Ночь выдалась несладкой. Напоминала ту, что произошла девять лет назад. Я периодически теряла сознание от боли. Помню, как, вроде бы, голос матери призывал прийти в себя. Но неужели она не понимала?! Лучше умереть, чем чувствовать это. Все горело. Хотелось опустить ноги в ледяную воду, лишь бы унять жар.
К счастью, на обезболе, действительно, менее больно. Или мне стало все равно. Лежа на больничной койке в ожоговом отделении, я пялилась в окно. Солнце жарило нещадно. Вообще-то, я могла бы отправиться домой, но мать настояла, чтобы я осталась под присмотром. Ощущение, что она хотела проблемную меня сплавить из дома. Удалось.
В частной клинике палаты комфортные, поэтому я сильно не страдала. Если не считать физических увечий. Зато у меня появилась причина игнорировать университет. Взамен я не могла ходить. Что бы я ни делала ночью, это было огнеопасно. Я раздумывала, где умудрилась достать ночью спички. Сожгла ли я свою комнату? Мне хоть есть куда возвращаться? Может, поэтому мать оставила меня в больнице?
Я вызвала медсестру. Как же хорошо, когда уходом за мной занималась не мать, а чужой человек. Кататься на коляске даже весело, если случайно не задевать ожоги на ногах. От боли проблески радости мгновенно испарялись, а сознание прояснялось от таблеток.
К вечеру дозу обезбола уменьшили, и рассудок полностью восстановился. В отличие от ног. Теперь я хоть и не хотела кричать от боли, но чувствовала все последствия ожога. После обновления бинтов врач вежливо осведомился о моем самочувствии и покинул палату. Вместо него вдруг пришла посетительница.
Света мялась в проходе, будто боялась зайти. Я так ей обрадовалась, что собиралась побежать встречать. Ноги отозвались жгучей болью, когда я ими дернула. Пришлось остаться на койке. Зато Света забыла о своей растерянности и подлетела меня спасать. Я довольная отмахивалась от помощи. В последний раз мы расстались странно. Радовало, что Света пришла, несмотря на то, что я обесценила ее желание самостоятельной жизни. За это до сих пор стыдно. Я чувствовала, что для подруги это важно, но не желала об этом говорить, чтобы не отказывать ей напрямую.
– Что с тобой случилось? – наконец заговорила Света.
Она положила пакет с яблоками на прикроватный столик. Я пожала плечами:
– Не знаю. Можно было бы спросить у мамы, она меня спасала, вроде бы.
Света нахмурилась:
– Совсем ничего не помнишь?
– Не-а, – подтвердила я, хотя это не совсем правда.
Я помнила, что по пробуждении было страшно. А больно до сих пор. Я немного сдвинулась. Хотела освободить для Светы местечко, чтобы та присела. Зря. От внезапной боли я чуть не потеряла сознание. Ощущение, что кожа под бинтами отслаиваться начала.
Света запричитала. С трудом я ее уговорила, не дергать врача понапрасну. В итоге она осталась на ногах, из-за чего говорить было неловко. Я будто мучила ее, заставляя стоять. Подруга была смертельно бледной. Возможно, из-за запаха жареной человечины. Мне тоже это не нравилось, но так как воняло от меня, пришлось смириться. Свете необязательно страдать. Я стала ее сплавлять. Уж очень вид у нее плохой.
Глаза будто впали, так казалось из-за синяков. Губы бесцветные. Грязные волосы собраны в неопрятный хвост. Это совсем уж необычно. Последнее не вписывалось в теорию, что Свету напугали мои ожоги.
– У тебя все хорошо? – спросила я.
– Моя подруга лежит в больнице с обугленными ногами, – ехидничала Света.
– Не обугленные они, – возразила я не шибко активно. – Скорее мясистые.
По правде говоря, я слабо представляла, что там под бинтами. Ноги не отрезали и хорошо. Но радовалась не так чтобы сильно, ведь я их чувствовала. Это одновременно вызывало счастье и муку.
– Тогда уж мясные, – возразила Света.
Я кивнула. Подруга еще немного потопталась у койки и отбыла. Как-то плохо у нас складывалось общение в последнее время. Я вздыхала и с тревогой смотрела в окно. Темнело. Нехорошо. Жаль, что ночь наступала каждый день. А сегодня я особенно переживала и то и дело поглядывала на бинты.
Стоит ли предупредить врача, что я во сне делаю странные вещи? Или мать предупредила всех? Или я зря загонялась? Как я вообще умудрилась сжечь ноги?! Я то злилась, то паниковала. Из-за полученных ран я не сделала записи после пробуждения и не могла узнать, что снилось. Надеюсь, не акт самосожжения.
Я бодрствовала сколько могла. Но усталость давила. Раны не только трепали нервы, вызывая трудности и боль, но и тянули силы. Казалось, вся жизненная энергия тратится на заживление. Поэтому спать захотелось в девять вечера, но на силе воли я дотянула до двенадцати, а потом уснула без задних ног.
Удивительно стало то, как я проснулась утром. Совершенно нормально. Никаких снов. Не было кошмаров. Я не помнила ровным счетом ничего, даже в момент пробуждения. Нечего было записать в заметки. Пустота. И это после «жаркой» ночи, где я подпалила конечности. Настораживало.
Эти мысли помешали сосредоточиться на завтраке, по итогу я не поела нормально. Пожалеть об этом не успела. Пришел Сергей. Я удивленно пялилась на него, не потому что ожидала увидеть мать, а потому что отчим притащил черное платье в прозрачном защитном чехле. Одежду, судя по действиям, не хотели мять.
– Десять минут на сборы, – пояснил Сергей.
– Не успеем, – ответила медсестра, зашедшая следом.
Она быстро отодвинула от меня столик с едой. Началась неясная возня. На помощь прибежала еще одна медсестра. С перевязкой справились быстро.
– А что происходит-то? – бормотала я, морщась от боли.
– На похороны едем, – бросил Сергей и покинул палату, чтобы я переоделась.
Я в ужасе покорно подставляла медсестрам конечности, чтобы ускорить процесс. Кто умер? Перед уходом Сергей выглядел нормально, лишь эта мысль немного успокаивала и давала надежду, что это ни кто-то из моих близких. Хотя к посторонним-то на похороны не ездят.