Зеленщик миссис Гибсон согласился перевезти вещи мисс Моул на Бересфорд-роуд, и туда она и направлялась в сумерках, следуя пешком за его тележкой и чувствуя себя единственной скорбящей на собственных похоронах. Тележка медленно катилась по дороге, а Ханна нога за ногу шла за ней, и собственный старенький сундук казался ей гробом, а сама она – призраком прежней мисс Моул, плетущимся в похоронной процессии. Слабый ветерок мёл вдоль мостовой, шурша листьями, шелестели кусты в садах, цоканье копыт усталого пони и скрип колес добавляли мрачности атмосфере, и Ханна жалела, что не потратилась на кэб, чтобы явиться хотя бы с видимостью энтузиазма. Это была унылая процессия, одинокий представитель бесчисленной армии женщин, подобных ей самой, переходивших от дома к дому со своими пожитками, женщин с заботливо-приятными лицами, скрывающих свои недуги, занижающих возраст и с благодарностью принимающих меньше, чем заработали. Что с ними всеми стало? Что стало с ней самой? Старость неудержимо надвигалась, а Ханна так ничего и не скопила; скоро ей скажут, что она по возрасту не годится для такой работы, и на мгновение холодная рука страха сжала ей сердце, а шорох мертвых листьев напомнил, что, как и эти листья, она окончит свои дни в придорожной канаве, и никто не спросит, куда она исчезла, и тогда страх сменился жаждой, чтобы на свете нашелся хоть один человек, для кого исчезновение мисс Моул станет катастрофой. «Никто», – зловеще шуршали листья, а ветер донес из-за кустов взрыв смеха, на что Ханна остановилась и бросила уничижительный взгляд в ту сторону. Никто не смеет над ней смеяться! Никто не смеет смеяться над ней и никто ее не запугает! Гордо вздернув подбородок, она зашагала быстрее и поравнялась с тележкой, и рубиновое свечение эркера в доме номер 16 поаплодировало ее боевому настрою. Было приятно сознавать, что сосед сидит у огня за красными шторами со своими попугаем, канарейкой и кошками. То‐то он удивится, увидев недавнюю знакомую с метелочкой для пыли в окне дома номер 14, а удивлять людей Ханна любила. По крайней мере, этого можно было ждать с нетерпением, и она не расстроилась, не увидев приветственной иллюминации в окнах дома мистера Кордера.
Зеленщик взвалил сундук на плечо, а Ханна проследовала за ним по асфальтированной дорожке и позвонила в звонок. В прихожей тускло горел свет, но никакого движения в доме не было слышно.
– Похоже, никого нет, – сказал зеленщик и тихо присвистнул.
Ханна позвонила еще раз, энергичнее, зеленщик склонил голову к плечу, прислушиваясь, и на этот раз они оба различили прогрохотавшие по лестнице шаги.
Спустя полчаса, когда Ханна, стоя на коленях, доставала вещи из сундука, этот грохот все еще раздавался у нее в ушах. Когда она только услышала торопливый топот, он поразил ее странной значительностью, будто сама судьба спешила впустить мисс Моул в дом, но дверь открылась, и на пороге показалась маленькая худенькая девочка, которая не знала ни как поприветствовать незнакомку, ни как извиниться за то, что никого из взрослых нет дома, а служанка, в чьи обязанности входит встреча гостей, ими пренебрегла.
Ханна сделала мысленную заметку насчет этой служанки, и еще одну: что девочка, видимо та самая, с дырками на чулках, вовсе не рада ее видеть, поэтому на настороженность мисс Моул ответила так же сдержанно, но когда зеленщик с трудом втащил сундук по лестнице, а Рут отыскала коробок спичек, чтобы зажечь газ в чердачной комнатке мисс Моул и в порыве угодить пошла к окну, чтобы опустить жалюзи, Ханна забыла, что решила вести себя с достоинством, и крикнула:
– Ой, не надо! Я хочу посмотреть в окно. Оно же выходит почти на юг, да?
