Екатерина Егоровна купила курицу ещё задолго до обеда. Мужчина, торговавший на малаховском рынке у станции яйцами и птицей, был сутулым, прокуренным до черноты и с большими залысинами на висках. Зазывая покупателей хриплым, громким голосом, торговец цеплял кур сильными руками и крутил во все стороны, демонстрируя товар клювом, боком, ногами и крыльями. Обычно понедельник был на базаре санитарным днём, но в преддверии зимы дирекция базара отменила санитарную обработку территории до самых холодов, давая людям возможность работать. Логика тут была простой: долгие морозы убьют всех микробов, а весной, когда «зелёный» рынок откроется вновь, продавцы сами помоют стеллажи, покрасят ряды. Места в них выкупили уже на года вперёд. А тем, у кого нет денег на абонемент в рядах, санитария побоку: выставят товар на сколоченных деревянных ящиках или переносных столиках по всей территории рынка и за её пределами, вплоть до спуска в переход на платформу электричек. Пожилые частники, их на базаре было больше, чем молодых, и вовсе торгуют с земли: привезут травы, овощи и фрукты в больших сумках, с них и завесят ручным безменом в авоське, переложат либо точно в такую же безразмерную сетку покупателя, либо в газетный куль, плетёные корзины, картонные ящики, холщовые сумки ручного пошива, нейлоновые прозрачные мешки с пластиковыми ручками, режущими ладонь… Синтетические красочные пакеты на подмосковном рынке встретишь нечасто. Их, кто имел, застирывали до белёсости, сушили после каждой стирки на балконе, тщательно складывали сперва квадратиками под матрасы для утюжки, потом в комоды, в ящики для белья.
Рассматривая жирную курочку, Екатерина Егоровна поставила на прилавок приготовленную корзину. Там уже лежали купленные для бульона лук и морковь.
– Милок, а что же она у тебя так плохо ощипана? – вздохнула кухарка, перебирая перья на куриной ноге. Весёлый мужичок присвистнул:
– Ну ты, мать, даёшь. Я ведь не птицефабрика, чтобы машинами тушки брить. А что у тебя дома газа нат, чёб птицу осмолить?
– Есть, – кивнула повариха, но тут же тихо добавила. – Токо это не мне. Понимаешь ли какое дело, я беру куру для важного человека. Начальник попросили сварить бульон больной жене. Ну не пойду же я к ним с такими вот пернатыми. А ты – с аппаратом, – Екатерина Егоровна приподнялась на цыпочках и взглядом указала за стеллаж, где у продавца стояла переносная керосиновая горелка. Запах палёного пера при осмоле расходился по всему рынку, притягивая хозяек.
– Замётано, – тут же согласился помочь продавец. Ловко прокрутив курицу, прижигая огнём, он протянул её пожилой женщине. – Держи, мать, как картинка теперь твоя Пеструшка. Даже варить жалко.
– Чего её жалеть? – Деревенский менталитет был прост: скотину растят для пропитания, а не для радости. Повариха положила курицу в заранее прихваченную бумагу, кусок которой выпросила у продавщицы магазинчика напротив института. Марковна была тётка с понятием и с поварихой они частенько друг друга выручали. Продавщица всегда оставляла для кухарки сыру или рыбных консервов: печень трески, сардины, шпроты, вечно дефицитные, которые разбирали мгновенно, а на общежитскую кухню никогда не завозили. Екатерина Егоровна относила на продажу в магазин лишние булочки или пирожки, что оставались после ужина. Держать до утра их не полагалось по инструкции, выкидывать не поднималась рука. Столовая закрывалась раньше, чем магазин. Вечером сдобу охотно раскупали те, кто работали в Москве и возвращались в Малаховку. Заручившись согласием на подобный сбыт с проректором по хозчасти Блиновым, повариха делилась с ним той половиной денег, что отдавала ей продавщица с выручки за неучтённый товар.
– Ты токо, Егоровна, специально для магазина не пеки. Ладно остатки, а то, как если прознают, что мы тут бизнес развели на базе государственных поставок, отрежут всё, что можно, и мне, и тебе, – строго предупредил повариху начальник, добавив для острастки предложение, сплошь состроенное из ненормативной лексики. Шутить шутки с государством мало кому улыбалось. В не столь далёкие времена за убийство могли дать пожизненное заключение, в то время как за кражу общественного имущества, особенно в крупных размерах, можно было и на крайнюю меру нарваться. А это к стенке, и баста. Громкие дела по хищениям широко освещались прессой, так сказать в назидание, чтобы другим не повадно было.
– А ты, сынок, прямо ловкач, – похвалила продавца Екатерина Егоровна, укладывая курицу на дно корзины и прикрывая овощами. – Вона как куру-то мне осмолил, я и до десяти сосчитать не успела.
Мужчина, вытаскивая из штанов папиросы «Шипка», растянулся в улыбке:
– Эх, мать, да я, кабы не дурак, учился бы сейчас, сто пудов, в нашенском физкультурном, – он мотнул головой в сторону, где был МОГИФК. – Я ведь бил когда-то рекорды по велосипедному спорту. У меня в пятнадцать лет уже был второй взрослый разряд, – он поднял вверх сигарету, давая понять, что его личные достижения заслуживают уважения.
