Утренний пригородный поезд привёз Федю и Сяопина к центральному вокзалу. На площади перед вокзалом Федя критически осмотрел здание.
– Прошлым вечером было уже темно, – пояснил он. – А сейчас смотрю – хороший дом. Только у нас в Благовещенске он занятней – как из русских сказок.
– Хотелось бы увидеть, – сказал Сяопин. – А наш вокзал, говорят, типовой, каких много.
– Ежели Советский Союз и Китай задружатся, – приедешь и увидишь. Может, когда-нибудь и дорогу проложат с мостом через Амур.
– Пока у нас правят такие, как Чжан Цзолинь, дружба вряд ли получится, – вздохнул Сяопин.
– Поживём – увидим, – философски заключил Федя. – Ну, и где ваш Желсоб?
– К Желсобу можно идти разными путями, – сказал Сяопин. – Один путь: по Вокзальному проспекту до Соборной площади, свернуть на Большой проспект, по нему – до Управления дороги, а там выйти на Главную улицу и вот он, Желсоб. Другой – по Вокзальному и Харбинскому проспектам пройти до Садовой и по ней – до конца, она как раз упирается в Желсоб. Что выбираем?
– Да мне всё душерадно, – откликнулся Федя. – Я ж впервой в таком агромадном городе. Веди, как не зарно, изноровше.
– Какой у вас язык интересный! – восхитился Сяопин. – Объяснишь значение слов.
– Ну, не знаю, слова как слова, – смутился Федя. – Попробую, однако. Чё тебе объяснить?
– Ну, вот душерадно, зарно, изноровше…
– Душерадно – это как бы приятно, интересно. Зарно, пожалуй, неудобно, а изноровше – попроще.
– Понял. Спасибо! Ладно, раз ты в таком агромадном городе впервые, пойдём первым путём: он нарядней.
Федя надорвал шею, вертя головой, чтобы разглядеть и прочитать красочные рекламные объявления, вывески над магазинами, ресторанами, банками и компаниями, концертные и театральные афиши на круглых тумбах на каждом углу. «Цивилизованная дешевая распродажа игрушек» – и очередь к кассе из детей с игрушками; «Орёл Вася» – и птица с пенсне на клюве и очками в приподнятой когтистой лапе, надо понимать оптический магазин; «Сыт, пьян и нос в табаке», «Сегодня на деньги, а завтра в кредит» – «забегаловки» на перекус с забавными физиономиями любителей; «Азиатская шашлычная» – с верблюдами и седобородыми старцами на ковре вокруг пирамиды из шампуров с мясом…
В Благовещенске тоже были и афиши, и реклама, и вывески, однако там их был гораздо меньше, и в них не было весёлой выдумки художников или владельцев.
– Вывески не хочешь рисовать? – поинтересовался Сяопин. – На хлеб с мясом заработаешь легко.
– А ты считаешь, что на другое я не способен? – неожиданно сердито спросил Федя.
– Не обижайся, брат, я пошутил.
До Соборной площади Федя молчал, угрюмо глядя перед собой. Сяопин искоса посматривал на него, но не докучал разговором. Брат ему нравился. Он уже представлял, как они втроём будут проводить свободное время; нет, поправил себя, вчетвером, будем брать в компанию Госян, не случайно же Федя с явной любовью нарисовал её портрет. Может, поженятся, когда сестра подрастёт, а Федя найдёт хорошую работу. В том, что Госян полюбит этого русского, он ничуть не сомневался: парень высокий, красивый, умный, талантливый. Да она, только увидит свой портрет, тут же набросится на художника с поцелуями – такая вот непосредственная девочка! Почти, как Мэйлань. Сяопину припомнилась первая ночь с Мэй, и он почувствовал, как пахнуло жаром в лицо. Это даже хорошо, что Фёдор не смотрит!
– Чё это ты зарумянился? Чёй-то случилось? – вдруг спросил Федя.
Заметил-таки! Глазастый брат, демон его побери, настоящий художник, всё подмечает! Сяопин не нашёлся, что ответить, неопределённо буркнул, но Федя не стал допытываться, потому что они вышли на Соборную площадь. Сяопин увидел, как загорелись глаза брата при виде Свято-Николаевского собора в центре площади. Сказочная деревянная церковь своим крутоскатным шатром с барабаном и яблоком, над которым сиял узорчатый крест, казалось, возвышалась над всем городом. Федя истово закрестился и готов был упасть на колени, но Сяопин его удержал.
– Ты чего, брат?! – удивился он. – Так веришь в Бога?
– Да ты глянь, красота-то какая! Божественная! Не захочешь – поверишь! А-а, что тебе говорить – ты ж некрещёный!
