В которой Корсар делает неожиданное заявление.
Не успеваю и слова сказать. Корсар обращается к медсестре, очень властно и уверенно – собственно, это его обычная манера общения.
– Оставьте нас на пару минут. Закройте дверь и проследите, чтобы никто не зашел!
Девушка испуганно вспыхивает и выбегает.
Интересно. Он что, реально меня решил раздеть без свидетелей?
Корсаков подходит ближе, садится на корточки, глядя на меня, и жар снова полыхает по всему телу.
– Василиса, послушай, я понимаю, то, что с тобой произошло, ужасно. Ты в шоке. Может быть, даже не очень понимаешь, что я сейчас говорю…
– Я…
– Не перебивай. Какая ты стала… непослушная! Тебя воспитывать и воспитывать! Слушай! Ты теперь под моей защитой, поняла? Так что не бойся ничего. Рассказывай все как было, всю правду, никого не пытайся прикрыть. Я тебе обещаю, что все, кто виноват в твоем состоянии, ответят по полной, поняла? Прежде всего этот урод… супруг твой.
Вот тут я реально не понимаю, о чем он?
– Супруг? При чем тут… Антон?
Не хочет же он сказать, что… на меня напали из-за Антона?
Неожиданно он делает движение вперед и… обнимает меня.
И это точно не сон.
И… я не знаю, как на это реагировать.
Я… замужем. Ну, пока еще… И…
Он отстраняется на мгновение, но лишь затем, чтобы быстро взять мое лицо в свои руки и прижаться к моим губам.
Я растерянно открываю рот, а ему только этого и надо.
Он целует меня. Снова.
И это так… так приятно, что моя голова, которая и так кружилась, теперь вообще вертится, как будто я на карусели.
Его поцелуй жадный, он словно пожирает мои губы, властно, не оставляя никакой возможности уклониться. А мне… мне почему-то совсем не хочется, чтобы он меня отпускал.
Я наслаждаюсь. Мне так хорошо! Я думаю только о том, как мне хорошо. Я даже не представляла, сколько эмоций может подарить один поцелуй! Он делает это так, что ни о чем другом нельзя думать. И я растворяюсь в эмоциях. Я плыву по течению. Думать я буду потом. Когда-нибудь. Это блаженство! Я успеваю только поймать за крылышки одну маленькую, но очень важную мысль. Мне кажется, я вернулась домой. Туда, где мне хорошо, туда, где я могу быть спокойной и счастливой. Мой дом – вот тут. В его руках. С его губами на моих губах. С его ладонями в моих волосах. И я хочу быть тут всегда. Вечно.
Он что-то шепчет. Я не сразу понимаю – что.
И он понимает, что я не понимаю. Отстраняется, тихонько встряхивает меня, заставляя открыть глаза. Я чувствую, что на моих губах играет блаженная улыбка. Которая тает, когда я понимаю, что именно он говорит.
– Что бы ни случилось, я с тобой, поняла? Ты под моей защитой. Ты – моя! Моя женщина, поняла?
Стоп. Я словно мгновенно трезвею. Нет, не поняла! Я вообще-то замужем! И что бы там ни было у меня с мужем, я не готова бросаться на первого встречного! И изменять мужу, какой бы он ни был, я не готова! Я… не так воспитана! И вообще, в нашей семье разводов никогда не было! У отца с мамой был крепкий брак, и папа оставался верен маме, даже когда ее не стало! А ведь он был еще молодой! Ему пятидесяти не было! И… как бы там ни поступил Антон, я… я должна его выслушать, понять и, быть может даже простить, хотя это очень непросто.
Видимо, вся буря эмоций написана у меня на лице, потому что Корсаков усмехается, отстраняется и говорит как-то очень резко, почти зло:
– Ладно, считайте, что вы меня снова не так поняли, Василиса Викторовна. Вы под моей защитой. И вы впредь должны говорить всем, что вы моя женщина, ясно? Просто два слова – моя женщина. Женщина Корсакова. Ясно? Тогда в этой защите сомневаться не будет никто!
