Глава 10. Энни извиняется
Тем вечером Марилла ничего не рассказала брату о происшествии. Но когда на следующее утро сопротивление Энни продолжилось и Мэттью не увидел её за завтраком, уйти от объяснения стало невозможно. Сестра поведала ему всю историю, стараясь при этом, чтобы он осознал, насколько ужасно вела себя девочка.
– Хорошо, что Рэйчел Линд поставили на место. Она надоедливая старая сплетница, – последовал решительный вердикт Мэттью.
– Мэттью Катберт, ты меня удивляешь. Ведь самому тебе ясно: поведение Энни было ужасным. А ты, тем не менее, становишься на её сторону. Скажи ещё, что её вообще не надо наказывать.
– Ну-у нет. Не совсем, – неуверенно протянул брат. – Полагаю, немножко наказать следует. Но не будь к ней слишком строга, Марилла. Помни: никто её не учил, что правильно. Ты… ты собираешься дать ей поесть?
– А ты когда-нибудь слышал, чтобы я принуждала кого-то к хорошему поведению голодом? – возмутилась сестра. – Питаться она будет регулярно. Сама стану относить ей еду. Но она не выйдет из своей комнаты, пока не поймёт, что должна извиниться перед миссис Рэйчел. И мы с тобой больше это не обсуждаем, Мэттью.
Завтрак, а затем и обед, и ужин прошли очень тихо, потому что Энни по-прежнему упрямилась. Марилла после каждой трапезы поднималась в восточную мансарду с основательно нагруженным подносом, но позже возвращала его вниз почти таким же полным, как принесла. Мэттью с немой тревогой отслеживал эти возвращения, пытаясь определить, поела ли девочка хоть немного.
Так продолжалось до вечера, когда Марилла отправилась пригнать коров с дальнего пастбища. Мэттью, копошившийся возле амбаров, не выдержал. С опаской глядя вслед уходящей сестре, он с видом грабителя проскользнул в дом и прокрался наверх. Обычно его передвижения по дому ограничивались кухней да собственной маленькой спальней, располагавшейся возле прихожей. Даже гостиная удостаивалась его присутствия, лишь когда сестра приглашала к чаю священника, а на второй этаж он не поднимался с той самой весны четыре года назад, когда помогал Марилле клеить новые обои в гостевой спальне.
Прокравшись на цыпочках по коридору, он минуту-другую постоял у двери восточной мансарды, набираясь решимости постучать, а затем, приотворив, заглянуть внутрь.
Энни сидела у окна на жёлтом стуле, с тоской созерцая сад. Вид у неё был очень несчастный, и сейчас особенно бросалось в глаза, какая она худая и маленькая. Сердце у Мэттью сжалось. Бесшумно затворив за собой дверь, он на цыпочках подошёл к пленнице.
– Энни, как ты тут, Энни? – спросил он так тихо, словно боялся, что его подслушивают.
Она глянула на него с едва заметной улыбкой.
– Да не так плохо. Я много разного представляю себе, и это мне помогает скоротать время. В одиночестве, конечно, трудновато, но, по-моему, я мало-помалу привыкну.
И Энни вновь улыбнулась с отвагой приговорённого к одиночному заключению, который не собирается унывать, несмотря на тяжёлую участь.
Мэттью вспомнил, что ему, не теряя времени, необходимо сказать всё, что он собирался, пока не вернулась Марилла.
– Но, Энни, ты не думаешь, что лучше бы сделать это и покончить со всем этим? – прошептал он. – Рано или поздно ведь всё равно придётся. Марилла-то, знаешь, ужасно настойчивая. Мой совет тебе: сделай и избавься.
– Вы имеете в виду извиниться перед миссис Линд?
– Да, извинись. То самое слово, – нетерпеливо продолжал Мэттью. – Просто сгладь ситуацию, как говорится. Вот я о чём.
– Полагаю, я могла бы это сделать ради вас, – начала с задумчивым видом девочка. – Если я скажу, что мне жаль, это будет правдой, так как сейчас мне действительно жаль, хотя вчера вечером не было ни капельки. Я была в ярости. И всю ночь потом тоже злилась. Точно знаю. Три раза просыпалась, и каждый раз в ярости. Но утром это прошло. Я больше не злюсь. Только ощущаю какую-то пустоту. И мне очень стыдно. Но я всё равно не могу представить себе, как скажу об этом миссис Линд. Это… так унизительно. Лучше уж навсегда остаться здесь. Но всё-таки я теперь… Если вы… Если хотите действительно, чтобы я…
– Ну конечно хочу. Очень уж без тебя внизу грустно. Вот прямо пойди, будь хорошей девочкой и сгладь ситуацию. И будешь умницей.
– Ладно, – покорилась Энни. – Скажу Марилле, как только она вернётся, что я готова.
– Правильно. Правильно, Энни. Только не говори ей, что я приходил к тебе и беседовал. Не то она подумает, что я вмешиваюсь, а я обещал ей ничего такого не делать.
