Камбэк - читать онлайн

7

Совершенно ясно, что Джихун успешно преодолел как свой затянувшийся джетлаг, так и любые сомнения по поводу меня.

Я знаю, что он полностью приспособился к восточному дневному времени, когда слышу, как он поет в шесть утра. Это не «Райский город», и я уверена, что он попадает в ноты. Или в тональность. Как бы это ни называлось.

Я знаю, что он привыкает ко мне, судя по тому, что заглядывает в мою комнату вскоре после шести утра и спрашивает, не хочу ли я позавтракать.

Я зарываюсь под одеяло, наслаждаясь обычной семиминутной дремой, но резко вскакиваю, когда слышу его голос у своей двери. Сдвигая маску для сна на макушку и зная, что мои волосы, должно быть, сильно растрепаны, хоть и заплетала их на ночь в косу, я изумленно таращусь на него. Даже Хана, спустя многие годы нашей дружбы, покоящейся на прочном фундаменте доброй воли, не осмелилась бы заглянуть ко мне в такую рань.

Джихун стоит на пороге в свободной черной рубашке и облегающих серых спортивных штанах – а что это, как не одеяние дьявола, склоняющее людей ко греху? – и смотрит на меня как ни в чем не бывало.

Срабатывает сигнал тревоги, и я заглушаю его резким движением – прикрываясь одеялом.

– Что? – рявкаю я.

Хотя мой голос далеко не ангельский, Джихун воспринимает это спокойно.

– Завтрак. Чего бы тебе хотелось? Я хорошо готовлю.

– Нет. Ничего. – Я потираю лицо. – Я не завтракаю.

Он хмурится.

– Это самый важный прием пищи за день.

Он что, нанят «Канадским кулинарным гидом»?

– Я в порядке.

– Что, даже хлопья не будешь? – Он делает паузу. – У нас их много.

– Боже, нет. – Я не настолько проснулась, чтобы проявлять вежливость или смириться с перспективой проглотить какую-нибудь отвратительную сахарную бомбу, которую он приготовит этим утром. Судя по количеству ярких коробок на кухне, он выкупил целый отдел хлопьев.

– Тогда я сварю тебе кофе.

Он исчезает, прежде чем я успеваю ответить.

Ясно, что Хана соврала. Несмотря на свою первоначальную сдержанность, Чхве Джихун в своем естественном состоянии – типичный Чхве, а вовсе не затюканный тихоня.

На кухне он оценивает свою коллекцию хлопьев, когда я собираюсь уходить на работу. Улыбка придает ему забавный, озорной вид, но на его глаза набегает тень, исчезая почти так же быстро, как появляется. Возможно, он ведет себя более непринужденно, но ясно, что испытания, выпавшие на его долю, оставили след.

– Вечером можем посмотреть фильм, – предлагает он, – если у тебя найдется время.

Я обдумываю его предложение. Звучит заманчиво и расслабляюще. Осмелюсь ли я сказать, что… весело? Жаль, что мне предстоит тяжелый день на работе.

– Я вернусь поздно. – Я знаю, что сожаление придает моему голосу резкости, но ничего не могу поделать.

– Я понимаю. – Он опускает глаза в пол. – Пока, Ари.

Я собираюсь сказать что-нибудь, что смягчит отказ и даст ему понять, что мне была приятна его компания прошлой ночью, но не знаю, как сформулировать, чтобы это не прозвучало бестактно и не выставило меня в глупом свете. Спасение приходит от сигнала моего телефона, поэтому я киваю Джихуну на прощание и убегаю. Непрерывный поток входящих электронных писем облегчает муки притворства.

Уже из офиса я отправляю Джихуну сообщение с адресом ближайшего кафе, которое мне нравится, в надежде частично загладить свою вину. Мы поздно легли спать, говорю я себе. Ему нужен кофеин.

