Ректор Орлов познакомился с женой в туберкулёзном диспансере. Оба ходили туда в юношестве на физиопроцедуры. Чахотка после войны была явлением нередким. Маленькая и щуплая, Валентина мало и плохо разговаривала, но, когда видела Ваню, улыбалась. Характер у неё был непростой, девушка дичилась, долго отказывалась прийти на первое свидание. Позже Орлов узнал, что воспитывалась девушка в детском доме. Обоих её родителей унесла война. Других родных в подмосковном Раменском, где жили оба подростка, у Валентины не было. Встречаться с Иваном они начали сразу, в те же четырнадцать. А в семнадцать лет, когда девушка окончила школу и нужно было уходить из детского дома и где-то жить, решили, что она переедет к Орловым. Иван потеснил брата Николая, уступив гостье свою спальню. Валентина была строгого воспитания, да и мать Орлова приветствовала её решение не жить с Иваном до свадьбы. Жиличку она приняла как дочь, о которой когда-то мечтала.
После школы Валентина, чтобы не жить за чужой счёт, вместо того чтобы пойти учиться стала работать оператором на почте. С трудоустройством по профессии, где требовалось только оконченное школьное образование, помог директор детского дома, ходатайствуя в Горкоме партии. В те годы, когда ещё помнили о лишениях войны, за судьбу каждого подростка, особенно сироты, боролись всем миром. Смекалистая и скорая, Валентина быстро освоила как принимать телеграммы и письма, паковать посылки, бандероли, проверять платёжки за квартирные и телефонные услуги, заказывать междугородние переговоры…
Поженились молодые в 1955 году, когда Иван вернулся из армии. В этот же год он поступил в Малаховский институт, отучился, остался работать в школе подготовки преподавателей, что была организована при МОГИФКе. Тогда-то они с женой и переехали в Малаховку. До этого продолжали жить с матерью и братом, но теперь уже в отдельной комнате. В те времена квартиры, где уживались два, а то и три поколения, редкостью не казались. К тому же женой Валентина была хорошей, снохой послушной и внимательной. Даже Николая, в отличие от брата вздорного и самолюбивого, Валентине удавалось усмирять и подчинять решениям семьи. Были в ней особый такт и напористость. Вроде бы пичужка на ветке, а как глянет своими огромными глазищами, как зажмёт в руке косу и брови сведёт не хуже Нонны Мордюковой, что сыграла в «Молодой гвардии» Ульяну Громову, так мурашки по коже; и сразу спорить не хочется.
В 1971 году, когда Орлов был назначен на пост ректора, ему выделили трёхкомнатную квартиру в зелёном двухэтажном доме. Жену Иван Иванович попросил уволиться. Долгие годы она продолжала ездить на работу в Раменское. В коллективе Валентину любили и жалели, когда она ушла с почты. Но она с радостью согласилась на роль домохозяйки и ни о чём другом, кроме как помогать мужу, не думала. Руководство вузом – это прежде всего административная волокита: письма, звонки, договоры по стажировкам студентов, поиск для этого новых партнёров. В коллективе тоже забот хватало: у кого больничный, у кого отпуск, кто в декрет ушёл, кто, наоборот, вышел из него. Все документы требовали проверок и личной подписи ректора. Дома его почти не бывало, отчего все дела по хозяйству вела Валентина. Справлялась, как могла, учитывая, что сама она, приближаясь к сорока годам стала постоянно болеть: загубленные в детстве желудок и поджелудочная железа постоянно давали о себе знать. Мечтая родить ребёнка, Валентина стала усиленно лечиться, села на гормоны, но кроме как лишним весом, ничем, в результате, не обзавелась. Отчаявшись, женщина состригла толстую косу, переобулась в обувь без каблуков, удлинила юбки, поблекла. Иван Иванович, замечая это, не раз предлагал супруге устроить её или в библиотеку, или секретарём на одну из кафедр. Конечно, жене нужен был какой-то стимул для выхода из дома. Но Валентина отказывалась. Перед бесшабашными студентами или представительными преподавателями она испытывала тревогу и даже панику. Не складывались у неё отношения и с соседями по дому. Понимая, что не умеет говорить, как нужно, женщина зажималась. Бражник и Бережной относились к жене ректора скорее почтительно, да и с Галиной Петровной подружиться не удавалось. И если Ивану Ивановичу было куда тратить свои отеческие чувства, то Валентина от такого добровольного затворничества постепенно превратилась в дикарку, какой была в детстве. При этом она никогда никому не жаловалась, с соседями была приветливой и не зазнавалась.
