Жрать хотелось, как из пушки. После разгрома роты прошло уже двое суток, потому все, что имелось в заначке, кончилось. У других – тех, кто помогал тащить тяжелораненого взводного Уланова, тоже харчей не осталось, да что там – Петров вон даже сидор свой посеял.
Хотя половине роты повезло еще меньше – остались они вместе со своими вещмешками в полузасыпанных стрелковых ячейках. Так что Петрову еще, можно сказать, свезло. Зато у него шинель была совершенно целой, а вот сам Семенов недоглядел, по его шинелке прилетело густо, и осталась от скатки, считай, половина. Ехида Петров порекомендовал из огрызка «польта боевого» сделать коврик-половичок. Что возьмешь – горожанин потомственный, ему бы все зубы скалить.
Ну да зубы-то он скалить умел, а вот с лесом не знаком, потому пришлось идти «на фуражирование», как называл такое действо по-старорежимному взводный, именно Семенову. Поиск не порадовал: по дорогам катила на восток немецкая армия, в деревушке, куда с задворков сунул нос Семенов, вовсю хозяйничала какая-то немецкая тыловая часть, стояли грузовики, сновали солдаты, и услышанный за короткое время несколько раз поросячий предсмертный визг ясно давал понять – пируют, сволочи. Да и вообще признаков веселья было куда как достаточно – и пиликанье губной гармошки, и гомон, в который вплетались и веселые женские голоса…
При всем том сидевший на изгороди у околицы часовой, хоть и покуривал трубочку, но поглядывал внимательно, так что лезть в это все смысла не было – не настолько Семенов оголодал, чтобы голову потерять. Повезло, когда уже возвращался. На проселке попалось место, где немецкие летуны обстреляли эвакуировавшееся стадо. Несколько убитых коров, которых увидел и учуял по запаху Семенов, вполне дали бы достаточно мяса для всех товарищей – хотя и вонючего, но съедобного. Другое дело, что придется потратить много времени, потому что маленьким ножиком резать шкуру и вырезать мясо – дело непростое. При этом еще и осматриваться по сторонам надо – черт его знает, кого по дороге принесет, вполне могут и велосипедисты тихо подъехать, и пешие фрицы подойти.
Увлечешься – и все, гайки. Потому Семенов сразу услышал, что по кустам кто-то к нему прет. Оказалось, уцелевшая и отбившаяся от стада корова – крупная, породистая, таких в деревне Семенова не бывало. И вымя было у нее громадное и твердое: понятное дело – доить ее некому, страдает животина от этого, вишь вымя как расперло, больно ей, вот к человеку и вышла.
Пожалуй, это было куда лучше, чем дохлятину резать. Несколько все же добытых из спины падали кусманов Семенов замотал в листья лопуха и уложил в торбу противогазной сумки (сам противогаз выкинут был еще неделю назад), помыл грязные руки, потратив всю воду из стеклянной фляжки (ну да тут, в этих местах, воду найти не просто, а очень просто) и сноровисто подоил ждавшую этого с нетерпением корову, которую сразу же окрестил Зорькой.
Вот не зря каску не бросил – аккурат и пригодилась, только пришлось выдернуть оттуда дермантиновые лепестки, что для амортизации были вставлены. Получилось ведерко, хотя и не очень удобное. Теперь корова охотно пойдет за ним, остается добраться, по возможности без приключений, до голодных товарищей. Вот только Уланову вряд ли это молоко поможет – ясно видно, что помирает взводный, нехорошо его задело, насмерть, только вот не сразу насмерть, а с оттяжкой в пару-тройку дней. Ну, хоть перед смертью молока попьет, если сможет…
Тут-то Семенов и услышал, что кто-то шлепает по дороге. Успел корову в кустах укрыть, сам укрылся. Ну и увидел… Как назвать того, кто выперся из-за поворота лесной дорожки, Семенов сразу не решил. Скорее всего – клоуном, хотя в цирке ни разу не был, клоунов не видел, но старшина в роте так называл разных чудиков. Этот чудик был одет… Или, скорее, раздет? Черт поймет! В общем, одет он был диковинно и цветасто. Так даже цыганка побоялась бы одеваться, да еще без брюк, в труселях. И на ногах что-то совсем странное.
А клоун этот тем временем совершенно очумел от вида дохлой коровы, шарахнулся в сторону, а там, где валялись бравыми авиаторами убитые беженки, скорчил такую рожу, что хоть кино снимай, и засуетился.
Семенов озадаченно задумался. Для любого, кто шел и ехал по этим дорогам, зрелище убитых было привычным. Немецкая авиация безобразничала, как хотела, трупы валялись и поврозь, и кучами, луфтваффе, как по-ученому называл немецкие самолеты Уланов, охотились даже за одиночками.
Семенов своими глазами видел с неделю тому назад, как пара истребителей пулеметными очередями гоняла в поле нескольких девок и баб – горожанок, которые в своих белых платьях были видны лучше некуда… Опять же, так испугаться дохлой коровы… А уж вырядился-то… Может, сумасшедший? Так нет таких красок, Семенов такого даже в Вятке не видал, а Вятка – крупный все же город, модников там много.
Немецкие краски? Там, в Европах, чего только не учудят… Но тогда что так от беженок шарахнулся? Немцы мимо трупов ездят, даже нос не воротя, видел уже… Шпион? А что шпиону тут делать? В лесу-то? Шпионы – они всегда в Москве, это и в кино показывали. Одно ясно: надо этого идиота с дороги убрать, нечего ему тут внимание привлекать. Семенов так и решил: если человек этот по-русски понимает, ну или вообще не совсем сумасшедший, то придется его отвести к Уланову. Взводный пользовался заслуженно авторитетом умного и толкового человека, вот пусть и решает. Если же начнет бузить-хамить… ну тогда по-тихому штыком придется. Не впервой уже.
Семенов неслышно встал на ноги и окликнул клоуна:
– Стой!
И чуть не пальнул от внезапного мычания Зорьки за спиной, требовательного и нетерпеливого – не до конца додоил, нервничает животина, напоминает о себе.