Выйдя из зала в причальную галерею, они прошагали пару сотен метров мимо полутора десятков швартовочных узлов, пока не оказались напротив своей ячейки.
Гоберли набрал на замке код, створки разъехались, и в конце короткого коридора при слабом освещении Брейн разглядел распахнутый люк шаттла.
Сопровождающий проскользнул в него легко, Брейну пришлось пригнуться. Однако в салоне потолок оказался достаточно высоким, и пассажир смог распрямиться, сразу выбрав место возле иллюминатора.
– Мангверд, трогай! Мы на месте!.. – крикнул гоберли, падая на одно из кресел первого ряда – возле кабины.
Салон шаттла оказался значительно меньше того, в котором Брейн добирался сюда, однако более комфортным. Кресла были мягкие, с электронной подгонкой под анатомию тела, а в воздухе чувствовался легкий аромат аэростимуляторов – что-то вроде «горной вершины» или «утра в лесу».
Из узкой дверцы кабины выглянул канзас и, увидев пассажира, состроил недоуменную гримасу.
– Не нравлюсь? – спросил Брейн.
– Мангверд, ну чего ты выперся? Давай уже отчаливай! – раздраженно потребовал гоберли.
– Полковник тебя не похвалит, Уолли… – усмехнулся канзас, пропуская вопрос Брейна.
– Без тебя знаю! Только я всего лишь выполняю приказ!..
– Все мы выполняем приказы, – вздохнул канзас. – А вам, сэр, главное, надо понравиться полковнику, но сразу предупреждаю – это невозможно, потому что он ждет суперколвера.
Сказав это, пилот убрался к себе, и вскоре, качнувшись, шаттл отошел от причальной стенки.
Брейн по привычке уставился в иллюминатор, обдумывая сложившуюся ситуацию. По всему выходило, что его на новом месте не ждали.
Шаттл маневрировал с орбиты на орбиту в ожидании разрешения диспетчеров спускаться в атмосферу. Из этого Брейн сделал вывод, что орбитальное движение здесь весьма плотное, а значит, и материки освоены хорошо.
Ему уже приходилось сталкиваться с ситуацией, когда часть одного материка была колонизирована, а остальная планета оказывалась не только не освоена, но и мало изучена. В таких местах даже на освоенных территориях случались неприятные события вроде выхода из земли роев гигантских хищных насекомых или материализации опасных саморегулирующихся субстанций, бороться с которыми не было никакой возможности, поскольку они появлялись раз в несколько десятков лет. А нет статистики, нет и методов противодействия.
Несмотря на то что гоберли сидел на несколько рядов дальше, Брейн видел, что парень нервничает. Причем его нервное состояние усиливалось по мере того, как шаттл, пробивая один слой атмосферы за другим, приближался к посадочной площадке на территории военной базы.
Вскоре появился город, подсвеченный перекрестными лучами двух солнц и состоящий из приземистых зданий в пару десятков этажей.
Улицы были спланированы идеально ровно, но архитектура, насколько можно было судить с высоты в несколько тысяч метров, не блистала разнообразием.
Близко к городу шаттл подходить не стал и, чуть довернув влево, начал спускаться куда-то к заросшим лесом и гигантскими лишайниками холмам. Промелькнула река, сверкнули серебром несколько круглых озер, и наконец Брейн заметил безликие бетонные постройки военной базы. В тот момент, когда выпущенные шасси коснулись посадочного квадрата, гоберли, вопреки инструкциям, отбросил ремни безопасности и, соскочив с места, распахнул дверь пилотской кабины.
– Ты чего?! – услышал Брейн возглас удивленного пилота.
– У тебя есть что-нибудь?
– В каком смысле? – спросил пилот.
– В том самом.
– Так срочно?
– Мне к полковнику пустым идти…
Брейн догадался, что пилот понял, о чем речь, поэтому что-то дал гоберли. Тот сделал шаг в кабину, и его не было видно секунд двадцать. Потом он вышел в проход между креслами и, улыбнувшись Брейну, сказал:
– Поздравляю вас, сэр, вы дома!
– Так уж и дома, – вздохнул Брейн и, подхватив свой багаж, направился к выходу. Но едва ступив на трап, он заметил, что гравитация на Лутоне-Двойном на пару процентов выше, чем отрабатывали соленоиды шаттла.
Другой бы не заметил, списав на недомогание и плотный ужин накануне, однако Брейну случалось высаживаться с «корабля на бал», когда «бал» оказывался нашпигован осколками и бинарными зарядами, поэтому он по привычке относился к подобным вещам более критически.