ОН
Насытившаяся графиня засыпает там, где мы, ее порочные любовники, ее оставили – посередине кровати. Но ложе столь велико, что позволяет удобно расположиться, по разным сторонам, и мне, и Даниэлю. Однако Грачик, отпущенный уснувшим сознанием Мары, уходит. Поднимаюсь и я – хочется пить, и не вина.
Сначала уношу мою одежду, что б не валялась на полу. Надо бы облачиться во что-нибудь, не ходить же голому! Где Эмили, в конце концов? Куда подевалась служанка Мары? Открываю шкаф, притулившийся в уголке каморки… О-о! Моя старые наряды не выброшена! Надеваю шелковый халат, и отправляюсь на поиски или еды, или Эмили, что бы спросить, где эта самая еда.
Слышу женские стоны, и иду на звук.
В одной из комнат обнаруживаю Даниэля, пьющего кровь у девушки, видимо, его донора. Вид бедняжки вызывает у меня жалость – бледная, истощенная, в синяках и ссадинах… С отрешенным тоскливым взглядом пустых глаз. Пустых потому, что жизни в них почти нет . Дени забрал все. Девушке осталось несколько часов… Грачик, видимо, вообще о ней не заботится, не стремиться поддерживать в хорошем состоянии, что бы служила долго. Возможно, не кормит, и совершенно точно, судя по синякам, бьет и мучает.
Ухожу из этой темницы с тяжелым чувством – кажется, Даниэль сумасшедший. Тело вампира не подвластно никаким болезням, из-за усиленной регенерации, и благодаря агрессивности клеток – они убивают любые чужеродные элементы, попадающие в организм. Переваривают их, используя в пищу. Но у души, у разума, не бывает регенерации. Душевно больной вампир не проживет долго – его уничтожат свои же, как опасный, чужеродный элемент.
Снова слышу голос Мары: "Макс, где ты? Приди ко мне!" Что ей нужно опять? Вот ненасытная!
Теперь графиня желает поговорить.
– Что ты думаешь о Дени? – спрашивает Мара, когда сажусь рядом с ней.
– Что он сумасшедший! – сразу отвечаю, и добавляю – Душевно больной вампир – это беда!
– Не придумывай! – произносит Мара – Он сложный, но нормальный!
Слышим, как хлопнула дверь.
– Ну вот! – печально говорит графиня – Ушел! Один.
– Так верни! Новообращенному нельзя одному шастать. Он слишком слаб, и… сумасшедший. Натворит, что-нибудь! Потом тебе же и расхлебывать, исправлять.
– Не натворит! Дени не псих, ты ошибаешься! Пусть погуляет.
И, помолчав, добавляет:
– Дени меня ненавидит!
– За что? За секс с другими мужчинами?
– И за это тоже! Но, это было в первый раз. Я так раньше не поступала. С Даниэлем.
Важное уточнение! Со мной такое проделывалось частенько, и не в качестве наказания, а потому, что ей хотелось.
– Он просто ненавидит! – продолжает Мара – За все! Свободы хочет. Что бы я не приказывала, не насиловала его разум. Я же для его пользы использую внушение, раз так не слушается. Я подарила ему вечную жизнь, и могущество! Неужели свобода важнее этого?
– Ты обратила Даниэля без его желания? – уточняю я.
– Нет! Грачик сам хотел. Просил, умолял! А став вампиром, принялся требовать, что бы я его отпустила, и он бы ушел. Один, сам по себе. Я говорю – одному новому тяжело, не выживешь, а он – да и пофиг. Я говорю – ради того, что б ты жил… Ладно, это не важно!
– Ради того, что бы он жил? – переспрашиваю я.
– Да, у Дени был порок сердца. Он умирал.
Я имел ввиду не это.
Закон! Правило номер пять – в мире не может быть вампиров больше, чем на момент принятия закона. Пока не погибнет один из них, нового обращать нельзя.
– Мара, а где Эмили? – интересуюсь я.
– Умерла! – помолчав, тихо подтверждает мою догадку графиня.
– Ты ее убила, что бы обратить Даниэля?
– С ее согласия! – торопливо отвечает Мара.
– Ты убила вампиршу, которая была такая же древняя, как и ты, и которая, по твоим словам, была тебе, как мать? – изумляюсь я – Ради… Ради этого сопляка?
– Эмили согласилась! – повторяет графиня.
– Еще бы… С ее то преданностью! Разве могла Эмили тебе отказать?
– Она была древней! И телом старой! Много ли радости от такой жизни? А Дени еще и не жил!
Меня захлестывают возмущение и негодование.
– Как можно влюбиться в человека! Так влюбиться, что убивать самых близких и верных! Как можно влюбиться в еду, Мара?
– Кто бы говорил! – фыркает Манчини – Сам до сих пор свою Лизу забыть не можешь!
– Я любил ее, когда был человеком! Стал вампиром – все, конец чувствам! Я ее обижал, мучил, сам того не желая, пил ее кровь… Ты была при этом, и должна помнить!