Нет, мне неясно. И я хочу ему ответить, но снова не успеваю ничего сказать!
***
– Александр Николаевич! Дорогой! Здорово! – дверь широко открывается, и в смотровую входит громогласный мужчина.
Доктор. Большой. Очень большой.
С огромными руками.
Такими обычно показывают патологоанатомов в кино.
И мне на минуточку даже становится страшно. А вот Корсар явно недоволен. Он же просил нам не мешать! Хотя раздевать меня, похоже, не собирался. Или…
Корсаков встает, поворачивается, говорит вполне дружелюбно.
– Товий Сергеевич! Приветствую. Извините, что пришлось будить ночью.
– Хороший доктор ночью не спит, а бдит! Хороший доктор спит днем, на операции! – он громко смеется.
Я понимаю, что он шутит, но мне все равно жутковато, уж больно он большой. И что он будет со мной делать?
– Так, кто тут у нас? Доброй ночи, красавица. Как звать?
– Ее зовут Василиса…
– Она что, немая у тебя?
Я вижу, что Корсаков слегка шокирован. Не привык, что с ним так разговаривают, но, видимо, этому Товию Сергеевичу можно.
– Хм… нет, Товий, она не немая.
– А почему ты за нее говоришь, Саш, а? Непорядок. Я с дамой разговариваю, а он лезет. Ну, красавица? Как зовут?
Чувствую, что челюсти сводит. Но отвечать надо, я ведь правда не немая!
– Василиса… Викторовна…
– Ах, ты еще и Викторовна! Интересно! А лет тебе сколько? Совершеннолетняя?
Я краснею как рак. Да, я иногда выгляжу моложе своих лет. Поэтому все время стараюсь одеться как-то… повзрослее, что ли. Никаких кроссовок и кед, только туфли. Никаких джинсов и маек, только платья и юбки…
– Да. Совершеннолетняя. Давно. Мне двадцать четыре года, между прочим.
– Ах, двадцать четыре! «Промежду прочим»… Прекрасно! Молодец, Александр Николаевич. Двадцать четыре. Это хорошо.
– Что – хорошо? – я не очень понимаю, к чему клонит этот странный доктор, смотрю на Корсакова, а он… он что, смущается?
Интересно. Надо это как-то… зафиксировать в памяти.
Александр Николаевич Корсаков смущается! Это, наверное, к дождю!
– Ладненько, и что же с тобой случилось, а? Василиса Викторовна?
– Я… меня…
Теперь уже смущаюсь я. Сильно. И рассказывать всю историю при бывшем боссе мне совсем не хочется.
Потому что начать придется, наверное, с того, что случилось дома. Иначе как я объясню, что делала на улице одна? Поздним вечером?
– Так, дело ясное, что дело темное. Что ж… Александр Николаевич, дорогой мой, тут понимаешь, какое дело…
– Какое? – Корсар хмурится, ну это его обычное состояние.
– Такое дело. Девушку надо осмотреть, а для того, чтобы ее осмотреть, – доктор смотрит на меня, – чтобы ее осмотреть, ее надо раздеть!
Так он говорит, а сам подходит к Корсакову, приобнимает его за плечи – гигант, он его выше! – и ведет к двери.
– А раздевать девушек при посторонних, Александр Николаевич, – именно, при посторонних, – нельзя. Так что в смотровой остаются только медики! Это значит, что вас, Штирлиц, я попрошу!
Корсар ухмыляется.
– В кино он просил Штирлица остаться!
– А я прошу тебя выйти со мной, Саш. Сейчас придет другой доктор, женский, и поможет твоей… совершеннолетней, ясно? А мы с тобой пока лекарство примем, то самое, которое ты мне в прошлом году из Франции привез. Как там его – арманьяк?
Корсаков кивает, у самой двери поворачивается ко мне.
– Василиса, все будет хорошо, я рядом.
– Да рядом ты, рядом… не волнуйся. Все с ней будет хорошо. Ты ее сам только больше нервируешь, рыцарь плаща и шпаги…
Великан Товий выводит моего рыцаря… то есть Корсакова за дверь.
