ОН
Рядом с питающейся Марой сидит Даниэль, и пьет вино. Делает это неумело – не наслаждается вкусом и ароматом, а опустошает бокал большими глотками, и сразу наливает снова. Какое кощунство, по отношению к благородным мерло и пино руан!
Я подозревал, что у парня плохие манеры, вернее, их полное отсутствие – заметно по поведению – но почему Манчини его не учит? И еще – Мара и Дени уже помирились? А как же обещанное наказание? Я не злодей, но Даниэль совершил недопустимое, и должен ответить за содеянное, что бы впредь неповадно было.
Оглядываю покои Манчини. Из прежнего, знакомого мне: огромная старинная кровать с резной спинкой; столик из красного дерева, сейчас уставленный бутылками; большое зеркало под старину, в бронзовой раме; и картины нескольких великих мастеров, считающиеся утерянными. А горка с разными изящными безделушками исчезла, теперь на ее месте огромный экран плазмы.
Мара отваливается от блондина, и прогоняет его. Парень поскуливает, словно пес – не хочет покидать госпожу, но противиться ее воле не может, и уходит. Графиня продолжает сидеть на кровати. Ее обычно бледное, прозрачно-фарфоровое кукольное лицо сейчас порозовело, а глаза приобрели цвет вишни – Мара насытилась. Кроме того, она возбуждена, и глупо улыбается – еще и пьяна. Употребив много вина, графиня, без сомнения, давала алкоголь и донору, чем достигла нужного эффекта.
– Включи музыку! – велит она Дени, тот шевелит планшет, лежащий на столе среди бутылок с вином, и комнату наполняет мелодия.
Не современная какофония, а чарующие звуки Концерта для Скрипки Мендельсона, нашего с Марой любимого композитора, с которым мы были знакомы. Эта музыка полна нежной грусти, тоски, и сожаления о несбывшихся мечтах. Ловлю расфокусированный взгляд графини – она словно не здесь, не в этой комнате.
Подхожу к ней, протягиваю руку, и произношу:
– Сударыня, позвольте пригласить Вас на танец!
Мара грациозно вкладывает маленькую тонкую кисть в мою ладонь, поднимается, и с достоинством делает легкий реверанс. Кладу вторую рукуна ее талию, и мы кружимся под звуки рвущей сердце мелодии.
В апартаментах Манчини есть танцевальный зал, но мы остаемся в небольшом пространстве спальни, на мягком ковре, устилающем пол. Мы объединены печалью по тому, что потеряли, или тому, чего у нас никогда не будет. И, в то же время, далеки друг от друга, пребывая каждый в своем мире, в своей тоске, в своих грезах… Мара, вероятно, вспоминает залитые солнцем склоны, покрытые гнущимися к земле, под тяжестью гроздьев, лозами винограда; или роскошные дворцы, в которых от зноя маревом дрожит воздух; или, возможно, темные тихие стены монастыря…
Перед моим же внутренним взором мелькает, словно неясная тень, образ Лизы. Уже не могу четко вспомнить ее лицо и фигуру, только некоторые черты, по отдельности – маленькую смуглую руку, показавшуюся в рукаве светлого платья; само платье, мелькнувшее в проеме двери; упругую темную прядку волос, живые черные глаза, и серебристый беззаботный смех…
Взгляд падает на Дени, и я возвращаюсь из воспоминаний. Парень попивает вино, и посмеивается. Над нами? Кем мы ему кажемся? Чопорными стариками, застрявшими в древности? В моей душе снова вспыхивают раздражение и неприязнь к этому юнцу, возникшие с первой секунды знакомства, и сдерживаемые мною из-за Мары.
Музыка заканчивается, танец тоже. Графиня смотрит хмельным взором, скидывает пеньюар, который падает легкой паутинкой на ковер, и остается совершенно обнаженной.
Тело Мары шикарно: длинная шея, округлые плечи, пышные груди с маленькими темными сосками; тонкая талия с приятно округлым животиком; несколько широковатые бедра; и стройные ноги с маленькими ступнями…
Графиня обвивает мою шею руками, и захватывает ртом, еще хранящим вкус крови донора, мои губы. Так вот какое наказание придумала Манчини для Даниэля! С удовольствием подыгрываю ей – что бы проучить молодого наглеца, и потому, что мое тело помнит, как восхитительна в любви эта женщина, и трепещет в предвкушении.
Мы целуемся, жадно, страстно, и прижимаемся телами… Мара дрожит от нетерпения, отстраняется, и принимается снимать мою рубашку. Торопливо помогаю, что бы Манчини ее не порвала. Одежда, что на мне, сшита лично известным модельером, по моему заказу, в единственном экземпляре, и лишится ее не хочется.
