– Мистер Бенсон, послушайте. Я понимаю, что вы злитесь, и я крайне сожалею. Но вас нет в журнале регистрации.
Голос моего телефонного собеседника становится все громче. Мне приходится убрать трубку от уха, пока он кричит, а голос у него грозный, очень страшный! Хочется отдать ему хоть все номера в гостинице, лишь бы он больше ничего не говорил.
– Я забронировал номер пять месяцев назад! Пять месяцев назад! Я на него рассчитывал. Вы понимаете, какую репутацию создает себе ваша гостиница? Я напишу на вас отзыв в интернете. Я буду…
– Мистер Бенсон, – перебиваю его я, – пожалуйста, не волнуйтесь. В последние месяцы у хозяйки гостиницы возникли некоторые личные сложности, у нее проблемы со здоровьем. Ваше резервирование сорвалось не намеренно.
– Ну так сделайте что-нибудь! Вздохнув, я зажимаю телефонный провод между пальцами, раскручивая его, а другой рукой в это время просматриваю список забронированных номеров в журнале. Без шансов. Все занято.
– Алло? Вы еще там?
Я ненадолго закрываю глаза, разглаживаю пальцами складки на лбу и глубоко вздыхаю:
– Да. Можно я вам перезвоню, мистер Бенсон?
Он фыркает:
– Вы так говорите, лишь бы отвязаться. Знаю я эти женские уловки. Сначала вы говорите, что перезвоните, а потом до вас не дозвониться.
– Здесь гостиница, мистер Бенсон. Мы не можем просто так взять и скрыться. И, пожалуйста, обойдемся без сексизма.
– Сексизма?
– Мужчины тоже пользуются оправданиями, знаете ли. Мне не нравится, когда женщин принижают.
Мистер Бенсон бормочет какие-то извинения, соглашается на перезвон и кладет трубку. В отчаянии я опускаю трубку на телефонную станцию, протягиваю руки к небу и откидываю голову назад.
– Йогой занимаешься? Или что это за упражнения для головы?
Я поворачиваюсь. Мама сидит в кресле у камина и потягивает кофе из кружки, купленной на блошином рынке. От ревматизма ее пальцы одеревенели и распухли. Ей трудно держать ручку, я это сразу замечаю. На этот раз у нее кружка «Дэниел». Мы ее так называем, потому что на ней написано: «Дэниел, слушайся дедушку». Это смешно. Мы оба чувствуем, будто знаем Дэниела, и порой говорим что-нибудь вроде «Дэниелу бы понравилось» или «Если бы Дэниел об этом узнал, он бы расстроился».
– Нет, – отвечаю я, – я просто устала.
– Что такое? – она ставит кофе на рустикальный кофейный столик, снимает с запястья резинку для волос и пытается завязать свои мелированные седые волосы в пучок. – Плохо спала?
После третьей неудачной попытки я встаю, забираю у нее из рук резинку и помогаю ей сделать пучок:
– Вот так.
Мама ощупывает готовый пучок и вздыхает:
– Ариа, может, тебе стоит с ним поговорить? Просто чтобы поставить точку?
– Нет.
– Дэниел бы этого хотел.
– Не хочу его видеть.
– Кого, Дэниела?
– Очень смешно.
– Городок у нас маленький. Ты вечно будешь на него натыкаться.
– Но пока у меня получается, я хочу этого избежать.
– Вам надо…
– Нет, мама. Просто нет, ладно?
Ее губы сжимаются в тонкую линию. Она хочет что-то сказать в ответ, я это знаю, но она молчит. Вместо этого она раздувает ноздри и кивает.
– Вот и хорошо, – говорю я. – Не хочу больше слышать его имя.
– Ну что ж, ладно.
Дверь открывается, и входит Уильям. Октябрь заполняет комнату, даря нам аромат листвы и каштанов. Мне бросается в глаза, что движения Уилла кажутся скованными, и я замечаю его новую куртку. Это меня настораживает, потому что Уильям каждую осень, сколько я себя помню, надевает один и тот же серый плащ. Он выцветший и винтажный, с пятнами и заплатками. Я не понимала, насколько Уиллу идет этот плащ, пока вдруг не увидела его в коричневой потрепанной байкерской куртке, которая ему совсем не подходит.
