Согласия и разногласия внутри семьи подобны морским течениям: они смешиваются, выталкивают друг друга, меняют русло и разделяются или объединяются в зависимости от силы встречающихся на пути препятствий; Ханна, которая, подобно кораблику в бутылке, совершала одинокое плавание в этом незнакомом ей океане, вдруг обнаружила, что ее маленькое суденышко, рискующее опрокинуться в любой момент, оказалось достаточно прочным, чтобы влиять на эти течения. Рут, несомненно, было стыдно за поучительный монолог отца, но и стерпеть выходку незнакомки, поставившей его в неловкое положение, она тоже не могла, пусть даже намерения будущей экономки были невинны. До самого конца ужина девочка проявляла чуть большее дружелюбие по отношению к родителю и, если судить по нескольким репликам в адрес Этель, которая вообще не уловила, чем вызвано возмущение сестры, тем самым заявила о своей приверженности клану Кордеров.
Язык Ханны всегда был ее врагом, и склонность к опрометчивым высказываниям грозила однажды ее погубить. Она прекрасно владела лицом, но искушение ввернуть меткое словцо или выдать обескураживающее заявление всегда пересиливало, и мисс Моул была бы сверхчеловеком, если бы на этот раз сумела ему не поддаться; однако она проявила бы преступную безалаберность по отношению к своему будущему, если бы не попыталась рассеять подозрения спокойной и благоразумной манерой поведения, пока Этель проводила ей экскурсию по дому, попутно разъясняя обязанности экономки.
Когда они вернулись в столовую, Рут разложила на зеленой саржевой скатерти, которой снова застелили стол после ужина, свои уроки, а у камина, подсунув плечи под каминную полку, грел спину молодой человек. А он красавчик, подумала Ханна, оценив стройность фигуры и нарочитую небрежность укладки темных волос, но такой, решила она в следующую секунду, которого нужно не забывать вовремя ставить на место, потому что на прямой взгляд юноша ответил вопросительным, приподняв брови в выражении сочувствия, в то время как его лукавая улыбка приглашала разделить веселье из-за неудобного положения, в котором оба они оказались. Этот купидон рассылал стрелы наугад, а если не попал в цель, то никто и не знал, куда он метил, так что он чувствовал себя в безопасности, и сдержанный ответ Ханны на его приветствие нисколько его не огорчил.
– Я пытался расспросить о вас Рут, – весело заявил он, – но она как Дэвид Бальфур [7]: совершенно не обладает даром к описанию.
– Я тебе ни слова не сказала! – воскликнула Рут.
– А вот теперь мне кажется, что эта дама слишком много наобещала! [8]
– Зато я могу рассказать кое-что о тебе! Так и знала, что ты с ходу начнешь рисоваться!
– Нет-нет! – искренне возмутился Уилфрид. – Я просто дал понять мисс Моул, что у нас культурная семья – все как полагается. Среди книг имеются «Знаменитые цитаты», они избавляют от множества хлопот и лишнего труда.
– Если ты намекаешь, что отец не прочитал так много книг, как ты…
– Милое дитя, я ни словом не упомянул дядюшку, – мягко сказал Уилфрид. – Но все равно, – и он отбросил позу ироничного молодого человека и стал обычным юношей своих лет, – я уверен, он и не читал. На что хочешь спорю. Однако я его не осуждаю. Он занятой человек. Как раз тот тип джентльмена, для кого и создавались сборники цитат, и дядя был бы дураком, если бы не воспользовался этим инструментом.
– Да в папином мизинце больше ума… – начала Рут. Вид у нее был такой, словно она сейчас расплачется. – Сам ты дурак! И я не могу делать уроки, когда в комнате толпится столько людей! Придется перейти в спальню. И неважно, что я подхвачу там простуду, – возразила она в ответ на уговоры Этель и уже в дверях покосилась на Ханну: – Не я буду в этом виновата в любом случае.
Этель тоже тревожно посмотрела на экономку.
– Не представляю, что на нее нашло, – попыталась оправдаться она. – И не представляю, что теперь о нас подумает мисс Моул, – добавила она специально для Уилфрида.