– А чего же не поступил? – спросила повариха. Что за перспектива стоять день-деньской у прилавка, кричать и шутки на ветер разбрасывать? Профессии нет, работа – так, сегодня торгуешь, завтра товара нет, и лавочка прикрылась. Мало ли таких случаев?
За мужичка, занятого прикуриванием, вступилась старушка в светлом платочке на голове. Она пришла к нему за яйцами, но вообще-то и сама потихоньку приторговывала, когда чем. Сейчас у бабули на дне ведра лежали последние для сезона ранетки. Сладко-кислые яблоки особенно любили столичники и брали помногу на варенье. А вот живность бабуля не держала, годы были уже не те, чтобы ходить за теми же курами, а тем более поросёнком или коровой. Другое дело зелень и овощи-фрукты из сада. Это само себе растёт, есть не просит. Посадишь столько, сколько под силу обработать, продашь малёк на рынке, всё не лишняя копейка к пенсии. Да и вроде как при деле: постоишь на рынке до обеда, вот часики и протикали. Одной-то дома сидеть закиснешь.
Укладывая яйца в ведро, бабуля стала рассказывать поварихе про продавца, пока тот курил, неровно выдыхая дым.
– На мелкой краже он попался. Да, Коляша? Попался – посадили. А отсидел, какой тут институт? Туда и не сунулся.
– Зря, – покачала головой повариха.
– Думаешь? – удивилась старушка. Повариху из общежитской столовой она видела на рынке не раз. Ведь посёлок. Хоть лично бабы и не знакомы, многое друг про друга знают. – Ты ведь там, Катерина, работаешь? Правду ли говоришь?
Повариха, обиженная недоверием, принялась рассуждать, что для будущих тренеров важно разбираться в спорте. А то, что статейка у мужичка была, и отсидел он год, может, и не так страшно.
– Вот только по возрасту ты теперь уже неподходящий, – заключила она, остывая от своих же доводов, и даже выдохнула глубоко, так устала.
– Почему это? – оскорбился парень, бросив сигарету под прилавок и носком притушив окурок. – Мне всего тридцать один.
– Да иди ты!? – не поверила повариха.
– Точно. Тридцать годков не так давно отметил, – подтвердила старушка.
Парень пригладил волосы по центру головы, распрямился, стал совсем серьёзным:
– Вы, Катерина, отчества не знаю, зря меня со счетов списали. Я, ежели завтра за ум возьмусь, за полгода в форму войду. Пить, курить брошу.
– Да так ли, паря? – всё ещё не верила повариха, разглядывая теперь молодца пристальнее. Назвав его, как все тут друг друга звали, независимо от возраста или положения – «паря», она словно признала своего. И трудно было представить в нём кандидата в студенты, но в то же время на заочном ведь и не такие учатся. В столовой повидала повариха люда всякого: и лысеющих, и детьми обвешенных. А ведь учатся.
Парень, для которого неожиданная тема вдруг стала очень важной, принялся убеждать повариху, что на спор с ней к будущей весне будет «как огурец»: спортивный и презентабельный.
– Будет, – заверила старушка в платочке. – И спорить не надо. У них, Капустиных, род такой – упёртый. Что сказали, точно сделают. Я и мать его знала, и отца. Царствие им небесное. Рано померли, – бабуля перекрестилась, – одного Коляшу оставили. Вот он и пошёл вкривь-вкось. Да ещё попалась бы баба как баба, чтобы в руках держать. Так нет, женился на молодой шаболде, ни к чему не способной, кроме как пить да гулять. Через неё он и воровать начал. Ты, Катерина, если можешь с кем в институте слово замолвить, подмогни парнишке. Хороший он. Просто в начале жизни не повезло.
Повариха от такой просьбы даже приосанилась; не так часто приходилось ей выступать в роли благодетельницы.
– А что? Почему нет, если он слово своё сдержит, – промолвила она, взглядом давая понять, что она хоть и кухарка, но ведь её сам ректор института об услугах просит.
– Сдержит, – опять уверила её старушка.
– Сдержу, – набычился продавец, даже сердясь, что ему не верят. Перед неожиданно проклюнувшейся надеждой вылезти из вечной нужды, он готов был на многое. После тюрьмы да без образования на путёвую работу не брали. И права была соседка в платочке: ни дома толкового, ни земли, ни хозяйства, ни хозяйки у Николая не было. Одному мужику ничего не нужно. Поработает на рынке, вечером водки стакан махнёт, заест, чем бог послал, да и ладно, прожили ещё один день.
– Я тоже своих знакомых студентиков поспрашиваю, – добавила от себя старушка. – Ходят ко мне такие славные ребятишки, зелень покупают, огурчики, помидорчики. Они, может, помочь не помогут, а совет дельный, глядишь да дадут.
На том женщины и расстались, заторопившись каждая по своим делам. Мужчина, осчастливленный обещаниям, весь остаток торгового дня работал на подъёме. А вечером, едва рассчитался с поставщиками, сдав непроданное и отсчитав свою выручку, побежал в спортивный магазин тут же, при базаре, посмотреть колёса для велосипеда. Некогда верный друг, он стоял уже много лет стоял в сарае без всякого внимания.