– Уилл, – я показываю на его грудь, словно там толстый волосатый паук, который тянет к нему длинные ноги. – Это что такое?
Он моргает:
– Это куртка, Ариа.
– Кожаная куртка?
Его щеки краснеют:
– Это искусственная кожа. Я хотел выглядеть, э-э… круто.
– Круто?
– Да. Покруче. Как молодежь. Хипстеры.
– О Боже, Уилл.
Он прочищает горло:
– Рут, ну что, поехали?
– Да, – говорит мама и встает.
– Куда вы собрались?
Уильям непонимающе на меня глядит:
– К натуропату. Ты же сама записала ее к нему, Ариа. Разве нет?
– А, точно. Записывала. Спасибо, что согласился ее отвезти.
«Черт возьми, Ариа. Ты вернулась в Аспен из-за мамы. Сосредоточься на ней! Что с тобой такое?»
– До скорого, мышка, – мама закидывает ручку сумки на плечо и прижимается губами к моей щеке. – Не забудь, что тебе еще нужно пройтись по магазинам для вечеринки в честь Хэллоуина.
– Да. Конечно. Это в моем списке дел, сразу после того, как я окончательно определюсь с номерами для вечернего бронирования.
Мама внимательно смотрит на меня:
– Ты точно со всем справишься?
Я улыбаюсь:
– Конечно, мама. Не волнуйся.
– Я всегда волнуюсь.
– Знаю. Оценки у меня отличные. Я со всем справлюсь.
Она мне не верит. Я понимаю это по выражению ее лица. На то есть причины. Мама знает меня, и, честно говоря, мои оценки в Брауне ухудшились уже после того, как я поняла, что мне придется вернуться в Аспен. С начала нового зимнего семестра в Университете Аспена прошла всего неделя, но я еще не была ни на одной лекции. Все здесь меня напрягает, хотя у меня не было бы никаких проблем, если бы не присутствие Уайетта.
Я быстро прогоняю эту мысль, улыбаюсь и подталкиваю их двоих к двери:
– До скорого. Уилл, проследи, чтобы мама встретилась с натуропатом, хорошо? Если заметишь, что она ведет себя так, будто у нее все хорошо, скажи ему, что она врет.
– Я бы так никогда не поступила, – возражает она.
Я открываю дверь и машу рукой в сторону улицы:
– Снова ложь, мама. Жаль, Дэниел этого не слышит.
Она смеется. Мой взгляд переходит на Уилла, и я поднимаю брови, молчаливо прося его присмотреть за ней. Он коротко кивает, и его борода, которую он в последнее время отращивает все длиннее и длиннее, касается кожаной куртки. Ему так нравится. Думаю, он считает себя очень крутым. Ты крутой, Уилл, крутой.
Остаток утра я провожу, приводя в порядок номера в гостинице. Я вставляю в уши наушники и слушаю Тейлор Свифт на полной громкости, пока заправляю кровати, пылесошу и убираю в ванной. После этого я почти полчаса разговариваю по телефону с доставщиком продуктов, который вчера попал в аварию, пытаясь расшифровать слова, скрытые за его русским акцентом.
– Мнье пльева-а-ать, – талдычит он. – Сево-о-одня ньет.
– Ладно, Дэниел.
Это очень смешно, потому что это его настоящее имя, и мне хочется сказать: «Дэниел, слушайся дедушку». Это сделало бы меня намного круче, я бы сразу поднялась на ступень выше в своих глазах. Но я не решаюсь. Если бы Уайетт был по-прежнему здесь, рядом со мной, тогда я бы на это сделала. Он бы сел на стойку, на журнал регистрации, хотя я каждый раз ему говорю, чтобы он этого не делал, потому что так его джинсы протрутся.
Он бы грыз тыквенные семечки и качал ногами взад-вперед, пока я бы разговаривала по телефону с постояльцами, и комментировал бы мои слова. «Вы уверены, что не хотите отказаться от этого заявления?» – «Признайтесь, мистер Хандерсон, вы ведь что-то едите. Скажите мне, что? Буррито? Сырное печенье? Гамбургер? Боже мой, я так хочу гамбургер, мистер Хандерсон».