Сосредоточиться на работе довольно проблематично: сказывается усталость, да я еще то и дело заглядываю в телефон, проверяя, нет ли новостей от мамы. Сообщения редкие и скупые, словно их пропускают через капельницу. Папа проснулся и чувствует себя лучше. Обследование продолжается. Папу переводят в другую палату. Фиби опоздала на поезд и приедет позже.

Иного я от нее и не ожидала.

Я собираюсь взяться за очередную сортировку электронной почты, когда приходит сообщение от Джихуна с фотографией капучино с корицей из кафе, о котором я упоминала.

Чувство удовлетворения накатывает волной приятных мурашек.

Возможно, это на грани флирта. Пульс учащается, пока я жду ответа. Не удается успокоиться, даже когда говорю себе, что это всего лишь шутка, так что ее игнорирование никак нельзя считать настоящим отказом.

А вот это уже определенно флирт.

Я мысленно прокручиваю шесть разных ответов, которые могут либо пресечь это в зародыше, либо дать возможность посмотреть, куда это все приведет. Я останавливаюсь на своем самом выигрышном варианте по умолчанию, немного стервозном, но дразнящем. Флиртоплеуха, как называет это Хана.

Я не могу удержаться от смеха, когда телефон снова тренькает.

Вечером я добираюсь до больницы и первым делом захожу в примыкающий к ней сувенирный магазинчик. На полках – бахилы, связанные крючком волонтерами, открытки с приторными пожеланиями скорейшего выздоровления (никаких сочувствующих, замечаю я с нездоровым интересом). Меня мучают сомнения, стоит ли купить что-то в подарок? Цветы не годятся, поскольку оба моих родителя считают, что это пустая трата денег. Шоколад, возможно, не лучший выбор для человека, выздоравливающего после сердечного приступа. Книги безопасны, но, задерживаясь перед витриной с брошюрами о правильном образе жизни, вдохновляющими автобиографиями и подборкой романов и триллеров, я с ужасом ловлю себя на мысли, что не знаю предпочтений собственного отца.

Забудь. С пустыми руками я поднимаюсь в палату и нахожу его спящим. У кровати мама наполняет чашку водой. Фиби сидит в мягком пластиковом кресле.

Она реагирует первой:

– Привет, сестренка. Давно не виделись.

С трудом сдерживаю интуитивно напрашивающийся ответ, что-то вроде едкой банальщины «и чья это вина?».

– Привет, Фиби. Как поездка?

Поздравляю себя с тем, что удалось выдержать нейтральный тон. Я даже не обмолвилась о том, как сильно она спешила навестить отца, едва избежавшего смерти сутки назад, что даже опоздала на поезд.

– Неплохо. В дороге я познакомилась с виолончелисткой из рок-группы. Она пригласила меня на свое следующее выступление.

– Только ты так умеешь, – с любовью произносит мама.

Только Фиби, это точно.

– Как папа? – спрашиваю я, возвращая разговор к приоритетной теме.

– Хорошо, – говорит мама. – Он вернется домой завтра, если ничего не изменится.

– Ему нужно будет расслабиться, – советует Фиби. – Может, он походит с тобой на уроки зумбы[37], мам?

Хочу возразить, но не могу. Она права, но я не хочу этого признавать. Отцу придется изменить свой образ жизни на более здоровый.

Фиби встает и потягивается, отчего ее кружевное платье в стиле кимоно – я почти уверена, что это неглиже, – спадает с ее татуированного плеча. Фиби всегда выбирала эклектичный стиль, и рядом с ней мой аккуратный деловой костюм кажется серой посредственностью, даже несмотря на то, что он благородного синего цвета. Окрашенные в медный цвет волосы с сильно отросшими черными корнями подстрижены беспорядочной копной длиной до плеч. На этом фоне ярко выделяются ее глаза, такой же длинной и узкой формы, как у меня, подчеркнутые подводкой, которая удлиняет их до висков.

