В животе урчит. В тишине это отчетливо слышно, но никто на меня не смотрит. Еще не рассвело, большинство людей в автобусе спят.
Я осторожно наклоняюсь, чтобы достать из сумки мобильный телефон и не разбудить сидящего рядом человека. За последние шестнадцать часов мы не обменялись ни единым словом. Его потертый костюм в полоску был ему великоват на пару размеров. Возможно он был бизнесменом, но не таким уж и успешным, учитывая, что путешествие на автобусе из Миннеаполиса в Аспен нельзя назвать воплощением комфорта.
Но меня устраивает и такой. Этот автобус везет меня все дальше.
Он увозит меня далеко-далеко.
Туда, где безопасно.
Моя сумка падает обратно на пол, когда автобус въезжает на холм. Я смотрю на экран мобильного. 7:17 утра. До места назначения осталось недолго. Волнение отдается в животе и пробирается к кончикам пальцев. Оконное стекло запотевает от моего дыхания, когда я, наклонившись вперед, пытаюсь разглядеть улицу сквозь щель в пожелтевших шторах. Теплый свет фонарей освещает падающий снег. Мелкие домики выстроились в ряд друг за другом, и лишь в нескольких окнах горит свет. Мой взгляд скользит дальше, по заснеженным остроконечным крышам, к высокой белой колокольне.
Это будет новое начало. Прыжок в неизвестность. Я буду предоставлена сама себе, но мне не страшно.
Так всегда было. И всегда будет.
Над нашими головами вспыхивают потолочные лампы, распространяя маслянисто-желтое сияние по всему автобусу. После пары поворотов раздается треск громкоговорителя и монотонный голос водителя:
– Через несколько минут мы прибудем в центр Аспена. Это последняя остановка в нашем путешествии. Пожалуйста, покиньте автобус и не забудьте свой багаж. Большое спасибо.
Глубоко вздохнув, я достаю из багажника коньки, прижимаю их к груди и смотрю в окно. Прямо перед моими глазами заснеженные горы Аспена вздымаются в небо, словно пытаясь дотянуться вершинами до облаков.
Вот я и приехала. В свой новый дом. Это шанс всей моей жизни.
Автобус останавливается и двери открываются. Холодный воздух бьет в лицо. Я взваливаю на плечо джутовую сумку, крепко сжимаю белые кожаные коньки и выхожу на улицу вслед за остальными. Под зимними ботинками хрустит снег.
Среди кружащихся хлопьев я различаю рассеянный свет уличных фонарей. Воздух чист и пахнет свободой. Миром. Аспен выглядит именно так, как я его себе представляла.
Волшебно.
Мои светлые пряди щекочут мне щеку, когда я натягиваю шерстяную шапку и начинаю пробираться по снегу. В животе опять урчит. Кажется, я почти сутки ничего не ела. Последний раз это было перед…
Нет. Я запрещаю себе вспоминать. С этим покончено. Я не позволю подмешать этот яд в мое счастье и испортить его, как капля нефти портит пресную воду.
По светлому небу пробегают розовые полосы, возвещающие о наступлении рассвета. Я различаю маленькие домики посреди гор. Они похожи на деревню Санта-Клауса в рождественских открытках.
Мое внимание привлекает свет справа, он исходит от здания на углу. За большими окнами, у длинного прилавка, стоит симпатичная женщина и выкладывает на витрину кексы.
Кексы… У меня потекли слюнки. Ноги сами собой понесли меня туда, прежде чем я успела додумать следующую мысль.
Когда я вхожу и закрываю за собой холодную дверь, раздается звон колокольчика. Меня сразу окутывают чудесные ароматы свежей выпечки. Я на мгновение закрываю глаза и делаю глубокий вдох, затем открываю и оглядываюсь вокруг.
Перед стойкой стоят старые кожаные барные стулья. Красная и черная обивка на них потрескалась, и кое-где даже выглядывает желтый поролон. У окон вдоль стены стоят скамейки с такой же красной кожаной обивкой, а между ними – белые столики. Над старомодным музыкальным автоматом алыми буквами светится название заведения: «Закусочная Кейт».
