– Полканыч, иди ешь, – зову пса, пока снимаю турку с кипящим кофе с плиты.
После утренней пробежки мозги будто проветрились. Полный штиль и закрытая наглухо форточка. То, что надо для встречи с женой, которая, вместо того чтобы соблюдать клятвы, данные ею перед грузной регистраторшей в Загсе, через две недели усвистела в неизвестность.
Покачав головой, застегиваю пуговицы на рубашке.
С детства я привык брать планки.
Всегда разные.
Сначала ребяческие, наверное, в чем-то смешные. Несуразные. Вроде олимпиады по географии или краевого кубка по боксу. С возрастом планки становились выше, задиристее, хотелось быть первым. Десант придал этим самодельным рубежам налет мужского и взрослого, что ли.
Планка любви была, пожалуй, самой высокой. Значимой. Оттого, казалось, недосягаемой.
Дети, растущие в счастливых семьях вроде моей, всегда зависимы. Хочется так же. Такого же чувства, такой же близости. Ни сантиметром меньше, ни миллиметром больше. Хотя больше можно. Почему бы и нет.
Когда впервые увидел будущую жену, ничего не екнуло. Это показалось странным. Так быть точно не должно. Отец в красках описывал чувство, которое испытал, увидев маму из школьного окна.
Вспышка, жизнь остановилась, разрыв аорты…
У меня такое тоже было, поэтому плавному течению отношений с Валеевой не придал должного значения. А она всегда была рядом. Открытая, живая, красивая до хрена. Слишком красивая для меня. И слишком нежная королева. Одинокая, но не убитая этим разрушающим чувством.
Я порывистый, нервный, часто загоняющийся. Она, как талая вода, все сглаживала. Заставляла чувствовать себя нужным. Осознание, что любовь бывает разной, прибило уже потом. Когда один остался.
Так бывает. Чего уж теперь?..
Под мерное чавканье дудля, перемешанное с треском сухого корма, набираю Янковского. Таисии Соболевой, в девичестве Валеевой, не звоню. Одинокие гудки в трубке слышать не намерен. Больше никогда. Ничто и никогда не заставит слушать эти дурацкие однообразные завывания динамика.
– Приветствую. Где забрать твоего дизайнера? – без долгих вступлений интересуюсь.
– Привет, Иван, – озадаченно отвечает Максим. – Я не в курсе. Думал, вы там сами как-то договоритесь. Сейчас уточню.
– Уточни.
Хватаю вилку со стола и с остервенением кромсаю подгоревшую яичницу, гипнотизируя при этом экран телефона. Как невротик.
Сказать, что я охренел, когда увидел их вместе с Янковским, – ничего не сказать. И думать забыл про этого московского мажора, который ошивался рядом с ней в Турции. А она, стало быть, не забыла? Обидно. Но переживу.
Все переживу. Уверен.
– Да, – раздраженно отвечаю на входящий звонок.
– Ты там с утра на фоксе, мой мавр? – сонно интересуется Мирон. – Давненько тебя таким бодрым не слыхивал.
– Говори, – пропускаю мимо ушей очередной подкол.
Громов – шут гороховый. Но это часто спасает наш рабочий, не всегда удачный союз.
– У нас малая заболела. Ушки бо-бо.
– Сочувствую.
– Возьму день на подмогу. Подхватишь?
– Пока в городе, без проблем.
– Надо менять бригаду на Сулимова. Не нравится мне их подход. Тяп-ляп все. Материалы жалеют, потом комиссии будем пятки целовать.
– Значит, поменяем, – соглашаюсь, отпихивая благодарного за завтрак Полкана, но он все равно успевает слюнявой мордой изгадить единственные чистые брюки.
– Че там у тебя? – без интереса спрашивает Мирон.
– Ниче. Все как обычно. С Сулимова я порешаю, возьму ребят из области. Помнишь, в прошлом месяце просились? – Хочу попрощаться, но вспоминаю про долгожданную гостью в городе. Внутри вспышками огонь разливается. Не верю, что приехала. – У вас что нового?
– Дочка наша заболела. Ты меня не слушаешь? Тоже ушки бо-бо? – усмехается Громов.
– Это понял. А вообще?
– Но-во-го, – тянет он и обращается, по всей видимости, к жене. – Че у нас нового, Мия? Соболев тут интересуется.
– Машинка стиральная сломалась, – отвечает она тоже озадаченно и сонно.
– Ясно все с вами, голубки, – качаю головой. – Лечите ушки, – взглянув на экран, серьезно сообщаю: – У меня вторая линия.
Подскочив со стула, хватаю сигарету и отхожу к окну. Нетерпение в крови множится. Бурлит. Это странно, потому что кроме напускного равнодушия там давно ничего не мелькало.
