… – Ты кто? – С грязного, предельно изможденного лица на меня вопросительно смотрели яркие, изумленные, чем-то очень знакомые, синие как весеннее небо, глаза.
В это время, с омерзительным скрипом (странно – я вошла без единого звука), стала открываться дверь камеры и я, сама не понимая что делаю, скользнула между прутьями в клетку к узнику. Нет! Я и раньше знала, что сильно уступаю в комплекции местным жителям, но что бы до такой степени!!! Короче – в клетку я просочилась, как вода в песок!
Коротко зыркнув в сторону двери, узник понятливо приподнял край жуткой тряпки, лежавшей у него за спиной ( одеяла, по-видимому). Внутренне содрогнувшись от брезгливости я, однако, с мышиной ловкостью, юркнула в предоставленное мне убежище и постаралась максимально расплостаться на слежавшейся, прелой соломе, игравшей роль матраса на этом "царском" ложе.
Почти в ту же секунду, в камеру ввалилась группа людей с факелами, которые стали тщательно осматривать практически пустое помещение так, будто в нем могло спрятаться существо крупнее мыши! Себя я не имею ввиду, ибо прячусь не там, а в клетке.
Покончив с этим идиотским занятием они молча вопросительно уставились на громадного, сутулого как медведь, мужика с большим, отвисшим пузом, в котором я, не без некоторой душевной дрожи, опознала местного палача Данила.
– Ладно, – неопределенно махнул рукой тот, – свободны, – все поспешили к двери, – а ты, Никула, останься! – Приказал палач, а я, не смотря на серьезность ситуации, мысленно захихикала : "А Вас, Щтирлитц, я попрошу остаться!" Как же! Известно чем такие "просьбы" оборачиваются! И точно, едва стражники закрыли за собой дверь, как Данил рявкнул во всю силу легких :
– Ты что, вообще все мозги пропил?! Третий раз за две недели! Ты понимаешь, что если бы ты не был моим братом, то кнез уже бы шкуру с тебя спустил на конюшне?!?! Ты понимаешь, что я не смогу тебя покрывать до бесконечности?! Я своей головой рискую умалчивая про твои промашки!!!
Слухонемой надзиратель Никула только мычал и руками разводил. Возможность говорить он потерял еще в детстве, после тяжелой болезни, но слух сохранил. И когда один из двух глухонемых надзирателей угорел по пьяни в бане, брат Никулы, палач Данил, составил тому протекцию перед князем и протащил его на освободившуюся должность второго надзирателя.
Был Никула лодырем страшным, да еще и выпить любил без меры. Так что, думаю, братец не раз уже пожалел, что "замолвил словечко" перед князем за непутевого родственничка!
– Да ты..! В общем, – сам себя оборвал толстяк, – это в последний раз – прозявишь, все кнезу доложу. Своя голова дороже. – Закончил он уже спокойно. – Все. Иди. – Никула шустро выскочил из камеры, радуясь, что на этот раз гроза опять миновала, а палач повернулся к узнику :
– Спрошу еще раз, кнежич, подпишешь свиток? – Каким-то безнадежным голосом обратился он к моему сокамернику.
"О как! "Княжич"? Ни фига себе! Это что же – сын князя? Это сколько же князю лет выходит? А на вид молодой совсем..! Вообще-то у магов возраст фиг поймешь… А в темнице почему? Может какого-то другого князя сын? Хотя… Глаза уж очень похожи… А что за свиток?" – запрыгали мысли рассыпанным горохом.
– Я не раз уже говорил, но повторю, – устало и так же безнадежно заговорил княжич, – никаких свитков я подписывать не стану.
– Ты бы подписал, а кнез бы тебе облегчение в содержании сделал… Неужто такая жизня еще не надоела? На что ты рсасчитываешь-то? – Все тем же безнадежным голосом продолжал уговоры толстяк. Было похоже, что подобные разговоры эти двое ведут очень давно и уже совсем не надеются до чего-нибудь договориться.