Глядя на часы, Иван Иванович прикидывал успеет ли он сварить бульон и накормить жену до четырёх. К этому часу ректору необходимо было вернуться в свой кабинет, так как он ждал звонка от хирурга из Бурденко. Едва открыв входную дверь в дом, ещё внизу Орлов почувствовал вкусный аромат бульона. Спутать его нельзя было ни с каким другим. Запах этого навара мужчина помнил с детства, когда в голодные послевоенные годы разжившись кожей и костями от курицы мать варила их ему с братом. Это богатство, что оставалось после приготовления рулета из курятины с грибами, продавал по знакомству повар из ресторана. А когда к этим «отбросам» добавлялись и потрохи, в семье был праздник. Мать усаживала мальчишек за стол и, зачерпнув в кастрюле одну из сваренных частей, спрашивала: «Это кому?». Пацаны по очереди оглашали всех, ревниво следя, как вываливается в тарелку содержимое половника. Сглатывали слюну, провожая бесследно шейку, доставшуюся бабушке, а потом печёнку, что выпала матери. Садились есть свои порции, в которые, как назло, кроме шкуры и косточек ничего не попадалось. Но переносили это по-мужски, сопя носами и стараясь не глядеть по сторонам. Вымакав последние капли, они вздыхали и шли на кухню за тарелкой, в которую собирали вываренные и обглоданные кости для дворового пса Махони – беспородного мохнатого друга всей детворы их восьмиквартирного дома. И почти тут же их застигал оклик матери или бабушки.
– Эй, пацанва, а кто доедать будет?
Мальчишки, уже зная эту игру, неслись обратно к столу и обнаруживали каждый в своей тарелке по той части от птицы, что досталась при разделе взрослым.
– Это не наше, – пытались они отнекиваться, а слюна уже бежала по губам.
– Ваше, раз в ваших тарелках, – сурово возражала бабушка. Её улыбки мальчишки не видели с тех пор, как погиб на фронте единственный её сын, их отец. – Ешьте, сорванцы, да бегите утихомирить вашего дворнягу, – кивала старушка на окно. Там скулёжным соло выступал Махоня, учуявший запах курятины ещё до того, как её сварили и съели, и ждущий своего собачьего счастья.
Как давно было это время… Сегодня Орлову исполнилось уже сорок шесть, и кроме Валентины рядом не было никого из близких. Сразу после окончания войны умерла бабушка. Врачи говорили: «Не перенесла счастья победы». Но Ваня и Коля знали, что бабушка не перенесла не счастья, а горя, что с войны вернутся другие дети, но не её сын. Несколько лет назад умерла и мама: у неё отказало сердце. Причиной хронической сердечной недостаточности стала скоропостижная смерть брата Николая от кори. Мальчик родился в год начала войны. Прививать новорождённых тогда было не принято. После войны про прививку тоже никто не подумал, хотя она стала обязательной в 60-е годы. Но делали её только детям. Поэтому настоящей трагедией стало то, что в 1974 году Николай заразился корью, работая комсомольским лидером и формируя бригады молодёжи для строительства БАМа – байкало-амурской магистрали. Предположительно вирус привезли на себе комсомольцы из Средней Азии. Эпидемии он не вызвал, и никто из властей не обеспокоился, когда Николая положили на карантин в одно из инфекционных отделений Москвы. Там лечили, чем могли, облегчая общее состояние. В результате у Николая на фоне заражения развилась пневмония. Потом врачи объясняли Ивану с матерью, что, оказывается, взрослые переносят корь гораздо хуже детей. Умер брат Орлова в возрасте 33 лет. Ивану Ивановичу было тогда 39. С тех пор страх за здоровье близких навсегда поселился в его душе, и даже при обычном насморке он посылал жену к врачам.