И мне почему-то опять становится страшно. Когда он рядом, я чувствую его защиту, а когда его нет…
Я опускаюсь на кушетку, закрываю глаза.
Главное, не думать о том, что было бы, если бы он стал меня раздевать, потому что… белье на мне очень красивое, но… провокационное.
Ему бы точно понравилось… Или нет?
И вообще, он сейчас там с этим доктором напробуется этого лекарства, кажется, арманьяка – название я знала, папа тоже его любил.
А как же я? Он оставит меня тут?
Насовсем?
***
Дверь закрывается, а меня снова накрывает. Голову сдавливает. Тошнота накатывает. Я всхлипываю. Ко мне подходит медсестра.
– Не волнуйтесь, все будет хорошо! Василиса, да? Меня зовут Настя. Я помогу вам раздеться.
Я не очень понимаю, зачем это все-таки им нужно, хотя платье грязное, но… Они же будут осматривать лицо? И… голову? Решаю поинтересоваться.
– А зачем мне совсем раздеваться?
– Доктору нужно будет посмотреть, что с вами. Возможно, есть внутренние разрывы.
Я не понимаю, о чем она, смотрю удивленно.
– Какие внутренние?
Медсестра тоже смотрит на меня странно, опускает глаза. Она очень молоденькая, симпатичная. Видно, ей не совсем удобно говорить несмотря на то, что она медик.
– Понимаете, так бывает. Вы можете не чувствовать, потому что у вас шок. Но… Потом надо все обработать. Возможно заражение. Это… опасно. И кровь на анализ надо сдать, госпитальную группу, ВИЧ, гепатит…
И тут я вспоминаю, что орала там, в отделении, Богиня. И до меня доходит.
– Постойте… Вы… вы думаете, меня изнасиловали?
Она не смотрит в мою сторону, опускается, чтобы снять с меня сапоги.
– Нет, что вы, не надо. Я сама могу.
Наклоняюсь и чуть не падаю – голова кружится.
– Осторожнее, Василиса, лежите, я все сделаю!
– Подождите, Настя, вы… Меня, наверное, не так поняли. Точнее, Александр Николаевич не так понял! Меня не насиловали. Правда! Никто меня там не трогал. Они… в общем-то, и не собирались. Меня просто ограбили.
Теперь девушка смотрит на меня. И женщина-врач, как раз в этот момент зашедшая в смотровую, тоже смотрит внимательно.
– Здравствуйте, доктор.
– Доброй ночи, Василиса, – она смотрит в какие-то бумаги, видимо, на меня уже и карту успели завести! Да уж, тут сервис!
– Послушайте, мой босс, то есть… Александр… Николаевич, он… его ввели в заблуждение. Он подумал, что меня… что я… Что на меня напали и надругались. Но это неправда.
– На вас не нападали?
– Нет, на меня напали, но… изнасилования не было. Правда, – закусываю губу.
Со мной иногда такое бывает, я говорю правду, а мне кажется, что все считают – я обманываю. Это неприятно и унизительно.
– Я правду говорю. Вам бы я врать не стала, доктор. Они на меня напали. Вернее, ну, я сидела… Нет, сначала я бежала, плакала, запыхалась. Привалилась к стене…
– Откуда вы бежали?
Ну вот! Чего я и боялась.
И как мне рассказать о том, почему я выбежала из дома поздним вечером и скиталась по каким-то темным сомнительным закоулкам?
– Василиса Викторовна, вас никто не собирается допрашивать. Вы расскажите то, что считаете нужным, и все.
Да уж! Это она не будет допрашивать! А когда за дело возьмется Корсаков…
Все равно он всю душу из меня вытянет!
Ладно. Почему бы и не рассказать?
Не все. Основные моменты.
Я выдыхаю.
Собравшись с силами, начинаю. С того, что поругалась с мужем. Просто поругалась. Сама на него обиделась и решила убежать. Ну да, пусть лучше я буду выглядеть слегка полоумной, чем все поймут, что меня вот так запросто муж из дома выгнал!