С ним все было легко и просто. Мне кажется, я была совершенно другой, и я молюсь каждую ночь, чтобы однажды снова стать такой.
Я вздыхаю:
– Тогда просто позвоните мне, когда вам станет лучше, Дэниел. Или подождите, нет. Пришлите мне электронное письмо, хорошо?
– Харашо.
– Что?
Он кладет трубку.
В досаде я кладу телефон в сторону, достаю из заднего кармана брюк список дел на сегодня и вписываю в него продукты на эту неделю под пунктом «Подготовка к Хэллоуину». Я на секунду замираю, водя ручкой по клетчатой бумаге, записываю: «Проработать лекции, которые пропустила в универе». Проходит еще секунда, и я пишу: «Забыть Уайетта».
Вздохнув, я прислоняюсь к деревянной стенке и смотрю на исписанный листок.
– И как мне со всем этим справиться? – бормочу я, закрывая глаза и постукивая головой по стене в ровном ритме. – Как мне заниматься делами, когда я могу думать только о нем?
– Эй, Ариа.
Я вздрагиваю и открываю глаза.
Передо мной стоит Нокс. В руках у него кожаная сумка, на нем серое пальто «Велленстейн» и коричневые «мартинсы» – такие же, как у меня. Нокс так удивительно похож на студента. Трудно поверить, что раньше он был сенсационной звездой сноубординга и не вылезал из спортивной одежды.
Я вздыхаю:
– Ни слова.
– Ты разговариваешь сама с собой.
– Лишь иногда.
– Конечно, каждый день.
Я измученно тру лицо:
– Зачем пришел?
Нокс проходит через каменную арку в другую часть гостиной. Тишину нарушает шум кофеварки, перемалывающей зерна. Через несколько секунд Нокс возвращается с чашкой в руке, садится на потертое кожаное кресло у камина и скрещивает ноги.
– Ноутбук сломался.
– Купи себе новый.
– Купил. Но придет он только на следующей неделе. У тебя есть ноут?
Я моргаю:
– Конечно, есть.
– Можно его взять?
– Чего? Нет.
Нокс потягивает молочную пенку:
– Почему? Он ведь тебе больше не нужен.
– Конечно, нужен. Я же учусь.
– А, точно, – снова хлюпает пенкой. – Совсем забыл. Ты же вечно тут околачиваешься.
Я сверкаю на него глазами:
– Потому что я помогаю маме, идиот ты эдакий.
– Да знаю, – голос Нокса звучит уже мягче. Он откидывается на спинку кресла и внимательно меня разглядывает. Его глаза еще зеленее, чем мои. Когда-то нас принимали за брата и сестру, когда все было просто и главной проблемой было: кто победит в прятки. – Скажи честно, Ариа… Почему ты ни разу не говорила с Уайеттом о том, что он сделал?
– Потому что это бесполезно.
– А что, если ты ошибаешься?
– Не буду врать, – я отталкиваюсь от стены, иду к нему и сажусь на спинку дивана напротив. – Мне все равно, почему он так поступил. Уайетт изменился, когда перешел во вторую лигу. Знаешь, он ведь просто сверхталантливый парень, которого сразу после первого курса колледжа заметила и купила Лига Национальной ассоциации студенческого спорта. У него появилась мания величия. Вечеринки, алкоголь. Было ясно, что в какой-то момент появятся и поклонницы. Звезды хоккея – они такие. Они не остаются на всю жизнь с первой любовью.
Нокс потирает челюсть:
– Можно я расскажу, что произошло на самом деле?
– Я смотрела видео, Нокс. Я знаю, что произошло. В подробностях и красках.
