, чуда.
Угу.
Что там говорят? Расскажи богам о своих планах.
Блядь.
Рассказал, видимо…
Привез ей из Шанхая подарков целый чемодан.
Мечтатель, хренов.
А она…
– Да, Антош, конечно, я смогу, обязательно, целую, милый…
Да… жеваный ж ты крот…
Я вышел из кабинета. Нашел в себе силы сказать ей, что у меня важная встреча.
И бухал три дня.
Нет, сначала я попытался узнать, что это за красивый гондон Антон к ней подвалил.
И он мне не понравился.
Не потому, что он клеил мою малышку, нет.
Я слышал про его отца. Про их фирму. Про их дела.
И прекрасно понимал, что, если я озвучу все, что узнал, Василисе, она мне просто не поверит! Решит, что я нарочно собрал компромат, потому что она меня «продинамила».
Идиот!
Надо было рассказать обо всем сразу!
И отцу ее тоже надо было все рассказать.
Но Виктор снова перенес инфаркт, он был болен.
А у меня намечался второй крупный контракт с Китаем, и американцы выкатили предложение.
Я просто с головой ушел в бизнес.
Нет.
Я просто тупо спрятал голову в песок, как страус. Подумал, что она сама поймет, что этот молодой гондон ей не нужен, старался быть внимательным. Не нагружал работой. Обращался ласково в надежде, что внимание обратит на то, что жесткий и требовательный руководитель превратился из льва в ягненка.
Хрена лысого!
Она вообще меня жестко игнорила.
Антоша был везде! Везде, сука!
А потом…
Потом я узнал, как у меня красиво увели и Китай, и Америку.
А эта…
Эта сучка малолетняя стояла передо мной и рассказывала, какое я чудовище, деньги отмываю. Подбородочек дрожал. Боялась.
Я ведь ее реально мог закрыть! Экономическое преступление, мать его етить… И повернуть это можно было так, что она не просто бы штрафы платила, а оказалась бы в местах не столь отдаленных. И у меня были нужные рычаги, на которые я мог надавить!
И села бы она! Не гондон этот ее, Антон, а именно она! Он-то с папашей его, сучары, типа не при делах… Девочку подставили. Красиво подставили.
Блядь…
Нет, сажать ее, конечно, не стал бы…
Но, по крайней мере, мог сделать так, чтобы она больше никогда, сука, никогда не смогла бы в столице найти работу приличнее посудомойки в придорожном кафе!
Она бы стала персоной нон-грата везде!
Рассказывал ей тогда об этом, а она…
Стояла, дурочка, в моем кабинете, такая гордая, пыталась показать, что сильная, что не боится!
Я ведь мог тогда ее…
Мог же.
И она все еще нетронутая была. Знал.
По запаху чуял, что нетронутая.
Целка-невидимка, мать твою…
Но…
Противно было. Насильником не был никогда.
И не хотел вот так. Силой.
Хотел, чтобы сама пришла.
А она выбрала этого утырка слащавого.
И сразу… сразу словно с нее все краски смыло. Стала прозрачной.
Смотрел на нее и прощался. Не с ней.
Со своим чувством. Понимая, что больше такого у меня никогда не будет.
Все, реально стал старый. Не по возрасту, что мне было там? Ей двадцать один на тот момент, мне тридцать три всего.
Старый для иллюзий. Иллюзий о чувствах, которые бывают у людей.
Любовью это называется.
Чистое, светлое, большое.
Блядь… Чистое, светлое, большое – это белый слон в ванной!
А любовь – это фейк.
Вернулся в тот день домой – пусто, холодно.
И чемодан стоит, который я для неё из Шанхая вез. Там платья шелковые, платки красивые, духи какие-то, сувениры, украшения. Было желание все это сжечь. Уничтожить.
Потом решил отдать все какой-нибудь шлюхе, пусть носит, радует меня.
Только не было в тот момент никого на примете, и я… Задвинул его подальше в гардеробную, чтобы как-нибудь потом вопрос этот решить, и забыл.
Нужно было восстанавливать доброе имя. Поднимать компанию, которая на грани была.
И о мести этой мелкой идиотке тоже уже не думал.
Все. Она никто. Закрыли тему.
Но… Все равно же я все о ней знал!
Реально сделал так, чтобы работу не нашла. А ей работа и не нужна была.
Вышла за гондона и тут же залетела.
Блядь.
Как же я ее ненавидел!
Просто…
Шандец.
И ее, и всех баб.
Вообще.
Подумывал даже, как наши звезды, найти мамашу суррогатную, чтобы родила мне парня. Воспитал бы сам.
Да уж.
Кто бы узнал, что Корсакова не просто в бизнесе нагнули.
Нет. Все.
И не узнает никто. Уверен был в этом.
Но снова получилось так – расскажи богам о своих планах, посмеетесь вместе.
Всплыло одно дельце. Серьезное. Очень серьезное.
Когда отец ее при смерти был, всплыло.
И понеслась…
И теперь мне надо было везти когда-то любимую женщину на освидетельствование и осмотр в клинику.
И думать о том, как быстро я могу оформить ее развод и жениться.
Только так, милая. Ты выживешь только так.
А эти поцелуи ее… были лишними.
Просто она не в себе. И я не в себе.
Утром все забудется.
Ага.
Хрен ты угадал, Корсар!