– Слушаю.
– Таисия сказала, что до объекта доберется сама, – сухо сообщает Янковский.
– Он на отшибе, – предупреждаю, выпуская изо рта облако дыма в солнечный город.
Кто вообще додумался ставить школу на окраине? Конечно, район строящийся и в ближайшие годы будет похож на многоэтажный вип-муравейник, но сейчас-то выглядит как заброшенная промзона.
– Думаю, Тая, конечно, в курсе, – с издевкой выдает Янковский.
– Надеюсь, ты выделил для своей протеже деньги на такси? Москвичи обычно скупы до жути.
– Только когда дело не касается личных интересов…
Скотина модная. Все мозги в своих пиджаках на три размера больше поизносил. Сразу видно.
Пропущенные от Алисы игнорирую.
Московские девицы, как и хлопцы, приставучие и с завышенной, не всегда оправданно, самооценкой. Все время думают, что мир крутится вокруг их желаний. Когда сталкиваются с обратным, начинается такой цирк, что в пору попкорном и колой запасаться. Поэтому приходится держать руку на пульсе. Чуть зазеваешься – и ты уже на поводке. Со стразами, конечно. Столица же.
Забив на высохшее пятно на брюках, прихватываю стопку с документами. Прощаюсь с Полканычем, натягиваю пальто и, быстро сбежав вниз, прогреваю охлажденный осенним туманом движок «Ренджа».
Потом, нервничая и откашливаясь, еду на объект.
Когда на безлюдной дороге вижу светлую макушку, черное пальто и белые длинные сапоги, даже не удивляюсь, блин. Щурюсь от солнца и перекрываю путь сотруднице «Формулы строительства».
Мы народ гостеприимный. Ни какие-то там москвичи, которые командировочные зажимают. Пора бы показать.
– Ты сдурела? – первое, что вырывается, когда спрыгиваю с подножки.
На светлом красивом лице искренне недоумение. У меня внутри срабатывает стоп-кран. Быть невежливым и нахрапистым не планировал.
– Привет, Вань, – произносит она холодно. – Ты меня с кем-то перепутал? – озирается картинно. Хотя уверен: все поняла.
Но порыва моего не оценила.
– Почему не позвонила? – спрашиваю, открывая переднюю дверь. – Садись.
– Я почти дошла, – Тая оторопело смотрит на часы на тонком кожаном ремешке и поглядывает на меня все так же отстраненно. – Встреча в девять. Я успею.
Злость накатывает моментально. Столько, что сразу и не унести. Сама ведь ушла. Ничего не сказала. Как от маньяка сбежала, будто бил ее или абьюзил. Не знаю, что думали все вокруг и о чем шептались, но такие сплетни тоже слышал.
Я абьюзер? Да я пылинки с нее сдувал, боялся планку хоть на деление опустить. Идиот.
– Садись, – повторяю, делая шаг вперед.
Сержусь на себя, думая о том, что ни хера она не «раскоровела». Немного только округлилась, конкурсы же закончились. Интересно, почему? Причина должна быть весомой.
Соболева смотрит в сторону, словно просчитывая риски извозиться в грязи на обочине, а потом стискивает кулаки и, сняв тяжелую сумку с плеча, садится в машину.
Награждает меня испепеляющим ненавистью взглядом. Но молчит. Наверное, снова плохо про меня думает. Но я привыкший.
Захлопнув дверь, не сдерживаюсь. Закуриваю, конечно, и в пять затяжек приканчиваю вторую за утро сигарету.
Надо заехать закупиться. На нее не напасешься.
Заметив движение на переднем сидении, пытаюсь хоть немного сдержать в груди невыносимые флешбэки. Все эмоции, умело спрятанные в черном чемоданчике, словно строительный мусор в груди, множатся. Хочется сгрести его веником и отдать…
На, держи, жестокая сучка! Это все тебе. Радуйся.
Выкинув окурок, залетаю в тачку. Сразу открываю окна, чтобы выветрился аромат сладковатых духов. Кидаю взгляд на стиснутые коленки. Тая быстро прикрывает их сумкой.
– У нас тут не Москва, – грубовато произношу, выезжая на дорогу. – Твои белые сапоги вмиг замараются.
В салоне, несмотря на свежий воздух, искрит.
Она пялится на меня как на пустое место, мигом вычисляет изъян и сквозь зубы проговаривает:
– По крайней мере, твои грязные брюки на их фоне не будут смотреться так нелепо.
– Странно.
– Что? – Тая рявкает чуть громче, чем следовало бы.
Раздражена и очень опасна.
– У тебя вроде сапоги белые, а не пальто, чтоб ты меня жизни учила. – Удивленно приподнимаю брови и снова зависаю, глядя на ее идеальное лицо.