Это было то самое слуховое окошко, которое она заприметила с дороги, и мисс Моул почувствовала себя голубкой, выглядывающей из голубятни. Дом был выше, чем казался, и за крышами на другой стороне улицы открывался вид на тысячи мерцающих огней и смутные очертания целого моря новых крыш и печных труб. И этот вид будет так же прекрасен утром, когда шпили и башни бесчисленных церквей Рэдстоу и фабричные трубы с вымпелами дыма будут четко вырисовываться на фоне скопления зданий. Она повернула голову чуть правее и увидела, что ветер дует прямо из тех мест, где среди скромного сада стоит ее розовый коттедж, но в характере Ханны было обращать внимание на удовольствия и отвергать напоминания о боли, которую принес ветер, поэтому она щедро переплатила зеленщику и улыбнулась Рут, сообщив той, что собирается распаковать вещи.
Оставшись одна, мисс Моул весело огляделась и решила, что ей нравится узкая комнатка с покатыми стенами, и только потом, с осмотрительностью старого служаки, проинспектировала одеяла (которые оказались чистыми) и простыни (на ощупь грубоватые) и с критическим видом похлопала по матрасу.
– Комковатый! – нахмурясь, вынесла она вердикт. Но ничего страшного! Зато у нее шикарный вид из окна, и она сможет слушать гудки кораблей, снующих вверх и вниз по реке, а совсем неподалеку раскинулся настоящий Верхний Рэдстоу с его старыми улочками с утопленными вглубь полукруглыми скверами, таинственными узкими переходами и лестницами, и наша героиня открыла сундук, и думать забыв, что недавно он представлялся ей гробом.
Размер сундука заставлял ошибочно предположить, что мисс Моул обладает обширным гардеробом. Однако и шкаф, и комод зияли пробелами пустых вешалок и ящиков, когда она развесила и разложила всю одежду, при этом в сундуке оставалось довольно много предметов, поскольку все сокровища мисс Моул путешествовали вместе с ней, и главным из них была модель парусника, чудесным образом заключенная в бутылку светло-зеленого стекла. Ханна бережно высвободила сосуд из ваты и, любуясь, водрузила на узкую каминную полку. Ей нравилось смотреть, как парусник вечно плывет в полном одиночестве, никуда не продвигаясь и никогда не утрачивая изящества; он навевал воспоминания об очень раннем детстве, когда стоял глубоко на каминной полке в гостиной, чтобы девочка не могла достать его, и сам по себе был загадкой и намекал на другие тайны. Вид парусника вызывал в памяти немногие картины, звуки и запахи, сохранившиеся от тех дней: басовитое жужжание пчел среди розовых кустов в жаркий полдень, поворот садовой дорожки, где за самшитовой изгородью рыскала опасность, хруст накрахмаленного передничка маленькой Ханны, звяканье молочных ведер и скрип отцовых кожаных бриджей на шнуровке.
Мне есть за что быть благодарной, подумала Ханна. Хорошо иметь такие чистые деревенские воспоминания, и поразительно, насколько прочным основанием они послужили в дальнейшей жизни. Сознательно или бессознательно, она всегда могла на них опереться, и какие бы мрачные и грязные периоды ни случались в ее жизни, корни уходили в здоровую почву, и росла она среди сладкого благоухания природы. Никто не любил городские улицы больше Ханны Моул, но втайне она испытывала удовлетворение от знания, откуда берутся вещи, необходимые надменным горожанам, которые все принимают как должное, и это давало ей ощущение постоянства в течении жизни, чего‐то прочного и настоящего в сравнении с ее беспокойным порханием с места на место и переменчивыми взглядами на то, кто она есть и кем могла бы быть.
Она как раз закончила переодеваться для очередной роли, на которую подписалась, когда в дверь постучали и на пороге снова возникла худенькая девочка, которую явно против ее желания отправили звать мисс Моул к ужину. Девочка слегка запыхалась, но было ли то от волнения, возмущения или просто подъема по лестнице, трудно было сказать.