– Вряд ли мы когда‐нибудь это узнаем. Что ж, приношу свои извинения за то, что дразнил ребенка. Дядя дома?
– Да, – так же нервно ответила Этель. – Я сказала, что у тебя была назначена встреча.
– Так и есть. Важное заседание Общества трезвости студентов-медиков – на случай, если дядя поинтересуется.
– Ох, Уилфрид! Правда? – Этель судорожно вцепилась в синие бусы и улыбнулась так счастливо, что это вызывало тревогу.
Уилфрид опустил глаза и протянул:
– Но если ему неинтересно… никакого собрания не было! – и грациозно выскользнул из комнаты.
– Очуметь! – воскликнула мисс Моул. Это были первые ее слова, и она жалела, что Уилфрид их не услышал. Таков был единственный возможный комментарий, и Ханна подумала, что юноша понял бы его как раз в том смысле, который она туда вложила.
Этель же интерпретировала ее возглас как удивление и поспешила объяснить, что, хотя Уилфрид обожает всех поддразнивать, намерения его беззлобны. Он просто не понимает, насколько серьезно его кузина относится к борьбе за трезвость. А может, всё он понимает – а вы, мисс Моул, как считаете? – но делает вид, что не способен ничего воспринимать серьезно. Лучше бы он не был студентом-медиком. Эти ребята слишком разнузданны, однако врач – благородная профессия, а лучше всего быть врачом-миссионером. Она и сама хотела посвятить себя миссионерской деятельности, например в Китае, но с тех пор, как умерла мать, ее долг – оставаться дома.
– Ну теперь, когда появилась я, если сложатся благоприятные условия, возможно, вы и сумеете поехать.
Этель прянула, как испуганная лошадь, в то же время не спуская глаз с объекта, который ее напугал.
– Не знаю, – протянула она. – Я так много делаю для отца. И веду в миссии клуб для девушек… Я отказалась от мысли поехать.
– Миссионерство или сцена, – кивнула Ханна. – Девочки-подростки, как правило, бредят либо тем, либо другим, хотя сама я не видела себя ни на одном из этих поприщ. Но весь мир – театр, это вам и «Знаменитые цитаты» подтвердят.
– А значит, в определенной степени – и поле миссионерской деятельности, – радостно подхватила Этель. – Возможно, оставаться дома в каком‐то смысле сложнее.
– Я бы не удивилась, – согласилась Ханна. – Наверное, мне следует заняться штопкой или чем‐то по хозяйству?
– О, но не в первый же вечер, мисс Моул! Корзинка с вещами для штопки стоит в том шкафу; боюсь, вы обнаружите, что в ней полно носков.
– Тем больше причин приступить к делу немедля. Так вы говорите, мистер Кордер предпочитает, чтобы чай ему подавали в десять?
– С печеньем.
– С печеньем, – повторила экономка. – Наверное, оно помогает ему проснуться, – сказала она, шаря в корзинке. – Да, тут есть к чему приложить руки.
Этель снова отшатнулась.
– Я все время так занята, – пробормотала она, теребя бусы, в то время как Ханна перебирала чулки и носки, засовывая в них руку и рассматривая на свет. – Очень рада, что вы согласились на это место, мисс Моул; я знала, что, кого бы ни порекомендовала миссис Спенсер-Смит, она мне обязательно понравится.
– А служанку тоже она для вас выбирала? – между прочим спросила Ханна.
– Нет, что вы! Это одна из моих девочек. Из клуба. Поэтому по средам она всегда отсутствует, мисс Моул. Мы проводим в клубе светские вечеринки. А в молельне вечерние службы на неделе тоже проходят по средам, поэтому и отец, и я, и Дорис уходим, и в этот день у нас пятичасовой чай.
– И бутерброды с сардинами, полагаю?
– Не всегда, – просто ответила Этель, и Ханна, которая была готова предложить разделить кучу штопки, а заодно и занять беспокойные руки Этель, почувствовала, что смягчается по отношению к этой молодой женщине, которая и рада бы пойти на сближение, но любое резкое движение заставляет ее шарахаться. И мисс Моул начала зашивать чулок, продолжая вести себя с девушкой как с нервным жеребенком, делая вид, что не смотрит, давая привыкнуть к себе и подойти ближе, прежде чем самой сделать шаг навстречу, и постепенно уверенность Этель крепла, хотя страх и заставлял ее вздрагивать.
