Матушка у Люськи была суровая. А как же тут не стать суровой, при такой-то жизни? Замуж Таисия Прокофьевна вышла совсем юной, по велению отца и без особенного своего желания. Хорошо, что муж ей попался спокойный, с добрым характером и ласковым отношением к молодой своей жене. Мать мужа, Клавдия Захаровна, женщиной была тихой и скромной, мужа своего во всём слушалась, но к снохе относилась по-доброму, жалела девчонку, словно дочку, которой ей Бог не дал. После строгого отца и не очень ласковой матери, Тасе вроде бы и уютнее показалась жизнь в семье мужа.
Николай был старшим сыном Клавдии Захаровны и Тимофея Ильича Ключниковых, вот он и взял замуж юную Тасю. Братьев у Николая было еще трое, семья жила в старом добротном доме в небольшом селе Городище, близ реки Вохтома. Дом, срубленный еще дедом Николая и его братьями, стоял на пригорке, а под ним и простиралось Старое Городище. Тасе нравилось вечером, после всех дел усесться на завалинке и смотреть, как загораются тут и там огоньки в окошках. Правда, долго так не просидишь, вот уже и свёкор поглядывает строго и недовольно, дескать, чего расселась молодуха, уже и вечерять пора да на боковую.
А потом пришла война… Один за одним уходили из дома на холме мужчины. Сначала все думали, вот-вот, и закончится всё, и заживут люди, как прежде, но нет. Долгих пять лет в Городище люди боялись почтальона и тайком крестились, когда дородная Агриппина шла мимо со своей потёртой сумкой. В дом на холме Агриппина приходила не единожды… И вытирая слёзы, горько прикусывала кончик своего застиранного платка, дрожащею рукой подавала белой, как полотно, Клавдии Захаровне похоронку.
Никто не вернулся с полей войны в дом на холме, остались в нём только и всего – сама Клавдия Захаровна, да Тася, ни жена, ни вдова, потому что про Николая пришло известие – пропал без вести. Жили, как могли, управлялись с отощавшим за годы войны хозяйством, кое как сохранившимся в голодное время.
А спустя почти год после Победы на старой дороге, ведущей в Городище от станции, показался одинокий путник, медленно идущий в гору и оглядывающий окрестности. Тася поднялась от картофельной гряды, разогнула затёкшую спину и приставила ко лбу ладонь, закрываясь от солнца. И только уже почти у самого дома она узнала в прихрамывающем путнике Николая, своего мужа.
Люська родилась через два года после возвращения отца, но почти ничего про него не помнила, потому что раны, полученные Николаем на фронте, не дали ему прожить хоть сколько-то долгую жизнь. Люська помнила только его смех, басовитый и хрипловатый, пальцы, пахнущие махоркой и жёсткие усы… Помнила, как отец подбрасывал её высоко в небо, и Люська летела, заливаясь хохотом от счастья и страха.
– Смотри, дочка, вон там созвездие «Малая медведица», ещё его называют «Ковш», – говорил отец мало что понимающей малявке Люське, – У меня на фронте друг был, Сергеем его звали, так вот он всё знал про звёзды…
– А где он сейчас, твой друг? – спрашивала Тася, сидя рядом и прижавшись к плечу мужа.
– В сопках Манчжурии лежит мой друг, – покачал головой Николай, – Ранили меня тогда, так он меня на себе нёс почти всю ночь, потом меня в госпиталь отправили, а его убили на следующий день.
Люська почему-то не помнила, как умирал отец, только потом слышала, когда уже школьницей стала, рассказы своей бабушки Клавы о том, как угасал Николай на руках своей жены, несмотря на все старания. Тогда, наверное, и озлобилась Тася, зачерствела душой и сердцем.
Люську она не баловала, строжилась на дочку и за любую провинность Люська была бита нещадно прутом. Люська потом забиралась на сеновал, плакала там, потирая битые места, но долго и там не просидишь – мать наказала сделать работу по дому засветло, и если не хочешь еще прута отведать, лучше поторапливаться…
Одна отдушина была у Люськи, это бабушка Клава. Вот уж она-то Люську любила! В большом кармане цветастого ситцевого фартука всегда был припасён для Люськи кусочек сахара, или бублик, хотя после смерти отца жить стало трудно и семья жила можно сказать, впроголодь. Но зато у Люськи были ещё бабушкины сказки….
– Мама, хватит вам ей всякими россказнями голову забивать! – строжилась Таисия, вернувшись домой после работы в колхозе, – Ни к чему это, пусть знает, что в жизни не бывает волшебства!
– Ну что ты, Тася, она же еще ребёнок, – ласково отвечала снохе Клавдия Захаровна, – Дети во все времена на сказках росли, и ничего худого в этом нет.
– Пусть идёт по воду лучше, нужно со скотиной управляться! Нечего сидеть! Люська! Я кому сказала! Подь на колодец!
И Люська летела выполнять материн наказ, чтобы потом, когда та уляжется отдыхать, распустив до времени поседевшую косу и прихватив её простой лентой, можно было тихо прокрасться к бабушке в комнату, забраться на высокую кровать и улегшись рядом, дослушать волшебную историю про Ивана- царевича или про Хаврошечку…
Люська на мать не сердилась, только жалела её, потому что не раз слышала из своего закутка за лёгкой шторкой, как плачет Тася, заливается слезами… то ли по безвременно ушедшему мужу, то ли по самой себе. Маленькой Люське было не понять причин, вот только детская душа так болела, сопереживая взрослым горестям.