Время завтрака. Я чувствую запах жареных блинчиков, черники и корицы. Шоколад, миндаль и мед. Аппетитные ароматы тянулись со всех сторон, я так и не смогла определить их все, сколько бы ни пыталась.
А еще кофе. Я чувствую сумасшедший запах свежего кофе.
Мерцающая розовая неоновая вывеска за стойкой («Хот-доги, гамбургеры, молочные коктейли») говорит мне о том, что здесь можно еще и неплохо пообедать.
Взгляд скользит по фотографиям на стенах. На одной из них изображен освещенный город в вечернее время, окруженный заснеженными горами, словно защитной стеной. На остальных фотографиях изображены…
Голуби. Во всех вариациях и проявлениях. У одного разноцветное оперение. Другой, крупным планом, смотрит в камеру своими огромными желтыми глазами. А еще один сидит с высоко поднятой головой рядом со… своими делами. Под ней написано: «Будь как голубь – гадь на все!»
– Привет, милая, – стройная женщина в фартуке в горошек мне улыбается. Ее глаза такого же теплого шоколадно-коричневого цвета, как и кексы. Подошвы туфель из белого материала тихонько шуршат при каждом шаге по черно-белому кафельному полу. – Чем я могу подсластить твое утро? Судя по твоему виду, тебе бы не помешала дополнительная порция сахара.
– Кофе, – говорю я с запинкой. – И… яичницу. Пожалуйста.
Сердце колотится в груди. Я нервничаю. Давно я не встречала непредвзятых людей. Людей, которые не знают моего прошлого. Хотя я знаю, что эта женщина никогда не видела меня раньше, я не могу избавиться от неприятного ощущения, что она все равно поймет, кто я такая.
До того, как у меня появился свой угол, я росла в пригороде Миннеаполиса, в трейлерном парке. Пригород был маленьким. Жителей там было немного. Все друг с другом были знакомы. Дети знали, с кем им можно играть, а кого следует обходить стороной. Я была из тех, кого нужно обходить. «Тараканы из трейлера». Так нас называли. Перед глазами проплывают размытые образы. Родители, которые тащат за собой своих детей мимо ограды нашего района. Мои маленькие пальчики, которыми я чешу голову, а через несколько секунд обнаруживаю под ногтем вошь. Мама, которая стоит на коленях в нашем трейлере перед незнакомым мужчиной с длинными волосами, брюки которого болтаются на лодыжках, они смеются над тем, что её семилетняя дочь застала их за этим «занятием».
И, наконец, мои худые бедра, на которые я уставилась, когда впервые села на тонкий матрас домашней кровати.
Мои мысли резко прерываются, когда брюнетка в фартуке хихикает:
– Яичница. Ты явно из другого города.
На моих губах появляется улыбка:
– Как вы узнали?
Я стягиваю с головы шапку, сажусь на красную скамейку и вешаю куртку и коньки на спинку.
– Что плохого в яичнице?
– Ничего. Просто местные в моей закусочной ее не едят.
– Почему?
– Поверь, милая, – она обходит стойку и наливает кофе в большую чашку. – Когда ты узнаешь, каковы на вкус мои шоколадные блинчики, яичница покажется тебе помоями.
– Звучит заманчиво, – я ухмыляюсь. – Ну хорошо, тогда мне ваши знаменитые блинчики.
Женщина ставит передо мной горячую чашку и одаривает меня победной улыбкой:
– Ты не пожалеешь.
Она поворачивается и исчезает за дверью, которая, по всей видимости, ведет на кухню. Сквозь звуки радио я слышу стук кастрюль и сковородок, а через некоторое время – шипение горячего масла.
Я разминаю пальцы на столе и смотрю в окно. Розовые полосы на небе уже исчезли. Вместо них я вижу, что на улицах Аспена стало гораздо больше людей, плотно укутанных в одежду и пробирающихся сквозь снег. Вздохнув, я достаю из сумки мобильный телефон и просматриваю фотогалерею.