А вслух Ханна с хитрым умыслом сказала:
– Боюсь, я распугала всех домочадцев. Может, вашей сестре не стоит сидеть одной наверху в холоде?
Этель сверкнула белками глаз, но в этот раз не отпрянула.
– Думаю, сейчас лучше оставить ее в покое, мисс Моул. Никто не знает, как с ней справляться. А вот мама знала. – Теперь настала очередь Этель выглядеть так, будто она сейчас заплачет. – Рут прекрасно ладит с моим братом – с ним все ладят, – но, по-моему, она не хочет, чтобы я ее жалела.
– Она не выглядит сильной девочкой.
– Может быть, именно поэтому? – с надеждой спросила Этель, и тут мисс Моул поняла: вот и еще одна, которая чувствует себя несчастной, если все вокруг не восхищаются ею и не ценят ее усилия, а ведь бедняжка не обладает даже минимальными умениями, чтобы вызывать восхищение, которое желает заполучить. Ханна была склонна думать, что это чисто женское стремление, обусловленное личностными особенностями, но ей предстояло узнать, что в доме Кордеров все так или иначе страдают от недостатка внимания. Роберт Кордер – тот да, не прикладывал особых усилий: он обнаружил, что в этом нет необходимости, и принимал как должное своего рода льстивое низкопоклонство, которым щедро одаривали человека его положения, и поражался только, если ему отказывали в восхищении. А уж когда Ханна увидела, как в молельне после службы он одаривает ласковым словом и жестом свою послушную паству, словно домашних питомцев, и получает поглаживания в ответ, легко было понять, почему с экономкой преподобный общается с подчеркнутой холодностью. Она поставила ему подножку в первый же вечер пребывания в доме, и хотя тщеславие мистера Кордера и внешность мисс Моул и смогли убедить его, что то было несчастливое стечение обстоятельств, преподобный старался больше не попадаться ей на пути. Понятно стало и то, почему Лилия захотела нанять сторожевую собаку. Мисс Пэтси Уизерс, пухленькая, увядающая, но все еще миловидная блондинка, могла бы стать нежной и спокойной подругой преподобному Роберту; эта женщина всегда говорила бы лишь то, что имеет в виду, а имела бы в виду (что в высшей степени похвально) лишь то, что доставляет ему наибольшее удовольствие; и когда Ханна метелочкой обметала пыль с увеличенного фотопортрета миссис Кордер, который стоял у проповедника на столе, она задалась вопросом: удавалось ли этой леди когда‐либо поставить в тупик своего мужа? У почившей хозяйки был вид человека, умеющего хранить молчание, но вовсе не из-за недостатка идей, и чем больше Ханна изучала ее лицо, тем больше жена преподобного ей нравилась и тем сильнее она убеждалась в том, что показная верность Лилии памяти покойницы является романтическим способом оставить за собой лидирующее место среди прихожанок общины.
Ханне нравилось наблюдать, как Лилия идет по проходу к именной скамье, или встречаться с ней на крыльце, обмениваясь приличествующими случаю поклонами, а то и рукопожатием, и мисс Моул никогда не упускала возможности, хоть и вела себя предельно осторожно, незаметно для других чуть дольше задержать взгляд, чуть сильнее сжать руку, что вызывало мгновенное подозрение во взгляде Лилии. Труднее было смотреть на Эрнеста, обходящего прихожан с блюдом для подношений, и удержаться от улыбки, а еще труднее – не поощрять его доброту, которой он щедро одаривал Ханну. Его приветствия всегда отличались чрезмерной восторженностью, что хоть и выглядело странновато, поскольку для всех он был мужем ее покровительницы, но на фоне общего воодушевления и сердечности, с которыми общались между собой участники духовного пиршества на крыльце храма, перед тем как разойтись по своим частным и более приземленным пирушкам, его братское отношение не слишком бросалось в глаза.