Если верить науке, требуется четыре секунды, чтобы тишина стала неловкой, и я считаю до одиннадцати, прежде чем мама, привыкшая к роли миротворца, вмешивается с подробным изложением того, что с папой. Я пытаюсь слушать, но отвлекаюсь, бросая взгляды на него, лежащего на кровати. Если бы он не спал, то выглядел бы гораздо бодрее, но сейчас его лицо землистое и осунувшееся, а волосы в сальном беспорядке. Отец всегда очень аккуратный. По выходным он сортирует свои рубашки и выбрасывает любой носок, оказавшийся без пары. Это почти преступно – видеть его сейчас таким немощным, и во мне поднимается слабое чувство стыда, как будто я вижу что-то запретное или то, чего отец не хотел бы мне показывать. Фиби придвигается ближе, трогает меня за плечо. Я стряхиваю ее руку, и она отступает, закатывая глаза.

Когда мама заканчивает свой монолог, я задаю пару вопросов, и Фиби драматично вздыхает:

– Отстань от мамы. Она делает все, что в ее силах.

Я даже не смотрю на нее.

– Я только спросила.

– Девочки. – Раньше, когда она хотела, чтобы мы поладили, в ее голосе звучали умоляющие нотки. Но не сегодня. В этот раз она тверда как скала, когда по очереди указывает пальцем на нас обеих. – Довольно.

Мы замираем – в моем случае стоя – в упрямом молчании. Ни одна из нас не хочет проигрывать, заговаривая первой. Молчанка длится до тех пор, пока не заходит медсестра.

– Как у нас дела? – приветствует она нас.

Мама бросает взгляд на дверь, и мы повинуемся ее безмолвному приказу освободить палату. Я иду впереди, каблуки Фиби стучат позади меня.

– Почему в больницах всегда такой пятнистый пол? – недоумевает Фиби, постукивая ногой, пока мы стоим в коридоре. – Что это вообще такое? Линолеум? Плитка?

Поскольку она заговорила первой, я засчитываю себе победу и отвечаю в том же духе. Куда проще говорить о таких пустяках, как больничный пол, чем о причинах ее появления здесь.

– Это, наверное, винил. Легко моется и нескользкий.

Фиби морщится.

– Конечно, ты же все знаешь.

– В юридической школе разбирали конкретный случай, связанный с напольным покрытием.

– Супер. – Это в стиле Фиби. Несмотря на то, что она произносит всего одно слово, ее насмешливая интонация говорит о гораздо большем. И нет смысла спорить с ней по этому поводу, потому что она прибегнет к своей обычной защите.

«Это не то, что я сказала, Ари.

Тебе и не нужно было говорить. Я и так знаю, что ты имела в виду.

Я ничего не имела в виду. Ты ведешь себя как параноик».

Вновь повисает невыносимое молчание, и я срываюсь первой:

– Когда ты переехала в Монреаль?

– Несколько месяцев назад. Хотела улучшить свой французский, capisce? [38]

– Это по-итальянски.

Она бросает на меня мученический взгляд:

– Черт. Похоже, у меня еще куча работы.

Я невольно фыркаю. Суперспособность Фиби заключается в том, что она может рассмешить меня даже самыми глупыми комментариями, отшлифованными годами наших общих шуток. Она знает меня слишком хорошо, так что этот прием все еще работает. И меня это бесит.

Она выглядит довольной, как будто заработала очко, заставив меня отреагировать, но я стараюсь это игнорировать.

– Как долго ты пробудешь в Торонто?

Фиби указывает большим пальцем через плечо на палату отца.

– Посмотрим.

Мы наблюдаем за тем, как измученная медсестра проносится по коридору, прежде чем Фиби продолжает:

– Ты ни разу не позвонила мне.

– Что? – Мне не следует удивляться тому, что она переходит прямо к делу. Фиби всегда добивается того, чего хочет, с упорством бульдога и импульсивностью ребенка.

– После того как мы виделись в последний раз и поссорились. Ты не позвонила.

– Ты хочешь поговорить об этом здесь? Сейчас?

Она вскидывает брови:

– А когда еще?

