Мэйлань проснулась утром со сладостным чувством, что сегодня, 5 сентября, не надо идти в школу: воскресенье, выходной день! Можно ничего не делать или заняться подготовкой к рождению ребёнка, а можно сходить в синематограф или какой-нибудь музей, надо посмотреть, нет ли хорошей выставки или концерта.
Рядом сладко посапывал Сяопин; он вообще любил всласть поспать, хотя мгновенно просыпался от её лёгкого прикосновения и был готов к любым любовным упражнениям, на которые Мэйлань оказалась весьма горазда. Она даже удивлялась сама себе, откуда у неё вроде бы стыдная, однако такая приятная увлечённость, но её несказанно радовала отзывчивость Сяопина на её фантазии; она была уверена, что единство взглядов и действий в столь тонком и хрупком мироздании – основа прочности семьи.
Сяопину безумно нравились смелость и решительность Мэйлань в той области отношений, где он ощущал свою скованность, а порой даже ступор, и он готов был следовать за любимой куда угодно, лишь бы быть рядом с ней.
Правда, когда Мэй забеременела, у неё появилась осторожность в действиях, и эта необходимость обережения передалась Сяопину – их любовь стала нежней и целомудренней, они как бы растворялись друг в друге, а чувственность проявлялась во взглядах, прикосновениях, лёгких поцелуях.
Вот и сейчас, проснувшись, Мэйлань огладила любящим взглядом золотистые кудри мужа и встала, чтобы пойти готовить завтрак. Хотела было спуститься в кухню, как обычно, в обнажённом виде, но спохватилась, что у них гость, и он может быть уже на ногах, поэтому накинула халатик и не торопясь, ступенька к ступеньке, одолела спуск.
В кухне никого не было, но на стене висел афишного размера лист бумаги, приколотый по углам канцелярскими кнопками. С листа на скромный мир стандартной кухни изумлённо-радостно смотрели потрясающей красоты чёрные глаза девушки. Прямоугольник чёрных блестящих волос – чёлка и два струящихся потока по сторонам – обрамлял тронутый румянцем идеальный овал лица с летящими бровями, небольшим носиком и чуть приоткрытым в немом удивлении ртом с припухлыми губами.
Это было воплощение девичьего совершенства, на которое с восхищением смотрели глаза окружающих – родителей и братьев, размещённых по углам листа уверенной рукой художника.
Да он просто гений, потрясённо подумала Мэйлань. Художник-самоучка разве так нарисует?!
– Влюблённый гений, – вполголоса сказал за её спиной Сяопин.
Она уже давно заметила, что они мысленно перекликаются, и не считала это чем-то особенным – была убеждена, что так и должно быть у близких и любящих людей, поэтому удивилась не его словам, совпавшим с её мыслями, а тому, как неслышно он подошёл, и она не почувствовала его приближения. Неужели так погрузилась в магическую глубину портрета?!
– От её глаз невозможно оторваться, – продолжил Сяопин, и что-то в его голосе заставило Мэйлань тревожно оглянуться.
Взгляд мужа был так трепетно устремлён на рисунок, что ей показалось, будто она видит вибрирующие нити, связывающие его глаза и глаза на рисунке.
Фу ты, мистика какая-то, раздражённо подумала она и удивилась своей раздражённости – ничего подобного прежде в её душе не возникало. Неужели приревновала?!
– Эй! – толкнула она его в грудь. – Очнись, это же твоя сестра!
– Что?! – он действительно очнулся. – Ты о чём подумала, глупышка?!
А о чём и вправду я подумала? Вообразила невесть что. Федя, конечно, одарён сверх меры, но он всё-таки самоучка, а даже наши великие художники вначале учились рисовать. Что уж говорить о русском деревенском парне!
– Твой брат невероятно талантлив, ему надо учиться, – сказала Мэйлань.
– Зачем? Учение только испортит его дар, – возразил Сяопин. – Насколько я представляю, в школе вначале проходят азы академического рисунка: вазы, фрукты, лепные фигуры…
– А Федя родился с кисточкой в руке? – перебила она. – Милый мой, давай не будем спорить о том, в чём совершенно не разбираемся. Но мы оба испытали на себе силу его дарования и надо, чтобы это оценили профессионалы.
