Мао Цзэдун битый час сидел в своём кабинетике заведующего организационным отделом Центрального исполнительного комитета Гоминьдана в пригороде Кантона, перечитывал расшифрованное письмо секретаря харбинской коммунистической партийной ячейки Дэ Цзинь и не мог прийти к какому-то определённому решению. Дэ Цзинь сообщала, что от надёжного источника в Национально-революционной армии поступило сообщение о том, что командующий 1-м корпусом НРА генерал Чан Кайши готовит крупную провокацию против коммунистов с целью их разгрома и полного разрыва союза компартии и Гоминьдана. В том, что это не дезинформация, у Мао не было и тени сомнения: Чан Кайши, слывший при Сунь Ятсене активным сторонником союза с коммунистами, после смерти вождя всё больше стал проявлять себя как сторонник «правых» гоминьдановцев-националистов. Правда действовал очень хитро и умело, так, что даже поднаторевшие на революционных тактических хитросплетениях советские политические и военные советники не усматривали опасности с его стороны. Даже глава советской миссии в Китае Михаил Бородин числил генерала своим другом. Впрочем, Мао казалось, что добродушный и дружелюбный Бородин в каждом видел друга, если человек своими действиями не доказывал обратное. Сам Мао предпочитал отношение прямо противоположное: ты докажи, что достоин быть другом, и тогда поглядим.
Конечно, Чан мог своё отрицательное мнение об одном работнике миссии вольно или невольно перенести на всех советников, тем более что этого мнения придерживались многие руководители Гоминьдана и компартии, считая и Мао. Этим работником был военный советник комкор Куйбышев. Младший брат крупного большевистского функционера, приближённого к Сталину, вёл себя высокомерно, китайских военных откровенно презирал, что проявлялось и у других советников. Комкор стремился подчинить себе Национально-революционную армию. С этой целью сблизился с председателем Национального правительства Ван Цзинвэем, который побаивался армейских начальников, особенно выпускников академии Вампу, выросших под крылом Чан Кайши. Ван Цзинвэй называл их «солдафонами», а Чана просто не мог терпеть. Генерал ему отвечал тем же. Ван стремился показать себя «левым» и другом коммунистов, а для Чана этого было вполне достаточно, чтобы ненавидеть. В нашествии советников, которых, кстати, настойчиво просил у советского руководства «отец китайской революции», в резолюциях и инструкциях Исполкома Коминтерна он видел желание использовать Китай для поднятия престижа СССР и Российской компартии на мировой арене. Он считал, что большевистская Россия заботится не о Китае, а о себе, а китайские коммунисты и «левые» гоминьдановцы играют на её поле. Это его просто бесило, и весной 1926 года Чан сорвался. Он ввёл в Кантоне военное положение, арестовал некоторых коммунистов, армия окружила представительство советников. В городе появились прокламации с характерным текстом: «Я верю в коммунизм и сам почти коммунист, но китайские коммунисты продались русским и стали их собаками, поэтому я против них».
Чан Кайши потребовал изгнания из Китая Куйбышева и его помощников. Ван Цзинвэй написал ему письмо, пытаясь уладить конфликт, но генерал отказался его принимать. Сила была на его стороне, и военные советники покинули Китай. Вместо них приехали другие – Блюхер, Путна и Примаков, герои гражданской войны. Самые подходящие для той военной ситуации, в которой находился Китай.
Чан Кайши вроде бы успокоился, арестованных выпустили с извинениями, осаду представительства сняли, но письмо Дэ Цзинь всколыхнуло в памяти Мао всю эту весеннюю историю и заставило глубоко задуматься.
Что делать? Как быть? Ставить в известность Национальное правительство и своё партийное руководство? Поверят ли они письму неизвестного секретаря ячейки, тем более женщины? Известно ведь, как предвзято относятся в Китае к уму и мнению женщины. Ладно, пусть не относятся, а относились в прошлом, только вряд ли традиция уже изжита. Не все же такие умницы, как его Кайхуэй, или эта Цзинь, которую он помнил по встрече в Харбине. К тому же армия под руководством Чан Кайши разгромила основные силы милитариста У Пэйфу и взяла Трёхградье – огромную агломерацию городов Ханьян, Ханькоу и Учан, – и Политический совет ЦИК Гоминьдана принял решение объявить Учан столицей Китайской республики. Часть правительства, в основном «левые», переехала туда.
Как же в такой ситуации предъявлять Чан Кайши какие-то обвинения?!