Каждое воскресное утро Ханна сидела под синим, усыпанным блестками сводом и тщетно высматривала мистера Бленкинсопа. Миссис Гибсон кивала издали, и пару раз им удалось шепотом перекинуться парой слов, но поделиться откровениями получилось лишь после того, как Ханна заглянула на обещанную чашку чая и узнала, что мистер Бленкинсоп по-прежнему живет на Принсес-роуд и никакие новые несчастья не омрачили его покой. Миссис Гибсон призналась, что ей приятно было заметить мисс Моул на скамье проповедника между Рут и красивым молодым человеком. Ей и вовсе нравилось видеть в церкви молодых людей. Когда мать мистера Бленкинсопа была жива, тот тоже регулярно посещал храм, любо-дорого было смотреть, а теперь ходит только на вечерние службы, и то изредка, но, по крайней мере, сейчас он достаточно уравновешен, а она не из тех, кто судит о людях по частоте появления в церкви.
– Ну конечно нет, – серьезно сказала Ханна, – но я получала бы от служб гораздо меньшее удовольствие, если бы не присутствие племянника мистера Кордера. – Она не стала рассказывать миссис Гибсон, как смешно он переделывал слова гимнов и напевал их ей на ухо, или как они толкали друг друга локтями, когда что‐то веселило их в проповеди или импровизированных молитвах. Уилфрид был одной из многих трудностей и немногих радостей Ханны, поскольку в доме Кордеров он один признавал, что она обладает определенными достоинствами (что, конечно, ей льстило), и уделял экономке внимание, которого она всеми силами старалась избежать, поскольку, как Ханна быстро выяснила, быть на хорошем счету у Уилфрида означало злить Этель и вызывать у Рут поток презрения в адрес кузена. Этель была само дружелюбие, когда никто другой не обращал внимания на мисс Моул, но, по мнению и Ханны, и Уилфрида, оказалась не самой интересной собеседницей, а когда Этель расстраивалась, Рут цепляла ее, чтобы разозлить еще сильнее, в то время как Уилфрид дразнил обеих сестер по очереди без разбора. Правда заключалась в том, что Этель открыто, а Рут тайно обожали кузена за красивую внешность, беспечность и пренебрежение ко всему, что их учили почитать священным, и Ханна, обмирая от ужаса и забавляясь в то же самое время, обнаружила себя в том же положении, хотя видела происходящее намного яснее. Несмотря на очевидные недостатки, Уилфрид был привлекательным молодым человеком, а самой привлекательной его чертой в глазах Ханны являлась скорость, с которой он находил ее взгляд, когда преподобный выдавал что‐нибудь особенно проповедчески-напыщенное. Их перепихивания локтями в молельне служили признаком того, что, невзирая на все попытки, Ханне не удалось провести юношу. Она могла притворяться простушкой мисс Моул, экономкой мистера Кордера, усердно выполняющей свою работу, упорно игнорировать неизменную враждебность Рут, спокойно отвечать на порывы дружбы Этель и не замечать ее ревности, позволять Уилфриду обойти себя в остроумии, но, как свидетельствовали взгляды молодого человека и толчки локтями, обмануть его не удалось.
Это воодушевляло Ханну. И облегчало ее задачу, которую можно было решить только в том случае, если она продолжит рассматривать новую должность как игру, в которой признание со стороны Уилфрида и улучшение питания пока служили единственными набранными очками. Она добавит еще очков, когда внесет гармонию в семейные раздоры и убедит Рут, что чужой человек тоже может стать другом, но тут нужно играть с осторожностью, доселе несвойственной мисс Моул, иначе она потерпит поражение.
«Ради чего я взвалила на себя эти заботы?» – иногда спрашивала себя Ханна. Ради самой игры или в силу запоздалого осознания, что ее будущее каким‐то образом должно быть обеспечено, что теперь, когда молодость осталась позади, она не может позволить себе новых провалов? Она не могла ответить на собственные вопросы, но день за днем, смахивая пыль с фотографии миссис Кордер, все чаще представляла, что между ней и этой женщиной заключен некий договор, который не следует нарушать.