Когда было Люське лет шесть, в доме появился какой-то мужик в нарядной рубахе. По-хозяйски усевшись за стол, он оглядел комнату, сидящую у окна Клавдию Захаровну и Таисию, которая стояла у комода, скрестив руки на груди.
– Ну что же, хозяйка, не просто так я пришёл, а по делу, – начал гость, от которого по дому разнёсся резкий запах лука, – Подай-ка лафитники, угостимся. Да присядь, поговорим.
Гость достал из-за пазухи потёртого своего пиджака бутылку с прозрачной жидкостью и подмигнул Таисии, от чего у той покраснело лицо, а глаза начали метать недобрые молнии.
– Не хозяйка я здесь, – спокойно и с достоинством ответила Таисия, -Хозяйка Клавдия Захаровна, а принесённое вы спрячьте. Мы не употребляем такое.
– Да чего ты, ради такого случая можно по маленькой! – запыхтел гость, достав кулёк с пряниками, – Вот, я и девчонке твоей гостинец принёс, зови сюда дочку-то.
Люську никто не позвал, хотя она и сама всё прекрасно слышала, прячась за большим старым сундуком в веранде, только вот оказия – из разговоров взрослых она мало что понимала. Слышала, как гость говорил матери и бабушке, что понимает их беду, что трудно женщинам жить одним и со всем управляться. Только вот чего гость хотел, Люська так и не поняла! Как не поняла и того, от чего мама рассердилась на него и в голосе её звучали сердитые нотки, она с трудом сдерживалась, чтобы не накричать на гостя. Бабушка же отвечала вежливо, пытаясь успокоить сноху, но всё равно гость пыхтел всё обиженнее, и наконец ушёл, забрав с собою принесённые гостинцы.
– Тасенька… ты мне как дочка, ты это знаешь, – тихо сказала бабушка, когда сердитые шаги гостя стихли и зло хлопнула за ним калитка, – Никого у меня нет, кроме вас с Люсей… Но ведь Григорий этот прав! Может тебе не надо было так грубо с ним? Подумала бы, всё взвесила! Дочка у тебя растёт, глядишь, и ей в городе было бы лучше… Да и тебе, в колхозе жилы выматывать свои мало радости! А про него говорят, мужик неплохой, с достатком, голова на плечах.
– Мама, не надо, – голос Таисии звучал непривычно ласково, – Никуда я от вас не поеду, здесь мой дом. А то, что про этого Григория говорят, я и сама слыхала. В войну за полпайки хлеба золото у людей скупал, да лишнего куска никому не подал! Подлец он, и рано или поздно за свои дела получит сполна! Я вот еще устрою Васютиной, что к нам его заслала! Тоже, жениха нашла, сваха непрошенная! Хотя знаю я, ради чего старается, не ради нас, это уж точно! Григорию этому служанка в дом понадобилась, не иначе! Так Васютина ему меня решила предложить? Ну-ну! Попляшет у меня!
– Что же ты, возле меня, старухи, всю жизнь просидеть собралась? Тебе замуж надо, деток еще успеешь родить!
– Может и успела бы, – угрюмо ответила Тася, – Да только не от таких вот «григориев»! Мама, прошу вас, не надо. Не гоните вы меня из дома, уж тем более к такому вот…
– Что ты, что ты, доченька! Разве я гоню? Сама представить не могу, как бы без вас тут жила.
Бабушка заплакала и Люська, выскочив из-за сундука, подбежала к ней и обняла своими ручонками, сама при этом заливаясь слезами. Таисия же, посмотрев на свекровь и дочку, нарочито нахмурилась и сказала:
– Ишь, развели тут сырость! А ты что тут забыла, Люська? Я тебе чего наказала? К Рябовым сходи, тётка Зоя должна сегодня из города вернуться, принеси то, что она даст. Ну? Быстро!
Люська вытерла ладошками слёзы со щёк и поскорее вышла за дверь, матушку лучше не сердить, а то того и гляди за пруток возьмётся. Прислонившись спиной к стене, Люська стояла в сенях, стараясь унять вздрагивающую душу, и слышала, как бабушка укоризненно говорит матери:
– Зачем ты так с ней? Ведь ребёнок еще совсем, приласкай, обними, как мать! Вырастет, не заметишь… Я бы всех сейчас обняла, всё себя корю, что мало… мало обнимала- целовала, а теперь уж и не обнять…
– Ни к чему её баловать! Пусть готова будет, что никто её в жизни не пожалеет, только на себя рассчитывает пусть!
– И без тебя она это поймёт. А вот кто поддержит и обнимет, таких, кроме нас с тобой, много ли будет? Таюшка, ты зря так с девочкой. Нужна ей материна любовь!
– Ладно, посидели и хватит, дел полно, – поднялась со стула Таисия, – Я Зое Рябовой заказала отрез ткани, Люське на платье в школу. Фартук прошлогодний от своей дочки Рябова отдаёт за десяток яиц, я сказала – возьму. Разве это не материна любовь?
Убежала Люська к Рябовым, не слышала дальше, о чем мать с бабушкой говорили в этот странный день. Только потом, уже повзрослев, поняла Люська, что приходил этот Григорий к матери свататься, в город звал жить, а та отказалась. И хорошо, что отказалась, думала Люська, родной дом она любила, и бабушку тоже, и маму…