Ускорившись по лестнице настолько, насколько позволила больная нога, Иван Иванович распахнул дверь своей квартиры. Запах шёл от них. В любом случае, кроме них с Валентиной никого другого в зелёном домике не было. Все соседи были в колхозе. Навстречу Ивану Ивановичу вышла жена. Бледная, но счастливая, она протянула руки.
– Ванечка, а у нас помощница объявилась, – Валентина указала в сторону кухни. – Екатерина Егоровна. Нам её бог послал.
Обняв её нежно, ректор погладил по спине:
– Ну будет, Валюша, будет. А повариху послал тебе я, а никакой не бог, —есть ему захотелось так сильно, что закружилась голова.
– А что же мне тяжело что ли, Иван Иванович? – расплылась тётя Катя в улыбке, выходя в коридор и вытирая руки о фартук. Его она принесла с собой, чтобы хозяйский не пачкать. И правильно сделала: никакого фартука на кухне Валентины никогда и не было. – Я без ребятишек совсем скоро разленюсь. Быстрей бы они уже приехали. Да, Валентина Геннадьевна?
– Да, – Орлова растянула улыбку на лице, словно прибила её гвоздиками. От такой помощницы она сейчас не отказалась бы точно. Готовила Валентина неплохо, но как-то примитивно. Почти не использовала специи, не любила соль или сахар, редко добавляла чеснок. Тот же бульон из курицы она варила только из мяса, а макароны, купленные в магазине, добавляла лишь в конце. Иван Иванович уже в тарелке досаливал суп и перчил. Зелени в нём никогда не было. И морковку с луком, которые повариха бросила для запаха и выбросила, когда те дали навар, тоже не клала. А лавровый лист придавал бульону запах. Не говоря уже про перец горошком. Они были с общепитовской кухни. Лапшу же повариха захватила самодельную, замешанную на яйцах, выкатанную, потом тонко нарезанную и насушенную. Такую в блюда для студентов не бросали, делали только для себя, приправляя ею бульоны, отлитые из огромных кастрюль в маленькие, из которых ели сами и кормили руководство института. Здесь тоже была своя селекция. Например, парторг Печёнкин ел то, что студенты. Попробуй ему угодить вкусненьким, так он такую мораль разведёт, жить не захочется. Начнёт про равенство и братство, а закончит международными правами человека дышать одним воздухом, пить одинаковую воду и есть вдоволь хлеба. Так что таким, как Владимир Ильич нужно наливать из общего котла, желательно пожиже и порционно ниже нормы, чтобы блюститель коммунистической морали не заподозрил повариху в том, что она зарабатывает себе дешёвый авторитет. А вот Панас Михайлович Бражник и соуса к гарниру попросит побольше, и мяса пожирнее, с сальцом. Ректор и деканы ели пищу, не замечая различий, проглатывая еду на бегу, на ходу, в мыслях о делах. Наталья Сергеевна обычно хвалила и благодарила без эмоций, но красивыми словами: «удавшийся бульон, воздушное тесто, нежная прожарка». Супа она ела мало, предпочтение отдавала мясу, причём без соуса, и сдобу позволяла себе редко. С удовольствием пила компот и ела сухофрукты из него. Её коллега Ломов, декан педагогического факультета, тот, наоборот, улыбался много, а говорил мало. Никогда не забывал пожелать хорошего дня или вечера, всегда просил добавки первого. Компот не пил, сдобы ел много, запивая еду чаем без сахара. Орлов ел по настроению, когда как, но в целом в еде был умерен, а в похвалах разумен.
Снимая туфли, сидя на лавке в прихожей, ректор сморщился, представляя, как через две недели запряжётся он на новый учебный год и выдохнет только будущим летом после вступительных экзаменов. Боль в правом тазобедренном суставе жгла калёным железом.
– Что там, Ваня? Сжалился над ними господь? – спросила Валентина про больных студентов. С пяти утра они сегодня только и говорили про них, молясь, чтобы всё обошлось. И тут атеизм улетучивался напрочь, а верить хотелось действительно в высшие силы.