Теперь и я обнажен. Мара скользит взглядом по моему телу, затем касается ладонями моей груди, и гладит, слегка царапаясь. Опускается ниже, сопровождая руки взором, полным похоти. Вспоминает… Ее коготки не делают больно, прикосновения нежнее шелка, и вызывают чувственную дрожь, разливающуюся жарким пламенем вожделения…
Хватаю женщину в объятия, и прижимаю ее теплое, мягкое, дрожащее от страсти тело к себе, скользя ладонями по ее спине и бедрам. Ощущаю пышность груди, мягкость животика, упругость ягодиц… Провожу языком по ее губам, она перехватывает, ловит его ртом. Забирает весь , сосет и покусывает…
Мы снова целуемся, жадно хватая ртами губы и языки друг друга. Смещаюсь на нежное горло Мары, и впиваюсь в синюю жилку. Горячая, бурлящая смесь крови выпитых Манчини двух девушек и парня-донора наполняет рот и вены. И обрушивается опьянение, отчего мир заволакивается хмельным туманом, а разумом завладевает эйфория и животное дикое возбуждение.
Оторвавшись от шеи Манчини, гляжу на Даниэля. И он смотрит. На нас с Марой. Все так же насмешливо, надменно и равнодушно, словно ему все равно. Но мне триста лет, могу угадывать скрытое настроение, и даже сквозь хмельной туман понимаю, что теперь на лице Дени маска, под которой боль от измены и предательства, и ненависть. Ко мне и к ней. Усмехаюсь – так тебе, Грачик, и надо! Ты, вероятно, пока не знаешь, какова твоя возлюбленная, и на что она способна.
Мара тоже глядит на Дени, устремив взор в зеркало. И тоже усмехается – она довольна.
Порхаю губами, словно мотылек крылышками, с шеи женщины вниз, на белые холмики грудей, отвлекая ее от созерцания любовника. Забудь о нем! На эту ночь я твой любимый! Захватываю маленький сосок, похожий на темную жемчужину, сосу, кусаю… Женщина ахает от наслаждения, и сжимает бедрами мою ногу. Перемещаюсь на вторую жемчужинку, и чувствую жаркую влажность распахнутой вагины, которая трется чуть выше колена. Пальцы графини смыкаются вокруг моего члена, и двигают его кожу. Возвращаюсь к губам женщины, а ее сосками занимаются теперь пальцы …
Мара отстраняется от моего рта, и опускается на колени. Взявшись рукой за член, графиня двигает его кожу, одновременно порхая кончиком языка по ГОЛОВКЕ. Затем облизывает ЕГО полностью, до самого основания.
И так несколько раз, чередуя щекотание и облизывания. Забирает весь АГРЕГАТ в рот, во всю длину, по самую мошонку, которую она теперь держит в пальцах, нежно и осторожно перекатывая яички между пальцами. Вампирша может не дышать долго, поэтому засасывает член сильно и глубоко, позволяя проникать ему в самое горло. При этом, она смотрит мне в глаза – не мигая, и не отводя взора.
Доведя меня почти до пика блаженства, Мара поднимается, отстраняется, и приглашающе тянет за руку, влекет за собой, смотря смущенно, и с милой улыбкой.
Кокетничает, играет!
Следую за графиней без малейшего сопротивления.
Мара опускается поперек кровати, на черные шелковые простыни, на спину. Руки вдоль тела, робкий и лукавый взгляд… Словно стесняется своих желаний, и того, что я должен сделать. Будто девственница, соблазняемая порочным вампиром Максимилианом!
Глажу ее стройные, плотно сжатые ножки, которые, от ласк, медленно раздвигаются. Сгибаю их в коленях, и широко развожу. Мара снова ахает, смотрит на меня лихорадочным взглядом, и облизывает губы. А я смотрю на открывшееся моему взору распахнутое лоно, похожее на розу, покрытую каплями росы.
Снова отвлекает Даниель. Расслабленной походкой, насмешливо поглядывая на нас, всем видом показывая, насколько ему пофиг, он направляется к двери.
– Дени! – произносит Мара, выйдя из образа развратной девственницы – Разденься, и присоединяйся!
Во всем облике Грачика, и в лице, и в позе, чувствуется сопротивление – он уже не улыбается, и пытается бороться с волей Создателя. Конечно, не может – слишком молод и слаб. Он ощеривается, показывая молодые, крупные клыки. Угрожающе обнажает зубы и графиня. У нее клычки меньше – она же самочка. Но этими изящными зубками Мара может запросто разорвать огромного оборотня – приходилось видеть.