«Малышку нужно откормить», – подумала Ханна, решительно улыбнувшись, и дала себе слово, что в один прекрасный день девочка сама будет искать предлог, чтобы постучаться в ее дверь. Даже сейчас в глазах ребенка блеснул интерес, когда она украдкой скользнула взглядом по паруснику в бутылке, и это Ханна тоже отметила в уме.
Если спальня оказалась приятным сюрпризом, то остальная часть дома была такой, какой Ханна ее и представляла. В холле витали запахи готовки, газовый рожок скрывался под абажуром из красного и синего стекла, и хотя в столовой на столе, накрытом к ужину, не было саржевой зеленой скатерти, порыжелый папоротник был и красовался под трехрожковой свечной люстрой. Один из плафонов переделали в светильник, и раскаленный газ пузырился внутри матового шара; два других рожка не использовались и торчали, как засохшие ветви на дереве; помимо этого столовая – все равно темноватая – дополнительно освещалась двумя обычными газовыми лампами по обеим сторонам камина, и огонь, сгорая, тихо шипел в белом и розовом шарах.
Все эту обстановку мисс Моул оценила наметанным глазом мгновенно и не успела лишь подтвердить подозрение, что видит на столе холодную баранину, как была перехвачена за руку молодой девушкой, которая подскакала к ней гарцующей походкой.
Когда Этель Кордер нервничала или радовалась, ее походка всегда становилась подпрыгивающей, и этим она напоминала Ханне неуклюжую, но норовистую молодую лошадку. Она сверкала зубами и белками глаз, что вместе придавало ей игриво-злобный вид, за который были в ответе особенности ее внешности. Редкие светлые волосы росли слишком высоко надо лбом, бровей почти не было, но при всей некрасивости в старшей хозяйской дочери горел лихорадочный огонь, который притягивал и удерживал внимание.
«Кто‐то лягнул ее в стойле или украл у нее овес, – думала Ханна, пока Этель пространно объясняла, как срочное собрание комитета задержало ее саму и отца. – Мне следует быть осторожной. А младшая выглядит как заморенный ослик. Счастье, что меня наняли на эту ферму». Ей хотелось погладить и успокоить обеих, сказать, что она сделает их пухленькими и счастливыми, если они ей доверятся. Хотелось заткнуть горелки, одна из которых булькала, как индюк, а две другие шипели, как пара рассерженных гусей. Ханна поняла, что для дочери фермера тут работы непочатый край, и хотя для себя мисс Моул никогда не выбрала бы это место, но здесь в ней нуждались, и мысленно она уже превращала холодную баранину в сытное рагу к завтрашнему обеду и избавлялась от пожухлого папоротника, как вдруг услышала желающий ей доброго вечера голос человека, чьи шутки взбодрили не одно швейное собрание.
– Так вы и есть мисс Моул, – сказал он, точно подобрав тон, подходящий для посланника миссис Спенсер-Смит, который не является самой леди, и Ханна, заранее предубежденная против проповедника, подумала, что он бегло оценил ее как пустое место: полезную, но неинтересную личность.
При всем желании, о мистере Кордере нельзя было сказать того же. Его высокий рост, густая шапка каштановых волос, чуть тронутых сединой, бородка клинышком, чуть светлее волос, вид физически здорового и энергичного человека и несомненно доминирующее присутствие заставили Ханну, стоявшую с прямой спиной, но несколько павшую духом, признать, что мистер Кордер тоже оказался своего рода сюрпризом.
Она смиренно села напротив Рут, служанка внесла блюдо с водянистой картошкой, а мистер Кордер взял разделочный нож и вилку. Этель замолчала, а Рут, кажется, и до этого не собиралась ничего говорить. Она сердито зыркнула на баранину и на мисс Моул по другую сторону стола, но усердно склонилась над тарелкой, когда отец начал говорить.
