– Прошу прощения за опоздание. Я не знала, что ты ждешь.
– Не знала? – приподнимает он брови.
– Нет. У тебя какой-то вопрос ко мне?
Нервно озираюсь. Как назло, никого из коллег еще нет на месте. Звуки наших голосов отражаются от выкрашенных в серый цвет стен и пугающих высотой панорамных окон.
Я думала, что самое ужасное случилось вчера – встретиться с ним впервые. Нет… Гораздо больнее сейчас, когда наедине. Один на один.
В воздухе ощущается наше общее разочарование, когда Ваня переспрашивает:
– Вопрос? У меня?
– У тебя, – сосредоточенно киваю.
Он отворачивается. На фоне потускневшей враз Москвы высокий образ повзрослевшего за два года Соболева выглядит инородным. Это тоже больно.
Боль, так усердно сначала лелеемая, а затем трусливо глубоко спрятанная, детонирует и своими осколками ранит душу.
– Уже нет. Больше никаких вопросов, Тая.
– Ясно, – опускаюсь на стул – ноги подкашиваются.
– Все вопросы к тебе, которые были, исчезли за давностью лет, Тая.
Не шевелясь, смотрю туда, где спрятана фотография дочки. Понимаю, что не смогу долго скрывать свой драгоценный клад, но и чего ждать от Вани… даже предположить не могу.
Мужчина, за которого я выходила замуж, точно был порядочным. Точно не из тех, кто будет унижать женщину или давить на нее с позиции силы.
Есть ли в человеке, который стоит сейчас напротив, тот Иван Соболев? Мой Ваня двухгодичной давности?
Я знаю, что он тоже страдал, знаю, искал меня. Я использовала самые разные каналы связи, чтобы убедить его: этого делать не нужно.
Со мной все в порядке. Я жива и здорова. И я беременна. О последнем, конечно, не говорила. Иначе вряд ли бы что-то Ивана остановило.
– Нет так нет, – сдавленно отвечаю.
До побелевших костяшек вжимаюсь в край стола и наблюдаю, как Ваня снова отходит к окну. Смотрю на коротко остриженный затылок и шею, белоснежный воротник рубашки, выглядывающий из-под пиджака.
Московская осень переменчива, в целом как и все на земле.
За окном начинает накрапывать дождь. Первые несколько секунд моросящий, а после активно бьющий о закаленное стекло. Я автоматически думаю о том, как бы Ярослава с Алисой не промокли на прогулке. Простуды нам сейчас точно ни к чему.
– Ты к Янковскому сбежала? – безразлично спрашивает Ваня.
Взрываюсь.
– Нет, конечно. Дурак? С ума сошел?
Его лица не видно, но плечи превращаются в камень. Кинув на меня мгновенный обжигающий взгляд, словно говорящий, что я не имею права общаться с ним в таком тоне, Ваня снова отворачивается к окну, а я всеми силами подавляю непонятно откуда взявшееся желание доказать ему, насколько он ошибается.
Но зачем? Что это даст?
– Как ты мог так подумать?
– Возможно, если бы ты объяснила, в чем причина… – осекается. – Но сейчас уже и это неважно.
Тяжелые капли, слезами барабанящие в окно, раздражают. Хочется закрыть уши и оказаться дома. Вжимаюсь в кресло, мысленно выстраивая стену между нами. Этой стене пара лет, но сейчас мне хочется ощутить ее поверхность физически. Потрогать твердые холодные кирпичи, чтобы не было так отчаянно больно.
Расставание – это всегда больно. Даже если ты ушла сама. Тому, кто ушел, пожалуй, сложнее. Как бы это ни звучало лицемерно.
Почти два года назад я была счастливой. Самой счастливой. Сейчас былое головокружительное счастье словно перевернулось во мне и болезненно давит на грудь. Сердце сжимается до крошечных размеров, позволяя жалости к себе множиться в геометрической прогрессии, когда слышу от мужа:
– Я хочу с тобой развестись.
– Снова женишься? – выпаливаю на эмоциях.
Ваня, засунув руки в карманы строгих брюк, игнорирует мой выпад и ждет ответа. Расслабленный, мужественный. Все такой же красивый, но чудовищно равнодушный теперь.
Его сегодняшнее безразличие лупит по венам сильнее, чем нелюбовь, о которой я узнала в прошлом. Но самым обидным было не это.
– Хорошо. Я согласна.
– У нас нет ничего общего, – он добивает меня своей правдой. – Ни имущества, ни детей, слава богу. Нас быстро разведут, и мы больше никогда не встретимся. Все как ты мечтала, Таисия.
Словно решившись, Ваня отдаляется от окна.
– К-конечно, – запинаюсь, тяжело дыша. – Ничего общего… Ни имущества, ни детей, – с силой прикусываю губу, чувствуя противное жжение в глазах. – Слава богу, Вань…
И если я ни в коем случае не думаю, что Соболев будет как-то претендовать на часть нашей с Адель московской квартиры, то с Алисой все сложнее.
Когда он узнает, мне будет плохо. Очень плохо.
– Значит, договорились? – спрашивает серьезно, глядя в глаза.
– Значит, договорились.
– Я свяжусь с тобой, чтобы уточнить дату и время. Загс, с твоего позволения, выберу сам. Надеюсь, в этот раз подойдет любой? – не сдерживается от колкости.
Кивнув, вспоминаю, как во время подготовки к свадьбе, выбирала самый красивый. Мне хотелось, чтобы наше торжество запомнилось. Всем гостям и, конечно, нам.
Я половину свадебного дня мучила Ваню фотосессией на морозе. Так хотела оставить в памяти этот чудесный день. Жаль, что люди, вместо того чтобы радоваться моменту здесь и сейчас, тратят время на пустое. В угоду приятным воспоминаниям забывают чувствовать счастье в моменте.
– Мне надо работать, – нервно произношу. – Если… если все, что хотел, ты сказал…
Соболев подходит к столешнице, примыкающей к моему столу, достает из кожаного портфеля папку с проектом.
– На полях заметки. Исправь, – сообщает деловым тоном.
Взяв портфель, он склоняется надо мной, чтобы кинуть папку на стол, и стремительно покидает кабинет, унося за собой, пожалуй, самый сложный разговор в моей жизни и не оставляя ничего взамен.