Отворачиваюсь. Дорога в глазах рябит.
Ее совершенно точно не похитили инопланетяне, хотя я и об этом думал.
Когда близкий человек просто так исчезает, думаешь реально обо всем. Гоняешь мысли со скоростью сверхзвуковой ракеты. Я, твою мать, морги первый день обзванивал. Волосы на голове рвал. Потом бухал как не в себя, чтобы чувство вины утопить, но только отправил на дно отношения с мамой. А жена появилась спустя почти два года все с той же королевской осанкой и ногами от ушей.
Ладно хоть живая и здоровая.
Не нравлюсь? Не любит? Смелости не набралась, чтобы поговорить и объяснить по-человечески? Окей. Пусть живет дальше. С Янковским звезды в телескоп разглядывает. Буду объективным, он ей даже больше меня подходит. Они оба как с картинки —породистые, что ли. А я обычный мужик. Приземленный и простой.
Инстинктивно тянусь за сигаретами, но одумываюсь и снова на грязные брюки смотрю. Не по-пацански это. Надо бы объясниться.
– Собака мордой испачкала, – кошусь в сторону Таи, в сотый раз пытаясь отряхнуться.
Она оживает, черты лица смягчаются. Даже появляется улыбка.
– Ой, это Ириска? – Светлые глаза загораются интересом.
Собака-то не какой-нибудь муж. О ней узнать поинтереснее, ведь правда?
– Пол-кан.
– Серьезно, Соболев? Переименовал моего лабрадудля?
– Он не твой, – тихо сообщаю.
Тая замирает, и в машине снова повисает натянутость и напряжение. Морщусь, потому что физически их ощущаю. Дышать нечем. Пожалуй, для людей, недавно решивших развестись, это нормально. Но во рту все равно горько и паршиво.
– Пошли, – зову, выходя из машины.
Неодобрительно глянув на офисный наряд с налетом столичного лоска, иду к багажнику и прихватываю пару белых касок. Одну протягиваю Тае.
– Надень.
– Спасибо, – отвечает, поджимая губы.
– Сумка-то тебе зачем? Оставь.
– Там у меня все чертежи, – хмурится. Не знает, как поступить.
– Строить сейчас тебя все равно никто не попросит. До внутренней отделки здесь еще дохуллиард работ. Я потом подкину, куда скажешь. Где ты остановилась?
Пока она раздумывает, снимаю кожаный баул с ее плеча и оставляю на заднем сиденьи. Обхожу со спины и, схватив за руку, тяну дизайнера проекта в сторону главного здания, которое полностью выстроено.
Ее рука мягкая и теплая. Через ладонь чувствую, как ее хозяйка дрожит. Эта дрожь и мне передается, проносясь по телу электрическими разрядами.
– У мамы остановилась? – продолжаю допытываться.
Молчит.
Смотрит по сторонам и, мягко высвободив руку, прячет ее в карман. Моя ладонь тут же холодеет.
Обесточен…
– А саму коробку тоже вы строите? – Тая с интересом озирается, отходя на безопасное расстояние.
– Не шлепнись, – киваю на палку под ногами и отпинываю ее куда подальше. Морщусь, потому что теперь и ботинок грязный. – Чтобы тако-ое построить, нам с Миром пришлось бы квартиры и машины продать. Кредитовать малый и средний бизнес в нашем государстве еще не привыкли.
– Вот как?
– А надо ведь жить по средствам, – поворачиваюсь к Тае, подмигивая.
Ее щеки становятся алыми, но на мой подкол она никак не отвечает. Хмыкает и отворачивается.
– Так, – вздыхаю, широко расставляя ноги и уперев руки в бока. – Ну что тут? Тип строительства, как ты знаешь, павильонный. Будет пять корпусов. Подготовительная школа с отдельным крылом для администрации, младшая, средняя и старшая. Плюс… вон там… спортивный комплекс с бассейном и двумя залами.
– С чего планируете начать работы? – по-деловому подключается она, извлекая из кармана телефон.
Зависает в нем, хмурится и просит:
– Можно мне минуту, Вань?
– Отчего же нельзя? Хоть час, – не сводя глаз с пульсирующей венки на шее, произношу, а затем, когда Тая отворачивается, пялюсь на ее ноги.
Веду себя как идиот. Притом со стажем.
Пытаюсь прислушаться к телефонному разговору, но у Таи какой-то магический голос, который так сразу и не разберешь. Вспоминаю, что можно не подслушивать, а подсматривать, и снова пялюсь на стройные ноги.