Даниэль разоблачается, смотря на вампиршу застывшим, полным ненависти взглядом. Но, едва его взор падает на распахнутую вагину Мары, как вожделение и похоть берут верх над злостью и упрямством.
Теперь им владеет только желание: желание обладать этой женщиной.
И мною тоже – не собираюсь уступать трепещущее лоно графини никому!
Опускаюсь на колени, и припадаю губами к желанному цветку. Целую, забирая его в рот полностью, облизываю – сначала верхние губы, затем проникаю языком между ними, и ласкаю маленькие внутренние лепестки… Мара стонет, я приподнимаю голову, что бы посмотреть на ее лицо. Оно мягкое, расслабленное, губы искривлены в гримаске страсти, но глаза, красноватые, затуманенные похотью, направлены не на меня – они глядят на Дени, который стоит на коленях возле лица графини. А ее ладонь, обхватив член парня, сжимает его, и двигает…
Вновь припадаю к вагине, нахожу чувствительную бусинку, и щекочу ее кончиком языка.
Не смотри на него, не смотри! Он не сможет так как я, ибо я делал это двести лет, и знаю все, что ты любишь! Знаю каждую клеточку твоего тела, и знаю, как сделать, что бы визжала, как похотливая сука!
И Мара визжит. Правда глухо, получается этакий скулеж. Приподнимаю голову, и вижу – теперь она забрала АГРЕГАТ парня в рот, и сосет его, сильно и быстро. Кажется, что графиня хочет вобрать, поглотить его в себя весь. А Даниэль мощно шевелит бедрами, загоняя член как можно дальше. При этом, он держит графиню за волосы, и дергает за них, в такт движениям. Эта поза, это действие парня наполнены агрессией – он ненавидит женщину, которую трахает, и желает унижать ее, делать больно.
Мара замечает, что я отвлекся, и, не выпуская напряженную плоть Грачика изо рта, протягивает руку, кладет мне на голову, и возвращает ее обратно – себе между ног.
Но я делаю по другому – засовываю в призывно темнеющую дырочку женщины палец, двигаю им, потом добавляю второй, третий… А второй рукой продолжаю щекотать бусинку клитора. Мара замирает, наслаждаясь ощущениями, которые дарю ей. Уже вся ладонь внутри лона, и проникает все дальше… То продвинется, то вернется, толчками прокладывая себе путь… Обычной женщине было бы больно, Мара же испытывает кайф. Выпускает член изо рта, приподнимается на локтях, смотрит остекленевшим от похоти взглядом на свою вагину, и на руку, равномерно и сильно двигающуюся в ней.
Чувствую, как стенки влагалища пульсируют, сокращаясь – графиня кончает. Но вампирше одного оргазма мало – она хочет еще и еще. Мара вскакивает, толкает Даниэля на спину, и садится сверху. Теперь она не похожа ни на развратную девственницу, ни на благородную графиню: зубы оскалены, волосы падают на лицо спутанными прядями – дикая похотливая хищная самка.
Мара скачет на члене Грачика, словно наездница, но не отпускает и меня – дрочит мой ЖЕЗЛ, крепко сжав его пальцами. При этом, графиня вскрикивает, но эти возгласы больше похожи на рычание. Время от времени Мара наклоняется к Даниэлю, и целует его, до крови, сильными кусачими поцелуями. И смотрит на себя, оседлавшую мужчину, в зеркало.
Манчини меняет позицию – встает на колени, опершись на локти, и призывно покачивает задранной кверху попой. Соблазнительно пышной и упругой. Опять глядит в запотевшее стекло, любуясь собой, и двумя возбужденными мужчинами. И воспломеняясь, от увиденного, еще больше.
Мы с Грачиком бросаемся к ней, но я оказываюсь быстрее, и вхожу в распахнутую дырочку. Мара ловит Дени за руку, подтаскивает в себе, и хватает ртом его член. Она опять сосет, он опять двигает бедрами…
Я тоже напираю, стараясь войти как можно глубже. При этом, подсунув руки под выгибающееся в параксизме страсти тело графини, захватываю ее пышные груди, мну их, тискаю, тереблю сосочки… Мара качается взад-вперед, от наших с Грачиком толчков с двух сторон, и от ее собственных движений – она желает насаживаться на члены как можно глубже.
Оргазм накрывает нас почти одновременно – чувствую, как вагина женщины сжимает и затягивает мой пульсирующий, изливающийся жезл…