– Даже дикие лошади не вытянут из меня этой тайны, – с необычайно серьёзным видом пообещала Энни. – А вообще каким образом, интересно, дикие лошади могут вытянуть из человека тайну?
Но Мэттью, робея от собственного успеха, уже бесшумно исчез и быстро переместился на самый дальний конец лошадиного пастбища, чтобы Марилла по возвращении не догадалась о его тайной миссии.
Марилла была приятно удивлена, когда, едва войдя в дом, услышала жалобный голосок, который звал её со второго этажа.
– Ну что? – спросила она, заглянув к девочке.
– Мне стыдно того, как я себя повела и что говорила. Я готова пойти к миссис Линд и сказать ей об этом.
– Очень хорошо, – за резкостью тона Марилла постаралась скрыть огромное облегчение. Ведь, загоняя коров под навес, она уже растерянно размышляла, что делать, если Энни не сдастся. – Сразу же после дойки отведу тебя к ней.
И после дойки Марилла с Энни направились по дороге. Первая вышагивала гордо и торжествующе, а вторая плелась поникшая и удручённая. На полпути, однако, уныние, словно по волшебству, слетело с неё, плечи расправились, голова поднялась, взгляд устремился к закатному небу, и от всего облика повеяло сдержанным оживлением. Марилла заметила эту перемену и насторожилась. Она-то намеревалась представить пред очи Рэйчел кающуюся грешницу, которой решительно не подобало сиять.
– О чём ты думаешь, Энни? – резко спросила она.
– Я представляю себе, что нужно сказать миссис Линд, – мечтательно отозвалась та.
Всё вроде бы было правильно, не придерёшься, но почему-то Мариллу не покидало чувство, что её план наказания осуществляется совсем иначе, чем был задуман. Энни не должна была выглядеть столь восторженной и сияющей.
Но восторженность и сияние разом погасли, едва Энни оказалась непосредственно перед миссис Линд, которая сидела с вязанием у окна своей кухни. Всё в девочке теперь выражало глубочайшую скорбь и раскаяние. Прежде чем кто-то успел произнести хоть слово, она опустилась перед изумлённой миссис Рэйчел на колени и с мольбой простёрла к ней руки.
– О миссис Рэйчел, – с дрожью в голосе произнесла она. – Мне никогда не удастся полностью выразить всю глубину своего сожаления, целого словаря не хватит для этого! Вам придётся просто представить, как я раскаиваюсь. Мой поступок по отношению к вам был ужасен. Я опозорила им своих дорогих друзей, Мэттью и Мариллу, которые мне позволили остаться в Зелёных Мансардах, хоть я и не мальчик. Я ужасно злая и неблагодарная девочка и заслуживаю, чтобы порядочные люди меня наказали и навсегда изгнали. С моей стороны было очень гадко впасть в ярость, когда вы про меня сказали правду. Это была правда. Каждое ваше слово было правдой. Волосы у меня рыжие. Я веснушчатая, тощая и безобразная. И то, что я вам сказала, тоже было правдой, но мне не следовало её говорить. О миссис Линд! Пожалуйста! Пожалуйста, простите меня. Если вы откажетесь, это станет горем на всю жизнь для бедной девочки-сироты с ужасным характером. Но я уверена, что вы не откажетесь, правда? Пожалуйста, миссис Линд, скажите, что вы меня прощаете!
И Энни со сложенными, как для молитвы, руками замерла в ожидании приговора. Каждая её интонация, каждое выражение лица, каждый жест были проникновенны и искренни. Марилла и миссис Рэйчел отчётливо это чувствовали. Но Марилла, кроме того, в смятении вдруг поняла, что Энни, следуя по пути униженного раскаяния, упивается своей ролью. Ну и можно ли после такого рассчитывать на положительные плоды воспитания, если Энни превратила его для себя в подобие захватывающей игры?
Достойная миссис Линд, не отягощённая такой проницательностью, восприняла только подробную и пылкую мольбу простить, и негодование совершенно покинуло её добрую, хоть и несколько навязчивую душу.
– Ну, ну, вставай же, дитя моё, – сердечно проговорила она. – Разумеется, я прощаю тебя. Полагаю, что была слишком с тобой сурова, но я человек прямой, и ты просто не должна обращать на это внимания. Волосы у тебя, конечно, и впрямь донельзя рыжие. Но я знала одну девочку (мы с ней вместе учились в школе), у которой волосы были такие же рыжие, как у тебя. Зато, когда она повзрослела, они потемнели и сделались очень красивого каштанового оттенка. Ничуть не удивлюсь, если с твоими случится то же самое.
– О миссис Линд, – с глубоким вздохом поднялась на ноги Энни. – Вы дали мне надежду. Всегда буду считать вас своей благодетельницей. Готова вынести что угодно, только бы мои волосы стали красивого каштанового оттенка, когда повзрослею. Ведь гораздо легче быть хорошей, если имеешь красивые каштановые волосы, вы согласны? А теперь можно мне пойти в ваш сад и посидеть на скамейке под яблонями, пока вы разговариваете с Мариллой? Там гораздо больше простора для воображения.