Правду рассказывать гораздо стыднее – я понимаю, что нет такого слова, но как сказать? Более стыдно? Наверное. В общем, просто – правду рассказывать стыдно.
Сбивчиво перескакиваю с того, как выскочила из дома – естественно, опуская деталь с подругой, которую встретила на пяточке у лифтов.
Пересказываю то, что помню, чувствуя, как слезы снова накатывают. Потому что реально стыдно врать!
Получается, что я такая дурочка голубая! Ждала мужа на ужин, обиделась на какой-то пустяк, убежала, как героиня дурной мелодрамы. Впрочем – я, наверное, она и есть. Хорошо, что доктор не спрашивает, как я могла убежать, оставив дома ребенка!
Про дочь я вообще стараюсь не думать. Потому что если начну – просто на куски рассыплюсь, не собрать! Я обязательно найду способ или вернуть мужа, или забрать у него Сашку. Костьми лягу, но дочь моя будет со мной!
– Василиса Викторовна, что было дальше? Они стали вас бить?
– Они меня кидали как мячик, куклу… Я… начала сопротивляться. Ну, просто, видимо, в состоянии аффекта уже была. Сильно испугалась. Я понимаю, надо было просто им все отдать и бежать, да?
Доктор пожала плечами. Конечно, так и надо было сделать. Тогда бы меня хотя бы не ударили.
А ведь они, наверное, и правда изнасиловали бы меня, если бы не патруль!
– Я стала отбиваться, и один меня ударил по той же самой щеке…
– По какой? По которой вас до этого ударили?
И тут я снова густо краснею, потому что проболталась. И начинаю путанно что-то нести, причем, видимо, сразу ясно, что я вру…
– Да, когда кидали, один ударил, потом второй, и третий еще. Потом шубу сняли – манто черная норка. Наверное, дорогое, мне его свекр подарил на Новый год. И сумку. Сумка тоже дорогая. Дизайнерская. И там… кошелек, карточки. Ну, это же вам не важно, это надо было в полиции рассказывать. А полицейские, наверное, приняли за наркоманку, забрали в отделение. А там…
Я замолкаю. То, что было в отделении, пересказывать совсем стыдно.
Докатилась! Если бы папа узнал!
Вообще-то, если бы папа был жив, Антон никогда не посмел бы так со мной обращаться. Папы не было полгода. Именно за эти полгода так резко изменился мой муж.
Мне это только сейчас приходит в голову! Это же реально! Почему я раньше не замечала?
Доктор подходит ко мне.
– Александр Николаевич сказал вас осмотреть в любом случае, Василиса Викторовна.
И тут я взрываюсь! Он сказал! А если бы они сказал мне почку вырезать?
– Но зачем смотреть там, если там ничего нет! Я не хочу! Я отказываюсь! Позовите Александра Николаевича, если это он тут приказы раздает!
Доктор усмехается.
– Приказы нам никто не раздает. Если вы говорите, что изнасилования не было, я готова вам поверить. Но мне в любом случае нужно осмотреть вас всю. То, что они вас били, толкали – тоже может быть причиной серьезных травм. Сейчас у вас шок. Адреналин в крови. Вы не чувствуете. А последствия могут быть очень нехорошими.
Я смиряюсь с тем, что она говорит. В конце концов – доктор тут она, и ей виднее.
Меня раздевают, кладут на кушетку. Я вижу, как медсестричка смотрит на мое белье. Красивое. Дорогое и… очень провокационное. Наверное, не вяжется сейчас с моим образом. Совсем.
А еще это белье бесполезное. Кто на него будет смотреть?
Вспоминаю поцелуй Корсара, и… вдруг мне очень хочется, чтобы он посмотрел. Увидел!
И как по заказу открывается дверь смотровой!
***
Я успеваю охнуть и прикрыться руками.
И выдохнуть.
Это не Корсар.
Доктор. Громозека. То есть Товий Сергеевич.