Прикурив, зажимаю сигарету между пальцев и нетерпеливо постукиваю пяткой. Новоявленный московский дизайнер заканчивает звонок, поворачивается и чуть испуганно смотрит:
– Ты что? Подслушиваешь?
– Пф… Вот еще. Мне ваши разговоры по барабану. Неровно дышишь к Янковскому?
Она оскорбляется, нервно теребит пояс пальто и убирает телефон.
– При чем тут Максим вообще? По-моему, это ты неровно к нему дышишь. Или попросту завидуешь…
Пф…
– Вот еще. Вы, москвичи, все время думаете, что мы вам все тут обзавидовались, а мы просто живем свою периферийную жизнь и думать про это не думаем, – легко отбиваю.
– Вот и живите, – задирает нос.
Вздыхаю с трудом. С ума меня сведет, зараза.
– Пошли к прорабу, – киваю в сторону синих вагончиков на небольшом островке. – Заодно разбудим. Девять часов, а у них и конь не валялся. Так до пенсии объект не сдадим, а я еще деньги с прибыли потратить хотел.
Двигаясь на расстоянии в пару метров, добираемся до Павла Александровича и следующие два часа проводим в активной работе.
Тая сначала пишет информацию на диктофон, а потом мы возвращаемся к машине, чтобы забрать ее чертежи. Смотрит на меня победно, типа: я же говорила!
Игнорирую, сколько есть сил.
Она намеренно двигается чуть поодаль, всячески указывает мне на выстроенную между нами дистанцию. Я внутренне себя одергиваю, чтобы не оберегать. С ней как-то всегда это по наитию. Естественно получается.
Долго проводим измерения и фиксируем недостающие габариты. Что-то договариваемся поменять, что-то оставить. В работе Тая мне… неожиданно нравится. Живая, участливая, неравнодушная. Не фыркает и не закатывает глаза при указании на ее же ошибки, но четко отстаивает свою точку зрения, когда мы касаемся спорных моментов.
Я довольно быстро с ней соглашаюсь. Не хочется давить авторитетом, да и проект подписывается каждым вторым сотрудником администрации. Вплоть до уборщицы, блин. Реально! Замахаешься пересогласовывать.
На часах уже за полдень, когда мы, уставшие, выбираемся из пыльного бетонного плена.
– Ну все, ребятки, я пойду, – весело сообщает прораб, помахивая каской. – Война войной, а обед по расписанию.
Отвлекаюсь на то, чтобы пожать ему руку, когда слышу треск чуть позади и резкий вскрик.
Да твою мать!
– Ну осторожнее надо быть, – выговаривает Павел Александрович с сожалением. Затылок потирает.
Развернувшись, качаю головой.
– Шлепнулась все-таки?
Смотрю вниз, пока Тая всхлипывает и через сапог поглаживает правую лодыжку. Ступеньку не заметила.
– Только попробуй сказать еще хоть слово, – цедит она, поднимая затуманенные глаза.
Жалко ее становится.
– Не буду, – обещаю, наклоняясь.
– Не надо, – робко просит, пока подхватываю ее на руки. – Я тяжелая.
– Нормальная, – прижимаю ее к груди, на секунду прикрывая глаза.
Этот день будто намеренно решил выжать из меня все соки. А я и так высохший. До дна.
Реально не дышу, пока тащу Таю до «Ренджа». Она сопит, всячески отодвигается. Не Янковский, понятно.
Посадив ее на капот, под редкие всхлипы аккуратно веду по лодыжке пальцами и сжимаю собачку на замке. Тая вздрагивает от боли, когда стягиваю сапог. С трудом, потому что ногу прилично раздуло.
– Сильно больно? – спрашиваю, на хера-то раздумывая: чулки это или колготки?
Поморгав, скидываю в пропасть этот абсолютно ненужный вопрос. Концентрирую все внимание на распухшей ноге.
– Больно, – вскрикивает Тая от легкого прикосновения. – Не трогай. Пожалуйста. Почему я такая невезучая?..
Неловко пытается отстраниться.
Но эту машину смерти уже не остановить…
Прихватываю ногу под коленкой и, нежно поглаживая, исследую кость. Это я так себе говорю. Сам же хаотично вожу рукой по тонкому капрону, уходящему под серую юбку. Замечаю кружево.
Чулки… Да е-мое! Молока мне три пакета за вредность. Напрягаюсь.
– Вань, – Тая жалобно зовет, щурясь от солнца. – Мне в больницу надо.
Усилием воли убираю руки и мрачно киваю. Исключительно на морально-волевых качествах снова несу будущую экс-Соболеву в салон. Там внутри уже столько ее запаха, что сигареты не помогут. Только химчистка.
– Не реви, – говорю, падая на сиденье рядом. На языке снова горечь. – До новой свадьбы заживет.