– Конечно помню. А если забуду – загляну в свой дневник!
В отличии от меня, Мара ничего не забывает, потому, что все записывает. Каждый день. И крупные мировые события, и всякие мелочи, случившееся с нею.
– Кстати, о дневниках! Лизин так и не нашелся? – интересуюсь я.
– С чего? – пожимает плечами графиня – Если за триста лет не обнаружился, значит, его нет. Сгорел, утонул, истлел… Мало ли что, могло произойти с бумагой! А если бы и нашелся – там уже ничего не разберешь. Чернила выцвели.
– Вдруг в музее храниться? Там специальные условия…
– Тоже мне, историческая ценность! – усмехается Мара.
Она ошибается – если в дневнике моей невесты написано о вампирах, то он ценность не только для меня.
– Дени меня не любит! – снова начинает жаловаться графиня – И считает старой!
– С чего? – удивляюсь я, оглядывая шикарное юное тело Манчини.
– Не внешне. Он говорит, что я веду себя – хожу, смотрю, разговариваю – как старуха. Что я похожа на интеллигентную бабушку, торгующую у метро книгами. И говорит, что если бы не внушение, у него бы на меня даже не встал!
– П-фф! – фыркаю я, и заявляю – Говорю же, твой Дени псих больной!
– У него было трудное детство. Неблагополучная семья. Таких детей, как ты понимаешь, отторгает добропорядочное общество. Никто не любил, везде обижали, прогоняли. Тыкали бедностью, словно он виноват в таком положении… Дени очень хотел быть любимым, ценимым, богатым! И я сделала его звездой – любимцем миллионов. А он не оценил!
Графиня печально вздыхает, и произносит:
– Разрешение на охоту на столе. Забери!
Наконец-то! Хватаю бумажку, произношу:
– Благодарю! – добавляю – Извини, милая, я устал! Надо поспать!
Чмокаю в щечку, и ухожу.
Речи Грачика, пересказанные Марой, обескуражили – а что если он прав? Если и я кажусь окружающим древним ископаемым? А вдруг такой и есть? Ведь часто говорю и размышляю, как старики из моей юности: "Вот было раньше! А сейчас…!"
Засыпаю с этими тревожными мыслями, поэтому сниться кошмар. Из нашего с графиней прошлого.
…Серо-рыжая степь, по которой тащится наша повозка. Именно повозка – бричка, вроде бы, называется. Мне, привыкшему к относительному удобству карет, такая езда не нравится, и я сижу нахохлившись, словно больной голубь. Серджио на облучке, Мара рядом со мной, в простеньком темном платьице. Четвертая в нашей бричке Эмили – сухая длинноносая старуха в черном, мирно дремлющая возле графини. Мы изображаем простолюдинов, бегущих от войны – так проще следовать с армейским обозом. Вокруг нас телеги, повозки с ранеными, и верховые, снующие туда-сюда.
Мара с восхищением поглядывает на всадников, и бормочет:
– Какие мужчины! Ах, какие мужчины!
Не нахожу ничего привлекательного в окружающих людях. Грязные, пахнущие лошадьми, порохом, железом, чужой гнилой кровью, и грубой пищей… Не понимаю, почему солдаты нравятся женщинам? Однако молчу, потому что лень спорить.
Война – счастье для вампиров. Я настолько переполнен кровью и сыт, что кажусь себе бурдюком, в котором вяло плещется вино.
Что это была за война, что за год, что за страна – я уже не помню. Мы пировали на всех войнах, а их было достаточно – люди постоянно воюют.
…Просторная чистая комната в крестьянской избе. За темным, отполированным локтями до блеска столом, Мара и несколько офицеров играют в карты. Графиня, представляющаяся Мари, весела, возбуждена, много смеется, и изображает глупенькую простоватую дамочку. Военные, высокие здоровые мужчины, давно не видевшие хорошеньких женщин, и только вчера вышедшие из тяжелого боя, все как один сейчас пьяны, и влюблены в Мари.
Я сижу в сторонке, и в общем веселье не участвую. Один из офицеров, распаленный кокетством Мары, предлагает, вроде бы в шутку, играть на раздевание. Девушка с радостью подхватывает идею, но озвучивает другую мысль – на поцелуй! Военные несколько опешили, и поглядывают на меня – я, как бы, муж этой легкомысленной дамочки. Но я не возражаю, и вообще никак не реагирую.
Мара проигрывает, и жадно, смачно, в засос целует одного из участников веселья… Затем следующего. Я не возмущаюсь, и воины, поняв, что на меня можно не обращать внимания, набрасываются на женщину.