Он реально похож на Громозеку из мультика про Алису. Такой же огромный и шумный. Я часто ставлю моей Сашульке советские мультики. Она еще не все понимает, но именно старые советские любит больше всего.
Товий Сергеевич потирает руки, подходит ближе.
– Ну что, душенька, приятеля вашего я упаковал…
– Куда? – пугаюсь я.
– Не куда, а как! Сидит с моим хирургом, обсуждает новые девайсы для операционной – стоимость закупки и прочая ерунда, о которой девушки думать не должны.
– Я вообще-то не просто девушка, я экономист. И работала личным помощником Александра Николаевича как раз когда он эту клинику строил.
– Да неужели? Какая молодец! Странно, почему я тебя не помню. Я почти всех сотрудников знаю, они ведь все у нас по ДМС лечатся.
Неужели мне снова краснеть? Ну да, так и есть, чувствую румянец.
– Я уже не работаю. Уволилась.
– Да? Удивительно, как он тебя отпустил, такую…
Я хочу спросить – какую, но чувствую руки доктора на своем теле и уже не могу ни о чем говорить.
– Ребра целы. Это уже хорошо. Ну-ка посмотри на меня?
Он проводит манипуляции, светит фонариком в глаза, вопросы задает. Я отвечаю. Голова уже почти не кружится. И не тошнило меня.
– Ну, «сотряса» тут нет. Это уже хорошо. Ирина Георгиевна, вы осмотр окончили?
– Нет, Товий Сергеевич. Мы…
Я перебиваю, потому что об этом я должна сказать сама.
– Мне не нужен осмотр. Изнасилования не было, – говорю и… хочется сквозь землю провалиться от стыда.
– Вот и прекрасно. Я так и подумал. Слава богу.
– Правда? – я удивлена. Как это, он так и подумал?
Он словно отвечает на мои мысли.
– Девонька моя, если бы было то, о чем мне сказал Александр Николаевич, когда позвонил и стал орать как резанный, ты бы так спокойно у него на руках не сидела. Ирина Георгиевна, вы свободны, отдыхайте.
Гинеколог прощается со мной, выходит.
Товий Сергеевич подходит ближе, садится.
– Все нормально. Я ж не первый раз замужем, Василиса… Викторовна! Так что… выдыхай, бобер, все в порядке. И ему я сказал, что тебя, скорее всего, просто припугнули, да?
Киваю, сглатываю. Значит… значит, мой бывший босс уже знает, что я не?..
Это ведь хорошо? Ну то есть ему теперь не нужно за меня беспокоиться, и он может спокойно ехать домой? Из полиции он меня вытащил. Врачу показал. Все в норме.
– А вот психологическое состояние твое, девушка-экономист, мне не нравится. Корсаков считает, что тебя могли чем-то накачать. Глюки ловила?
– Что? Какие… Нет! Я… мне просто казалось, что я сплю, и все!
– Что такое глюки – знаешь?
– Ну…
– Ладно. Пить они тебе ничего не давали? Курить?
– Нет. Только… один папиросу какую-то курил, выдохнул мне в лицо.
– Ну… даже если это была трава какая-то, вряд ли тебя бы с этого так разобрало. Саня сказал, что ты сознание теряла, и состояние было нестабильное.
Я его целовала! Конечно, состояние было нестабильное! Так… то есть… он тоже посчитал, что я неадекватная? Ужас какой.
Я не успеваю додумать, что в этом ужасного, Товий продолжает:
– Анализ крови нужен. Настенька, подготовь все.
– Все готово, Товий Сергеевич.
– Отлично, так… нет, сначала давай-ка давление померяем.
Настя подает прибор, Товий Сергеевич одевает мне манжету на руку, нажимает кнопку. Я расслабляюсь, но как оказывается – рано.
– Ты зачем из дома-то ломанулась? На ночь глядя? С мужем поругалась, что ли?
Я киваю. Не хочется вспоминать, но перед глазами перекошенное лицо Антона, его злые слова, летящий кулак…
– Он тебя ударил?