– Все, кажется, обошлось, – поторопился успокоить ректор и перевёл глаза в сторону кухни, где скрылась Екатерина Егоровна. – А ты чего это встала? Расхрабрилась. Не болеешь больше?
– Нельзя ей болеть, – крикнула повариха издалека. – Такая лапша у меня вышла, всякую хворь снимет. Точно, точно. Мне продавец, что куру эту продавал, так и сказал: для здоровья болящей. Между прочим, Иван Иванович, хороший парень. Велосипедист. – Принялась рассказывать повариха, усаживая супругов за стол. – Разряд у него. Поступать к вам хотел, – начала она сразу по делу, но все же осторожничая с объяснениями.
– А что же передумал? – спросил Орлов, принимая тарелку.
– Так получилось, – вздохнула повариха, делая паузу, как полагалось по жанру. – Сиротой остался, потом глупости натворил. А теперь вот опять к вам хочет. Как думаете, получится?
Иван Иванович, протирая ложку салфеткой, задержался на поварихе взглядом. Просто так в Малаховке никто ни о чём не говорил. Тем более с теми, кто что-то мог решить. Подумав, он кивнул:
– Тот, кто хочет, Екатерина Егоровна, всегда добивается своего. А теперь, уж увольте, поесть мне надо и снова бежать, – пояснил он Валентине. Она рассеянно водила ложкой в тарелке и думала почему у неё лапша всегда получается мутной, а не прозрачной.
– Приятного вам аппетита, – пожелала повариха, стягивая фартук.
– А вы с нами?
– Нет, нет, – быстро отказалась Екатерина Егоровна. Не доставало ещё ей, пароварке кухонной, сидеть за одним столом с самим ректором. Спасибо, что он её в дом пустил. Есть такие начальники, двери не откроют. А эти…
«Э-эх, Малаховка! Как же люблю я тебя за то, что живут тут такие вот простецкие люди, как эти Орловы», – рассуждала женщина, обуваясь.
Орлов вышел её проводить и спросил, могут ли они с женой рассчитывать на неё и завтра. Мысли супруги ректор прочитал по её лицу, не зря столько лет они жили душа в душу. Обрадовавшись кивку, Орлов договорился с поварихой на завтра на утро и пораньше.
– Я дам вам денег на продукты. Сходите в магазин или на рынок, как вам будет удобнее, и приготовите обед. А то я завтра весь день буду в Москве, а Валентине Геннадьевне надо бы пока отлежаться, – объяснил он извинительным тоном.
– Да кто ж не понимает, – согласилась повариха. Ей не привыкать было просыпаться с петухами. Да и общаться с ректоршей ей понравилось. Не зазнавалась она, хотя вполне могла бы.
Бредя по тропинке, засаженной ёлками, думала кухарка и об утренней встрече на рынке: «Надо этого мужичка все же как-то к нам засунуть. Больно уж у него глаза беспакостные. А то, что не повезло с детства, так сколько людей было, кому в их стране жизнь испортили, а потом оправдали и позволили опять на ноги встать. Советская власть она всем родная. Прав Орлов, кто хочет, тот сможет». Занятая своим мыслями, женщина не заметила, как подошла к общежитию. Увидев, как электрики тянут по траншее какой-то шланг-не шланг, провод-не провод, повариха окликнула:
– Э-э, лодыри царя небесного, даешь свет? Или не даёшь?
– Даёшь, даёшь. Не бзди, тётя, – огрызнулся один из мужиков, тот, что был самый небритый. – Мы и так из-за этого кабеля без обеда остались, – пожаловался он.
– Без еды кони дохнут, а вам ничё не сдеется. Вон вы какие пузатые. Дело сделаете и поедите, – весело отмахнулась повариха. В другой бы раз она ни за что не спустила грубостей, но сейчас настроение было не то: – Как кончите, загляните ко мне, я вам там припасла кое-что, – подмигнула она, имея в виду тушёнку. Мясных консервов в магазинах было не достать. А в столовую привозили по разнарядке. Мужички, унюхав гешефт, обрадовались и ещё шибче засуетились.