Мужская ладонь со шлепком упала мне на лицо, закрывая рот. Прижала так, что я даже носом вдохнуть не могла.
Когда Константин понял, что я не кричу, не сопротивляюсь, чуть расслабил хват, приложив указательный палец к своим губам.
– Ты тоже это слышишь? – с надеждой в голосе прошептала я почти беззвучно.
– Да… – он кивнул. – Ты кого-то ждала?
– Нет, – упрямо мотнула головой, а сама рухнула на плечо совершенно незнакомого человека. Вцепилась зубами, обхватила руками, прижалась, пытаясь отдать хоть частичку своего страха.
Наше влажное дыхание сплеталось, разбивалось на молекулы, создавая вокруг плотное облако невидимого тумана. Незнакомые, почти голые, случайно оказавшиеся на одной территории, но на миг показалось, что и нет больше никого в этом мире.
Странное мгновение единения.
Как шальной сон.
– Я думала, что мне всё это кажется. Надеялась, что сплю, —шептала, прижимая губы к его горячей коже, собирала языком капельки воды, ощущала горечь пены с ароматом мужского шампуня. – Костя…
– Вика, почему мне кажется, что ты постоянно мне недоговариваешь? Даже слепому ясно, что трубу, проходящую над твоей квартирой, не просто сорвало, её изрешетили так, чтобы не медленно капало, а чтобы весь подъезд захлебнулся. Не удивлюсь, если завтра из сервиса весточка прилетит, что и радиатор у тебя рвануло неслучайно. И вот тут меня терзают смутные сомнения… Что есть у простой учительницы? Бриллианты, золото, договора на тайные офшорные счета министров?
Каратицкий вдруг опустил руку мне на поясницу, прижимая к себе так, что пришлось вскинуть голову, сталкиваясь взглядами.
– Не знаю… Костя, да что у меня брать? Ты же видел, как я живу? А про сестру и так всё рассказала. Да, я атакую администрацию клуба, заваливаю их тонной писем, только им всё равно!
По спине бежал ручеёк тепла. Такое то-о-оненькое ощущение, но при этом такое успокаивающее. Закрыла глаза, и все звуки слились воедино, слышала лишь отчаянно бьющееся в груди сердце.
– Правду говори, – Каратицкий вдруг сжал меня за подбородок, дернул голову вверх, впиваясь взглядом. Даже в темноте его глаза сверкали сотней изумрудов. Такие зеленые, волшебно-притягательные, они переливались, увлекая в омут… Гипноз чёртов!
Его губы были в опасной близи, даже стук сердца мог заставить прикоснуться, а я почему-то именно этого и ждала. Хотелось прижаться, ощутить, вспомнить, каково это – быть в плену эмоций, кататься по волнам возбуждения, истекать жаждой, предвкушением удовольствия…
Но Константин контролировал и себя, и расстояние между нами, зафиксировавшись в мизерной близости.
– Есть записи камер, и я их ищу. Я знаю свою сестру, у неё и мальчика толком не было, поэтому в байку про соблазнительницу я не то что не верю, мне смешно…
– Почему менты не запросили записи?
– Потому что все менты верят в то, что Оля разбила голову богатому дяденьке, обокрала его и собиралась убежать. Глупая сирота, хищница, покусившаяся на толстый кошелёк банкира. У него там целый чемодан бабла был…
Я даже не моргала, сфокусировавшись на импульсном движении его зрачков. То вспышка, и зелень растворялась в черном мороке, то они вдруг сужались до размера бусины.
– Зачем банкиру в блядушнике чемодан бабла? – хмыкнул Костя.
– Вот! А я о чем и говорю! Причем из раза в раз в материалах дела эта сумма меняется. Они отбрасывают по нолику, постепенно смещая акцент на черепно-мозговую и на то, что банкир второй месяц в больничке…
– Она ему, что там, дыру в черепе бутылкой проковыряла? Два месяца в больнице? – Каратицкий вдруг отпрянул, и мне холодно стало… Покачнулась, хватаясь за комод, чтобы удержать равновесие.
Он тихо подошел к балкону, закрыл дверь и задернул портьеры, отсекая свет луны. Комната погрузилась в полную темноту, лишь полоска света из коридора обрисовывала очертания силуэтов.
– Вика, вынужден констатировать, что одной тебе отсюда не вылезти. Твоя сестра оказалась не в том месте и не в то время. Ты лично с ней говорила? Может, они так отчаянно пытаются её засадить, потому что Оля что-то видела, слышала, или у неё есть фото? – Костя вскинул голову, прислушиваясь к шагам в моей квартире. – Это хотя бы объясняет вторжение через балкон.
– Нам не дали поговорить наедине. А адвокаты меняются быстрее, чем мертвые петли на американских горках. Я уже неделю не могу попасть на свидание. А до этого месяц меня завтраками кормили: то карантин, то следственные эксперименты, то дознания по пятому кругу. Моей девочке двадцать два, и через месяц у неё день рождения… А я дала слово, что отметит она его на свободе! – прицедила я, отчего-то двигаясь на Константина. – Только в нашем мире правят деньги и связи, а остальное – такая ерунда и глупость.
– Тебе нужен хороший адвокат, Вика! Не смей самостоятельно лезть в это дерьмо! Они раскатали Олю, ты следующая, если будешь мешаться под ногами. Как фамилия банкира? – Каратицкий вдруг сжал мой локоть, притянул к себе, сталкивая нас лоб в лоб.
– Зиновьев…
– Значит, он в больнице?
– Да, – кивнула я.
И вдруг быстрые шаги стали устремляться в сторону балкона. Каратицкий беззвучно открыл створку, чуть высунул голову, прислушиваясь к звукам. Сначала был шорох, глухие удары, а потом отчетливый грохот шагов по металлу.
– Через крышу попали. Слепки ключей сделали, пока дырявили трубу, – закивал он, растирая ладонями лицо. – Вот и тихий городок… Вот и мелкая должность мэра. Болото с аллигаторами…
В приоткрытую щель между портьерами снова заглянул ласковый свет луны. В этом свечении его силуэт был такой отчетливый, соблазнительный… Удивительный треугольник торса: широкие фактурные плечи, узкие бедра, каменный пресс и порочные косые мышцы, растворяющиеся под белоснежным полотенцем.
Засмотрелась, забыв, что меня в этом свете видно ничуть не хуже…
Сжала край майки, потянула, пытаясь прикрыть бёдра, но тут же пришлось другой рукой накрыть грудь, выскочившую в растянутом вороте.
– Ложись спать… Уже поздно, – прошипел Каратицкий и пулей выскочил из комнаты, плотно закрывая за собой дверь.