Может быть, стоит посоветоваться с Кайхуэй? Мао внутренне поёжился от этой мысли. Нет, он не сомневался, что его замечательная умница-жена здраво и толково рассудит сложившуюся ситуацию, его смущало давнее чувство вины перед матерью его законных детей, которое вдруг охватило его два года назад, когда Сунь Ятсен вызвал своего любимца в Шанхай. Накануне отъезда Кайхуэй уличила мужа в любовной связи с молоденькой профсоюзной активисткой и отказала ему в прощальной близости. Для Мао это была связь как связь – подобных ей было много, потому что он, крепкий красивый мужчина, практически никогда не имел отказа от приглянувшейся женщины. Он полагал это в порядке вещей, но не собирался из-за лёгкой интрижки расставаться с Кайхуэй, считая, что любимая жена – это одно, а мимолётное удовлетворение мужской потребности – совсем другое. Они с Кайхуэй женились вопреки воле родителей, по великой любви, и гнев её из-за «какой-то мелочи» явился для него громом среди ясного неба. Он был так потрясён, что в день отъезда сочинил стихотворение:
Взмах руки, и я снова в пути.
Как нам трудно глядеть друг на друга,
Вновь нас мучают горькие чувства.
В уголках твоих губ и в изгибе бровей
Мне всё видятся отблески гнева,
А в глазах твоих – капельки слёз.
Знаю: нашей размолвки причина —
То письмо, что недавно пришло.
Люди часто страдают. И что же?
Знает Небо об этом? Кто скажет?
На дорогу к Восточным воротам
Иней лег толстым слоем сегодня.
И осколок луны освещает
Пруд и неба одну половину.
Как печально мне, как одиноко!
Жмёт мне сердце гудок парохода —
Начинаю я путь на край света.
Так давай же порвём эти нити,
Нити гнева и горькой печали!
Пусть, как горный обвал на Куньлуне[18],
Как тайфун, что пронёсся над миром,
Нас покинет печаль. И, как прежде,
Мы, крылами касаясь, продолжим
Свой полёт в облаках над землёю.[19]
Он прислал эти стихи жене, но ответа не получил, а когда вернулся, понял, что прежних нежных, наполненных любовью отношений уже не будет. Деловые, общественные продолжались без особого напряжения, и всё-таки любовь наполняла самые обычные действия особым смыслом – радостно было жить и работать, а теперь…
Мао рассказал Кайхуэй о своих сомнениях в отношении Чан Кайши. Она слушала поначалу без особого интереса, но потом оживилась:
– Чан, конечно, никакой не коммунист и даже не «левый», его весенняя выходка была не от испорченных нервов – он тогда запустил пробный шар: а как, мол, отнесутся советские посланники к такому повороту в отношениях революционеров?
– Да они никак не отнеслись! – возмущённо сказал Мао. – Как будто ничего особенного не случилось!
– Вот именно. Он очень внимательно следит за внутрипартийной борьбой в Советском Союзе, за тем, как Сталин борется с Троцким, и делает вывод: если они могут так сражаться внутри одной партии, то почему ему не попробовать на другом уровне, между партиями? Чан уже тогда занял видное положение в партии и национальном руководстве, но он не хочет быть «одним из», он считает, что все пальцы не могут быть одинаковой длины[20]. В то время ему не хватало авторитета в армии, однако теперь, когда он разгромил У Пэйфу, его главенство признали все военные, и я думаю, он обязательно сделает следующий шаг. Вода течет вниз, а человек стремится вверх[21].
– Следовательно, надо принять предупреждение из Харбина за истину?
– А как иначе? Лучше переусердствовать в бдительности, чем упустить врага.
– Тут неизвестна дата. Ты думаешь, наши руководители воспримут сигнал, как надо?
– Увы! И Чэнь Дусю[22], и Ли Дачжао слишком интеллигентны и деликатны, чтобы сменить доверие на подозрительность, когда нет доказательств – одни предположения и догадки. Чжоу Эньлай близок к этим военным из академии, он, возможно, поверит, но что в его силах – лично я не знаю.
– Я тоже, – вздохнул Мао. – Я и с Чжоу-то шапочно знаком. Всё-таки попробую настроить Чэнь Дусю. Но мы сможем что-то противопоставить Чану? Как ты думаешь? Партия наша слишком малочисленна.
– У тебя крепкие связи с шанхайскими профсоюзами. Ты можешь вывести на улицы десятки тысяч рабочих.
– Но это – мирные люди!
– Не скажи! Все армии складываются из мирных людей, которым приходится что-то защищать.