На фотографиях я вижу улыбающиеся лица моих друзей. Почти на каждой фотографии мы на льду в тренировочной экипировке. Все свое свободное время мы проводили там. После окончания школы каток стал моей рутиной. С раннего утра до позднего вечера.
На следующей фотографии я чувствую, как холодная невидимая рука смыкается на моем сердце и сжимает его. На меня смотрят голубые глаза Кайи. Наши головы лежат рядом на льду, из пучков выбилось несколько локонов. Мы хохочем над какими-то делами дней минувших.
Я помню тот день. Это было после окончания регионального чемпионата. Один из немногих дней, о котором я вспоминаю с радостью.
Фото расплывается перед глазами. Я сглатываю. Кайя была моей лучшей подругой и до сих пор ею остается. Но она понятия не имеет, где я. Она не знает, что со мной случилось.
Никто не знает.
Неожиданно передо мной опускается тарелка. Я поспешно бросаю мобильный телефон обратно в сумку и выпрямляю спину.
– Большое спасибо, – говорю я.
Женщина улыбается. Ее взгляд скользит по моему лицу и на мгновение задерживается. Я опускаю голову и перевожу внимание на блинчики.
Проходит целая вечность, прежде чем она снова начинает двигаться и исчезает за стойкой.
– Кстати, меня зовут Кейт, – говорит она.
Я запихиваю вилкой в рот большой кусок блинчика и чувствую, что сейчас заплачу от удовольствия.
– Пейсли, – отвечаю я с набитым ртом.
Кейт кивает. Она открывает крышку жестяной банки, в которой хранится испеченное печенье, и посыпает его сахарной пудрой.
– Ты к кому-то приехала или просто здесь проездом?
Я уже съела больше половины блинчиков, но впереди еще много времени. Желудок просит добавки.
– Нет, я… – я сглатываю и прочищаю горло. – Я только что сюда переехала.
Кейт удивленно на меня смотрит:
– Вот как? В Аспене такое случается нечасто, – она наклоняет голову и внимательно рассматривает мою единственную сумку. – Занимаешься фигурным катанием?
Я давлюсь блинчиком:
– Откуда…
– По конькам, – Кейт показывает на спинку скамейки.
– Нетрудно догадаться.
– А, да, – я делаю большой глоток кофе, а затем добавляю, – меня приняли в аспенский «АйСкейт».
– Ого! Значит, у тебя хорошо получается. Туда берут только лучших, – Кейт кусает печенье с сахаром, закрывает крышку банки и ставит ее на место, рядом с кексами. – Моя дочка тоже там занимается.
Последний кусочек блинчика исчезает у меня во рту. Я поспешно глотаю, смотря на Кейт широко открытыми глазами:
– Дочка?
– Гвен. Она примерно твоего возраста, – Кейт показывает на меня надкушенным печеньем. – Тебе двадцать?
– Двадцать один, – поправляю я, а затем хмурюсь. – Вы случайно не добавляете в блинчики эликсир вечной юности? Я бы от такого не отказалась.
Кейт смеется. Крошки сыплются на прилавок, когда она надкусывает бисквит.
– Я рано стала матерью. В семнадцать. Но если я найду такой эликсир, я тебе непременно сообщу.
Звон колокольчика возвещает о новом посетителе.
– Черт, как же холодно на улице.
Молодой человек с огромной спортивной сумкой высыпает снег из ботинок на плитку. Он отряхивает перчатки, и на пол падает еще больше снега.
– Доброе утро, Уайетт, – приветствует его Кейт. Она уже наливает кофе в одноразовый стаканчик. – Ты сегодня припозднился.
– Да, я проспал.
Парень берет стаканчик, кладет на стойку две долларовые купюры и насыпает в кофе столько сахара, что я всерьез задумываюсь, не панацея ли это для всего города.
– Вчера на это ушло больше времени, – он закрывает крышкой свой стаканчик. – Наверное, пора отрегулировать кофе-машину.