– Очевидно, что обязанность позвонить лежала на тебе, поскольку это ты ушла, хлопнув дверью, а не я.

Она прикусывает губу:

– Ты могла бы написать по электронной почте.

– Вау, ты тоже могла бы, если бы не была такой идиоткой.

Проходящий мимо мужчина с малышом сурово смотрит на меня. Мы ждем, пока они пройдут, застывая, как в нашей любимой детской игре в статуи, за исключением того, что я чувствую, как волна стыдливого жара поднимается по моей шее. Надо же так опозориться на публике!

– Я? – наконец произносит она. – Это я-то идиотка? Круто.

– Вот именно. Как будто это не ты вечно убегаешь и ждешь, что я погонюсь за тобой.

Фиби фыркает и вперивает взгляд в потолок.

– Да, потому что именно так ты и поступаешь.

– Это тебе хочется, чтобы так было.

Она поворачивает голову ко мне:

– Ты ни черта не знаешь о том, чего я хочу.

Медсестра выходит из палаты и улыбается, не замечая напряженной атмосферы между нами или попросту равнодушная к происходящему.

– Теперь вы можете войти. Он проснулся.

Фиби благодарит ее приторным голосом. Я едва сдерживаюсь, чтобы не оттеснить сестру в сторону, когда мы заходим внутрь. Руки чешутся влепить ей пощечину. Вообще-то я не склонна к насилию, но Фиби пробуждает во мне темное «я». Ее каблуки стучат позади меня. Когда я смотрю сквозь занавеску на больничную койку, то вижу, как папа, с подложенными под спину подушками, хмуро разглядывает свои руки, в то время как мама сидит рядом, а ее пальцы порхают по экрану телефона.

– Ариадна, – его голос звучит немного хрипло. Отец смотрит мне за спину, где маячит моя сестра. – Фиби. Что вы обе здесь делаете?

Оборачиваясь, я вижу ошеломленное выражение на лице сестры. Несмотря на нашу стычку в коридоре, мы обмениваемся понимающими взглядами. Папа в своем репертуаре.

– У тебя был сердечный приступ, – медленно произносит Фиби. – Конечно, мы пришли.

– Я в порядке, – он пренебрежительно отмахивается. – Через пару дней буду как новенький.

– На самом деле восстановление проходит не так быстро, – возражает Фиби.

Мы с мамой бросаем на нее взгляды, и в кои-то веки она улавливает намек и смягчает свое отношение.

– Я имею в виду, конечно, папа! Это отличная новость.

– Ты можешь проявить деликатность? – в удивлении бормочу я.

– Заткнись, – цедит она в ответ.

Папа легонько дергает за одну из трубок.

– Все это ни к чему. Врачи вечно перестраховываются.

– Мартин, я не могу согласиться с тобой. – Мама скрещивает руки на груди. – Это тревожный звонок.

– Я в порядке.

– Это не так.

– Сулин. – Нам всем знаком этот тон, означающий конец разговора. Нет смысла спорить с папой, когда он в таком настроении. Мама поджимает губы, но решает промолчать, занимая себя бессмысленным перекладыванием предметов на приставном столике.

Папа поворачивает голову и смотрит на меня.

– Ариадна, как работа?

– Отлично, но мама сказала, что тебе нужно…

Он вскидывает руку и задерживает на ней взгляд, словно удивлен тем, что она утыкана иглами для внутривенного вливания.

– Я могу позаботиться о себе, – говорит он. – А тебе нужно беспокоиться о себе.

– Верно. – Я чувствую себя раздавленной. – Я привела нового клиента. – Надеюсь, это порадует отца.

– Хорошо. – Его веки слегка дрожат, прежде чем он распахивает глаза. – Я уже говорил тебе, что ты носишь слишком длинные волосы. Подстригись короче – это более профессионально.

– Хорошо, папа. – Комментарий о прическе – своего рода ритуал, проводимый раз в два года.