– Ты же сам знаешь в чем дело, ну что из пустого в порожнее переливать? – Равнодушно вопросил узник.
– Ты же сам знаешь, что приказ есть приказ? – Не менее равнодушно вернул ему вопрос тюремщик. Они помолчали пару минут. – Ладно, завтра еще приду. – И тяжело ступая, палач вышел за дверь. Коротко взвизгнул задвигаемый засов и зашаркали удаляясь шаги толстяка.
Со всей возможной скоростью, не медля ни секунды, я выбралась из своего пахучего укрытия и выскользнула между прутьев. Княжич на мою поспешность только понимающе усмехнулся. Дверь даже проверять не стала : и так понятно, что с засовом что-то придумывать придется. Сегодня визитов можно уже не ждать, так что – самое время поговорить.
Заложив кружок по камере, я приметила в уголке какие-то небольшие досочки, похожие на остатки сломанной табуретки… Впрочем – не важно. Мне бы хоть что-нибудь под попу подложить, что бы внутренности на камнях не выстудить. Подтянув дощечку поближе к клетке, я устроилась на ней "по-турецки" (благо – широкий подол позволял) и приготовилась к долгому разговору.
– Расскажешь? – Какое-то время княжич молча смотрел мне в лицо, потом как-будто отвечая каким-то своим мыслям, пожал плечами и начал говорить.
Кто-нибудь удивится, что он согласился на разговор? Вот и я не удивилась. Намолчался княжич знатно, поэтому рассказывал долго, обстоятельно, с множеством деталей и отступлений от темы. Чувствовалось, как велика в нем потребность выговориться, вспомнить вслух детали происшедшего, проанализировать события и прояснить для самого себя, в чем же допустил ошибку, приведшую его в эту клетку.
Проговорили мы часа три, могли бы и больше, но я заволновалась, что меня хватятся. Хоть за мной специально и не следили, но и пропадать надолго, я не рисковала. Да и всю полезную информацию получить я уже успела, ну а лирика пока подождет. К тому же нужно еще время, что бы из камеры выбраться. Что это мне удастся, я почему-то даже не сомневалась, только вот сколько времени займет…
Оказалось – мало. Моя тоненькая ручка без труда пролезла между решеток окошка почти до подмышки. Пришлось, правда, дощечку от табуретки прислонить к двери и встать на нее на цыпочки, что бы дотянуться через окошко до засова. Отодвинулся засов, вопреки моим опасениям – совершенно беззвучно!
Оттащив полезную досочку в темный уголок и поразглядывав с минуту, через окошко, пустой коридор, я потихоньку толкнула дверь. Она тоже открылась без малейшего скрипа! Ничего не понимаю! А где тот мерзкий звук с которым заходил в камеру Данил?! Или это под женскими руками, что ли?
Выскользнув из камеры я быстро задвинула засов и на цыпочках помчалась к выходу. Прокралась мимо надзирательской и поскакала вверх по лестнице, тщательно прислушиваясь. В подвале и слуги и охрана всегда ходили с факелами, но мне, с моим абсолютным зрением, их свет особо в глаза не бросался, так что приходилось больше полагаться на слух, что бы ни на кого не нарваться. Впрочем, грубая обувь местных жителей, производила достаточно много шума при ходьбе.
Односельчан и княжича я посетила еще несколько раз, сначала тщательно маскируя под широкой юбкой мешочек с продуктовой передачкой, а потом, после того как сперла в прачечной мужские порты и целую ночь перешивала их под свои нужды – ноги, сильно потолстевшие от спрятанной в длинных карманах еды.
Таскала только самое калорийное и витаминное : козий сыр, яблоки и пирожки с вареньем и ливером. Рисковала, конечно… Если бы меня на этом поймали, то маска безобидной дурочки была бы потеряна безвозвратно. Я каждый раз убеждала себя, что подобный риск не допустим, но каждый раз перед глазами вставало истощенное лицо княжича и… Ну дура! Сама знаю! Только как бы мир выжил без женской дурости и жалости?