– Это прекрасный старинный город, мисс Моул, – заявил он, – полный исторических ассоциаций, здесь находится одна из красивейших приходских церквей в стране… Если вы, конечно, интересуетесь архитектурой, – добавил он тоном, намекающим, что это маловероятно.
Ханну так и подмывало спросить, какой эффект ее равнодушие может оказать на здание, но мистер Кордер не стал ждать заверений, что архитектурный шедевр в безопасности.
– Рут может как‐нибудь отвести вас полюбоваться ею. Может, в субботу после обеда, Рути?
– В субботу после обеда я играю в хоккей, – проворчала та.
– Ах да, конечно, эти твои игры, – добродушно усмехнулся мистер Кордер. – Ну, думаю, мисс Моул и сама сможет найти дорогу. Кафедральный собор не так хорош. Сам он меня не волнует, а вот зданием капитула мы гордимся. Вас, возможно, удивляет… – Он оборвал сам себя и спросил: – А кстати, где Уилфрид? Уилфрид приходится мне племянником, и предполагается, что он изучает медицину в университете, – пояснил преподобный для Ханны. – Ты не знаешь, где он, Этель?
Этель нервно вытаращила глаза.
– У него какое‐то дело, – выпалила она, и Ханна подозревала, что расчетливая улыбка Рут заставила сестру сердито воскликнуть: – Это правда, Рут! Он сказал мне об этом вчера.
– А я знала еще неделю назад, – холодно возразила девочка, и Ханна поняла: маленькая грубиянка намекает, что ее кузен загодя позаботился о том, чтобы не пересечься с мисс Моул в первый ее вечер.
Роберт Кордер приподнял брови, умудрившись при этом выглядеть вежливым, и сказал:
– Думаю, Рут разделяет мое мнение о подлинности дел Уилфрида. Однако нам не стоит тратить на него время. Я говорил о том, мисс Моул, что вас, возможно, удивляет мой интерес к церковной архитектуре, но, каковы бы ни были наши религиозные различия, эти здания являются общим наследием, и, впервые приехав в Рэдстоу пятнадцать лет назад, я взял на себя труд увидеть все самое важное и интересное, и эти знания оказались очень полезны для меня. Думаю, мне удалось пробудить гражданскую гордость в великом множестве людей, но, увы, – игриво заметил он, – только не в собственных детях. Вы ведь знаете поговорку о пророке? Я лично уверен, что Рут ни разу не заходила под своды Сент-Мери – а, Рути?
Девочка сердито покраснела и заявила, что ненавидит церкви.
– Рут – стойкая нонконформистка, мисс Моул, но мы должны избегать узости взглядов. Кроме того, в Рэдстоу найдутся и другие красоты. «Радость прекрасного вечна» [6]. Рут, Этель, узнаёте, откуда это? Есть и другое, что может тут заинтересовать. Когда‐то Рэдстоу был одним из важнейших портов Англии, но с увеличением тоннажа судов утратил свое значение. Большие корабли не могут подняться вверх по реке. Это приливная река – и очень живописная в своем течении, ее вам тоже непременно надо увидеть, – но русло очень узкое, а на дне скопились отложения ила. – И пространно, но неизвестно, насколько верно (этого Ханна оценить не могла), проповедник объяснил, как сформировались эти отложения. – Работы по углублению дна ведутся постоянно, но приносят мало пользы. Большое несчастье для нашей торговли.
– Да, – сказала Ханна, поскольку решила больше не притворяться тупой, раз уж глухой она не была, – но это того стоит. При отливе ил выглядит великолепно. Переливается всеми цветами радуги и представляет прекрасный променад для морских чаек.
Мистер Кордер казался сбитым с толку, как лошадь, остановленная на полном скаку.
– Так вы видели нашу реку?
– О да, – легко согласилась Ханна. – Я знаю Рэдстоу всю свою жизнь.
– А, в самом деле? – пробормотал мистер Кордер и внезапно потерял всякий интерес к Рэдстоу. – Рут, позвони в колокольчик. Думаю, самое время подавать пудинг.