В конце концов в палате воцаряется тишина, полная противоположность вчерашней суетливой сцене, когда семья толпилась у постели своего родственника: все болтали, общались, обменивались нежными прикосновениями. Прошли годы с тех пор, как мы собирались все вместе, и даже во времена, когда мы жили в одном доме, у нас было принято уважать физическое пространство каждого. Я всегда думала, что это лучший способ существования. И тут я вспомнила, как Джихун дотронулся до моей руки, словно желая заверить меня в том, что я не одна, – он рядом. В этой палате мои родные люди, и мы стоим достаточно близко друг к другу, так что можно и соприкоснуться, но почему-то они кажутся настолько далекими, что до них не дотянуться.

– Пора дать вашему отцу немного отдохнуть, – говорит мама, вытирая ладони о брюки. – Мы будем дома завтра или послезавтра, так что я сообщу вам, как только устроимся.

Фиби обнимает папу, и я наблюдаю, как он с трудом приподнимает руки, но тут же роняет их и снова силится поднять, чтобы осторожно коснуться ее плеч. Я машу ему на прощание и выхожу за дверь.

– Хочешь, возьмем такси на двоих? – Фиби катит свой чемодан, шагая рядом со мной. – Нам по пути, дом моей подруги как раз в твоей стороне.

– Конечно.

Я не хочу разговаривать, и, к счастью, обстановка не располагает: таксист болтает по телефону, включив громкую связь, так что нам пришлось бы кричать, чтобы расслышать друг друга. Я с благодарностью принимаю передышку, пока мы едем. Когда мы поворачиваем на юг, на Джейн-стрит, Фиби машет мне телефоном.

– Я оставлю тебе свой номер на всякий случай, мало ли что произойдет.

Я откидываюсь на спинку сиденья, позволяя уличным фонарям светить сквозь мои закрытые веки.

– Хорошо. – Я не успеваю договорить, как мой телефон издает звук уведомления.

приходит эсэмэска от Фиби.

Я потрясена. Она не потеряла мой номер. Она просто… не хотела мне звонить. Осознание того, что она даже не потрудилась набрать «А» в своем списке контактов, чтобы вызвать мое имя, камнем ложится на сердце, но не могу сказать, что для меня это неожиданность. Даже если бы Фиби потеряла мой номер, она могла бы спросить у мамы или написать мне по электронной почте, что, конечно, потребовало бы усилий, а это не в ее стиле. Нет смысла поднимать этот вопрос. Я слишком устала, чтобы затевать еще одну ссору, а без нее такой разговор точно не обойдется.

Мы сворачиваем на Блор-стрит.

– Я приехала, – говорит Фиби. – Скажешь мне окончательную стоимость проезда, и я переведу тебе деньги.

– Не бери в голову. – Я не отворачиваюсь от окна.

– Спасибо. – Такси останавливается, и Фиби мнется в нерешительности. – Послушай. Э-э, нам надо встретиться. Выпить или просто посидеть за чашечкой кофе.

Я смотрю на нее, и в этот момент она кажется неуверенной, что для нее нехарактерно. Должно быть, ей что-то нужно от меня, но я не хочу думать об этом, потому что на сегодня с меня хватит Фиби. Я нахожу самый простой выход из положения.

– Да, хорошо. Напиши мне.

Все, мяч на ее половине поля, и у меня такое ощущение, что он зависнет там надолго. Она кивает и выходит из машины. Слышно, как с грохотом закрывается багажник, когда она забирает свой чемодан.

– Куда дальше, леди? – таксист поворачивается ко мне.

– Подождите секунду.

Я наблюдаю за Фиби, когда она тащит свой чемодан вверх по кривым ступенькам крыльца. Ее силуэт вырисовывается в пятне света, струящегося из эркерного окна. Дверь открывается, и на пороге появляется женщина с высоким конским хвостом. Она смеется, крепко обнимает мою сестру и тащит ее в дом. Ни одна из них не оборачивается и не смотрит в ту сторону, где сижу я в темноте такси.

Я называю водителю свой адрес и направляюсь домой.