– Но если ты…
– Хватит его защищать! – он замолкает, когда я вскакиваю со спинки дивана и перебиваю его. – Он твой лучший друг, и ты скажешь что угодно, лишь бы ему помочь, это и так понятно. Но он все испортил, ясно? И да, может, мне тяжело, может, я еще не смирилась, но я смирюсь: не сегодня, не завтра, но когда-нибудь точно. А если я начну думать о том, что тогда случилось, то все начнется сначала, и поэтому я просто не хочу знать. Так что брось эту тему, Нокс, серьезно. Я хочу жить дальше, и не смогу, если о нем постоянно будут говорить, даже когда его нет рядом.
Мы проводим ожесточенную дуэль в гляделки. Три моргания спустя Нокс вздыхает и поднимает руки в знак капитуляции:
– Хватит, Мур. Ты выиграла. Могу я теперь взять твой ноутбук?
– Если поможешь мне с покупками, я разрешу тебе взять его до следующей недели.
Нокс встает и проводит рукой по волосам:
– Идет. Будешь закупаться на Хэллоуин?
– И едой для гостей. Поставщик не приедет.
– Да? Почему?
– Потому что Дэниел не слушает дедушку.
– Что?
– Ничего, – я беру из шкафа куртку. – Ты идешь?
– Ага. Эй, Ариа, в этом году ты снова будешь изображать выколотые глаза?
– Нет.
Мы выходим на прохладный осенний воздух. Нокс нажимает кнопку на автомобильном ключе, и мы садимся в «Рейндж Ровер».
– А кем тогда будешь?
– Не знаю. Может, заплесневелой тыквой.
Он усмехается, заводя двигатель:
– Ты чудовище. Аспен не выдержит две такие.
– А ты кем будешь?
– Трусами.
Я пристально смотрю на него:
– Ты серьезно?
– Трусы будут из картона. Они будут закрывать все мое тело, и наружу будут выглядывать только руки, ноги и голова. Будет очень круто.
– Ты такой чудной, Нокс.
– И это мне говорит сумасшедшая, которая болтает сама с собой.
Я улыбаюсь, но потом понимаю, что Нокс едет в «Таргет» и, конечно же, не налево, налево, налево, мимо задворок. Улыбка застывает на моем лице, когда я выглядываю в окно и впервые за много лет проезжаю мимо дома своего бывшего парня. Дом, в котором я провела большую часть своей юности. Белая веранда с железными подвесными качелями, ржавыми и без верха, совсем запущенными, как будто там больше никто не живет.
Именно в этом доме его мама заключила меня в объятия, когда папа сбежал в Хэмптон, а я не хотела обсуждать это со своей мамой. В этом доме мы с Уайеттом проводили наши первые киновечера. Наши первые поцелуи становились все жарче и жарче, и мы хотели все больше, больше, больше друг друга, так много, что всегда будет мало.
– Эй, Ариа, – Нокс указывает на сосновый лес у подножья гор Баттермилк. – Помнишь, как мы однажды ночью видели двух волков?
Я прослеживаю его взгляд и тяжело усмехаюсь:
– С тринадцатью другими. Да. Мы забрались на дерево.
– Зимой, – отвечает Нокс. – Было так холодно, зуб на зуб не попадал.
– Ты засунул руки в штаны, – вспоминаю я, – и зажал их между ног.
– А ты разбрасывала жвачку. Думала, что волки съедят ее и склеят челюсти.
– После этого мне хотелось больше никогда не смотреть на твои руки.
– Я их мыл.
– А я тебе не верю.
– Ладно, ты права, – Нокс смеется. – Я помыл не сразу. Два дня спустя.
– Какой ты мерзкий.
Он смеется:
– Боже, да шучу я. Конечно, я мыл их.
Мои губы складываются в тонкую улыбку, когда мы проезжаем мимо соснового леса, и я теряюсь в его темных глубинах.
– В конце концов они просто ушли. Те волки.
– Да. Нет смысла стоять на месте, если знаешь, что надежды нет, верно?
Я гляжу на Нокса. Он смотрит на дорогу. Но я знаю, что он имеет в виду. И еще я знаю, что он так хотел отвлечь меня, пока дом Уайетта не скроется из виду.
– Спасибо, – говорю я.
Нокс не отвечает. Только улыбается. Может быть, когда-нибудь и я смогу улыбаться.
Просто улыбаться.