– Ты знаешь, что мне показалось странным, – задумчиво сказал Сяопин. – Я недавно прочитал про величайшего художника древности Гу Кайши. Он жил где-то полторы тысячи лет назад. Так вот он сказал: «В рисунках одежда и внешний вид не очень важны. Глаза – это дух и решающий фактор». Фёдор, конечно, понятия не имеет о наших художниках, а использовал принцип Гу. Интуитивно, понимаешь? Он через тысячи лет как бы поймал мысль Гу, и потому невозможно оторваться от взгляда портрета. Мы знаем Госян много лет, а не улавливали её дух – Фёдор уловил за один вечер. Причём не русский дух, свой родной, а наш – вот что удивительно!
Они разговаривали по-китайски и не знали, что Федя уже несколько минут стоит на верху лестницы и пытается понять, что брат с женой обсуждают возле его рисунка. Он уже пожалел, что повесил его на стену, думал порадовать новых родственников, а вышло что-то не так. Похоже, портрет им не понравился, иначе бы они так не спорили. Он не стал дожидаться, что его заметят, и спустился вниз. Сяопин и Мэйлань замолчали и как-то странно посмотрели на него.
– Не понравилось? – спросил Федя и, не ожидая ответа, сорвал рисунок со стены.
– Что ты делаешь?! – вскрикнула Мэйлань, увидев, как Федя зажал край листа, намереваясь его порвать. – Не смей!
– Стоп! – Сяопин схватил брата за руки. – Это же шедевр!
Федя не знал, что такое «шедевр», однако по испугу их возгласов понял, что уничтожать своё беглое творение не стоит – надо выяснить, в чём дело.
– Фёдор, нам очень понравился рисунок, – быстро успокоившись, сказал Сяопин. – Его надо показать настоящим художникам.
– Да это я так… – смутился Федя и положил рисунок на стол. – У Госян глаза такие удивительные! И вообще, она особенная… Я хотел её… ну, это… – Он не знал, как словами выразить чувства, которые заставили его среди ночи схватиться за перья, и теперь разводил руками.
– Она понравилась тебе как художнику, и ты решил её запечатлеть, – подсказала Мэйлань.
– Вот-вот… запечатлеть, – ухватился Федя за подсказку. – Я у наших, у русских, таких глаз не видал.
– В общем, найдём настоящего художника и покажем ему твою работу.
– А я, выходит, не настоящий? – расстроился Федя. – Чего ж тада показывать?
– Ты не понял. Сейчас ты – самоучка, самородок, рисуешь по случаю, когда не работаешь…
– Я и так не работаю, и совсем не работал. Я учился в художественно-промышленном училище, в Благовещенске.
– Ах, вот как! – засмеялась Мэйлань. – Ты, выходит, учился, а мы-то думали…
– Всё равно, его надо показать профессиональному художнику, – стоял на своём Сяопин. – Может, работа найдётся.
– А я видела объявление, – вдруг сказала Мэйлань. – Драматическая студия в Желсобе ищет художника.
– Было бы здорово! – обрадовался Сяопин. – Может, там и деньги платят. Не будем откладывать. Сейчас позавтракаем и поедем в Желсоб.
– А что это такое – Желсоб? – Федя был немного ошарашен напором брата.
– Это такой дом культуры – Железнодорожное собрание, сокращённо Желсоб, – объяснила Мэйлань. – Там спектакли ставят, оркестр работает. Сам увидишь и поймёшь.
– Погодите, – спохватился Федя. – А мой батя? Мне же надо его найти!
– Батю будем искать, – Сяопин обнял Фёдора за плечи. – Он же и мой отец. А пока давайте поедим, не то я в обморок упаду.
– Искать – но как?! Ходить по городу и высматривать? Или в газетах пропечатать: так, мол, и так, батю ищем, помогите?
– Объявление в газете – это мысль, – сказала Мэйлань. – Отец-то у вас, надеюсь, грамотный?
– Батя – есаул Амурского казачьего войска, – хмуро сказал Фёдор. – Почти полковник!
– Не обижайся, – улыбнулась Мэйлань. – Я пошутила.
– Постойте, постойте, – Сяопин нахмурил лоб, что-то припоминая. – Я слышал или читал… Что-то было связано с Амурским войском в Харбине. Здесь то ли казачья станица, то ли военная организация. Про полковников должны знать.
– Вот видишь, – сказала Мэйлань, – сколько открывается возможностей. Обязательно его найдём! А пока займёмся тобой. Поедем в Желсоб!