Кейт поднимает бровь:
– Ты говоришь мне это как минимум три раза в неделю, когда появляешься здесь по утрам.
Уайетт ухмыляется. Его черты лица пугающе привлекательны, и я готова поспорить, что он один из тех, кто слишком хорошо это понимает.
– Точно. Ну, что сказать? Жизнь у нас всего одна.
Он поднимает на прощание стаканчик и шаркает к двери, задевая сумкой мои коньки. В боковом отделении висят две скрещенные хоккейные клюшки.
Ага. Хоккеист.
– Лучше держись подальше от его вечеринок, – говорит Кейт, когда Уайетт покидает закусочную, – иначе похоронишь свою мечту, даже не успев подумать о слове «Олимпиада».
Я наливаю кофе в чашку и наблюдаю, как она медленно заполняется до краев.
– Соревновательный спорт и вечеринки несовместимы.
– Ох, только при Ноксе этого не говори.
Я поднимаю глаза, нахмурив брови:
– При Ноксе?
– Объявится с минуты на минуту, – отвечает она, указывая на новый стаканчик с кофе, который она почти налила.
– Он тоже хоккеист?
– Не совсем, – уголки ее рта украшает загадочная улыбка. – Он сноубордист.
Не успела она это произнести, как колокольчик на двери снова звенит. В закусочную входит широкоплечий парень с коротко стриженными светло-каштановыми волосами.
Я замечаю, что он смотрит прямо на меня. Мы сталкиваемся взглядом, и я вижу только его зеленые глаза. Из-за освещения их светло-зеленый цвет кажется мне необыкновенным, они как будто светятся.
Он первым отводит глаза. Снежинки падают с его волос на черный пуховик. Ноги обуты в теплые ботинки.
– Спасибо, Кейт, – говорит он, пока кидает в кофе – сюрприз! – три пакетика сахара. Другой рукой он потирает лицо.
– Устал, Нокс? – спрашивает она весело.
– Не то слово. Не знаю, как мне прожить этот день.
– Может быть, сегодня просто ляжешь спать пораньше?
– Кейт, – Нокс недоверчиво усмехается. Его улыбка обезоруживает. От такой у женщин обычно подгибаются ноги. – Прошу.
Она машет на него рукой:
– Ну и ладно. Забирай свой кофе и уходи! Распугаешь мне всех клиентов своим пьяным лицом.
Нокс дуется:
– У меня ангельское личико. Скажи, что оно у меня ангельское, Кейт.
– Если ангелы выглядят так, будто их хлеб насущный состоит из шотов, то да. У тебя ангельское личико.
Он смеется, платит за кофе и направляется к выходу. Его глаза снова встречаются с моими, прежде чем обращают внимание на коньки на спинке скамейки. От его беззаботного настроения не осталось и следа, и все же его взгляд трудно истолковать. Мне даже показалось, что он меня за что-то осуждает. Но прежде, чем я успеваю истолковать его взгляд, он выходит за дверь.
– Что ж, это и был Нокс, – констатирует Кейт. – От него тебе следует держаться на еще большем расстоянии, чем от вечеринок Уайетта.
– Почему? – спрашиваю я, обхватив ладонями большую кружку с кофе. – Что с ним не так?
Кейт смотрит на дверь, за которой он исчез несколько секунд назад.
– Вопрос в том, есть ли у него хоть что-то, что идет как надо. Романы с девушками, скандалы, проблемы… Тут у Нокса полный набор. Он хороший парень, но… – она вздыхает. – Похоже, сноубординг не помогает ему встать на путь истинный.
Мы какое-то время молчим, а его большие зеленые глаза все не выходят у меня из головы. Наконец, я вздыхаю и достаю из сумки бумажник:
– Спасибо за чудо-блинчики. Сколько с меня?
Кейт качает головой.
– Убери деньги, милая. Завтрак сегодня за мой счет, – она улыбается. – Добро пожаловать в Аспен.