– Господа, не надо! Господа! – просительно бормочет Мара, однако, почти не сопротивляясь. Она растрепана, пышные груди болтаются, свисают из декольте… Мужчины таскают ее от одного к другому, жадно целуют, мнут груди, шарят под задранными юбками… Мелькают белые круглые коленки, тяжеловатые бедра, треугольник кудрявых волос на лобке…
Молоденький офицерик, у которого, видимо, еще никогда не было женщины, таращится на прелести дамы, и бросается, что бы занять место между ее ног. Но военный, старший и по возрасту, и по званию, отпихивает его, собираясь пристроиться сам. Молодой краснеет от досады и гнева, и хватается за оружие. Мара перехватывает его руку, и тянет к себе. Юноша замирает, позволяя ей делать с собой все, что пожелает.
Остальным участникам оргии кажется, что Мара и офицерик целуются, и только я вижу, как вампирша присосалась к его шее. Он ее первая жертва. Остальные же, не ведая, что являются закуской, продолжают лапать тело женщины.
Хочу крови, притягательный запах которой дразнит обоняние. Но, не желаю пить из этих мужланов. Выхожу из комнаты, и нахожу хозяйку избы, молодую белесую рыхлую бабу, некрасивую и косую. От нее пахнет едой и луком, но это лучше, чем "аромат" солдафонов.
– Что, барин? – подслеповато таращится женщина сонными глазами. Впиваюсь в ее шею – резко, зло, больно, не скрываясь… Жертва в ужасе, орет благим матом, и пытается вырваться.
Спохватываюсь – что это я! Шепчу:
– Тсс! Не кричи!
Баба успокаивается, обмякает, и улыбается. Ей хорошо. Вижу ее мысли и воспоминания: была замужем за стариком, который ее бил, потому что некрасивая. Умер. Она скучает по мужу, ибо нестерпимо хочется мужика. Ублажать саму себя женщина не додумалась.
Насытившись, провожаю "красавицу" до избы, где в одиночестве дрыхнет денщик одного из "любящих" Мару офицеров. После этого ухожу в степь, и бреду по седой траве, сам не зная, куда. Как можно дальше от селения, словно пытаясь достичь розовой линии рассвета. Достигаю – вокруг меня уже не темень, а бледное раннее утро.
Слышу зов Создательницы, требующий моего присутствия. Возвращаюсь, и вижу Мару – свежую, веселую, одетую и причесанную – сидящую в повозке, вместе с Эмили и Серджио. Залезаю на свое место, и мы отправляемся в путь, конечный пункт которого никому не известен, и графине, думаю, тоже. Мы просто бродим по свету, как неприкаянные, как цыгане, нигде не задерживаясь надолго. Мы убегаем от зла, идущего по нашим следам.
…Пробуждаюсь в дурном настроении, и вспоминаю подробности сна. Было это или не было, но похожие ситуации возникали часто…
…Я мало знаю о прошлом Мары, но знаю, что ей часто сняться кошмары. Она мечется по постели, вскрикивает, плачет, бормочет, умоляет на неизвестном мне языке… пока не разбужу.
Манчини говорит, что она итальянка, но тот язык не итальянский.
Графиня не может спать одна, потому, что боится своих снов. Разбуженная ночью, Мара испуганно таращится в темноту, потом вглядывается в того, кто ее разбудил. Успокаивается, улыбается, обнимает, крепко прижимается к груди, и снова задремывает. Если меня не было, она брала в кровать Эмили, или любого, кто был рядом – лишь бы не быть одной.
Я много чего ей прощал, и не только потому, что она дала мне жизнь, и ухаживала после превращения, но и потому, что понимал – каждый спасается от внутренних бесов, вызванных трагическими событиями прошлого, как может. Манчини – стремительным бегом по жизни, и сексуальными излишествами. Я – завернувшись в кокон пофигизма и равнодушия, просто следую за Марой, все равно куда, и все равно зачем.
…Мы бросили убегать в начале двадцатого века. Не потому, что опасность миновала, а потому что мы расстались. Я нашел убежище, где смог укрыться, спрятаться от погони, а Мара осталась жить в Городе. Почему именно здесь – это понятно. Климат – мало солнца, вечные дожди и туманы – и магическая, мистическая энергия этого места идеально подходят для вампиров. И я бы здесь жил, если бы не вечная опасность быть настигнутым Инквизитором, который знает, что означает для меня Город.
…Мне нужна одежда, более соответствующая молодежному стилю. Поэтому, нахожу гардеробную Даниэля, и выбираю несколько вещей, благо ростом и фигурой мы с ним похожи. Надеваю джинсы, тонкий свитер с вырезом, и пиджак. На ноги – кеды. Ну чем не двадцатилетний студент?
Еще, нужна машина. Спускаюсь во двор, захожу в кажущееся небольшим кирпичное здание, и спускаюсь в Марин личный подземный паркинг. Машин немного, графиня не фанатка техники, но выбор есть. Останавливаюсь на черном мерседесе. Самое то для меня!
Выезжаю со двора, вбиваю в навигаторе адрес универа, радуюсь, что он остался прежним – улицу не переименовали, пока меня не было в городе – и отправляюсь на встречу к МОЕЙ девушке. К Маре больше не вернусь, хватит с меня ее гостеприимства.