– Я – некрещёный, а мама – крещёная. Она ходит сюда на праздники. Ты, вон, лучше погляди на другую красоту – Торговый дом Чурина!
– Да ну! Сравнил! – отмахнулся Федя. – В Благовещенске тоже есть, не хуже. У нас и собор деревянный есть, но не такой.
Они свернули на Большой проспект.
– Смотри! – Сяопин показал на очередную афишную тумбу. На ней красовалась опоясывающая всю тумбу афиша с разноцветным текстом, который гласил об открытии 2 ноября зимнего оперного сезона в помещении Железнодорожного собрания. Антреприза Леонтия Патушинского, три оперы подряд: 2 ноября – «Аида», 3-го – «Кармен», 4-го – «Травиата» – с участием московских и петербургских театров.
– И чё? – Федя остался совершенно равнодушен. – Чё обрадовался-то?
– Ну как же! Это же опера! Знаменитые артисты! Кстати, в оперной студии работает замечательный художник-оформитель Макарий Домрачев. Ты хотел бы у него учиться?
Федя пожал плечами:
– Не знаю. Вывески оформлять я умею: у нас в художественно-промышленном училище был такой предмет. Скучно это!
– Он оформляет не вывески, а театральные спектакли – оперы, оперетты, драматические. Придумывает декорации, костюмы…
– Постой-ка! – перебил Федя. – Чё это?
Он показал на щит на подставке возле входа в четырёхэтажный дом с табличкой «Дом Мееровича. Большой проспект, 24 А». Надпись на щите гласила: «Студия живописи, рисования и лепки „Лотос“ проводит набор учащихся. Желающие поступить проходят конкурс авторских рисунков. Приём в мансарде с 10:00 до 18:00».
– Что значит «авторских»?
– Это значит твоих собственных, – пояснил Сяопин. – Ты взял портрет Госян?
У Феди через плечо висела большая сумка, с которой он приехал и в которой хранил все принадлежности художника, в том числе картонную папку с рисунками.
– Тута, – похлопал Федя по сумке.
– Тогда пошли. Вдруг повезёт.
Большая светлая комната с окнами на две стены была заставлена станками, мольбертами и стеллажами, заполненными масками, черепами и гипсовыми частями человеческого тела.
За большим столом в кресле сидел и читал газету мужчина лет сорока в рубашке с чёрным галстуком-бабочкой, в бордовом жилете и с толстой сигарой во рту. Братья поздоровались. Мужчина кивнул в ответ, не отрываясь от газеты. Минута прошла в молчании. Братья переминались в ожидании. Мужчина вдруг хохотнул, бросил газету на стол и хлопнул по ней ладонью:
– Надо же: Чан Кайши разгромил У Пэйфу! Вот подарочек Чжан Цзолиню! Представляете?! – обратился он почему-то именно к Сяопину. Наверное, потому, что речь шла о китайцах.
– Не представляю, – улыбнувшись, ответил Сяопин. – Какая Чжану радость от разгрома У? Оба милитаристы, оба против Гоминьдана.
– О, вы говорите по-русски! – восхитился мужчина. Он вынул сигару изо рта, выпустил несколько колечек ароматного дыма и встал. – Позвольте представиться: секретарь художественной студии «Лотос» Владимир Михайлович Анастасьев. Чем порадуете, молодые люди?
– Я – ничем, – сказал Сяопин, – а вот он, Фёдор Иванович Саяпин, наверняка порадует.
– Наверняка? – выразил недоверие секретарь студии. – Что ж, уважаемый Фёдор Иванович, радуйте.
Федя разложил на столе несколько рисунков: пейзажи, сельские виды, наброски фигур – мужчин и женщин, стариков и детей, русских и китайских. Отдельно, в сторонке, поместил портрет Госян. Владимир Михайлович первоначально быстрым взглядом охватил общий вид разложенного и мгновенно выделил портрет. Переложил его в центр стола и несколько минут разглядывал. Сначала сидя, затем встал и смотрел сверху. Про визитёров словно забыл, а они стояли перед ним, переминаясь и переглядываясь. Наконец Сяопин не выдержал, взял в сторонке два стула, усадил Федю и сел сам.
Анастасьев не обратил на это никакого внимания. Ещё минуту или две вглядывался в портрет, потом отложил его и взялся за другие рисунки. Работы Феди ему явно нравились.
Просмотрев рисунки по второму разу, Владимир Михайлович вернулся к портрету и снова уделил ему несколько минут. Он даже забыл про сигару, продолжая её, потухшую, держать в зубах.
– Что скажете? – не выдержал Сяопин.
Анастасьев вздрогнул, оторвался от созерцания Госян и уставился на него.
– А вы, собственно, кто такой? Он, – секретарь студии ткнул пальцем в Федю, – наверняка художник, как вы изволили выразиться, Фёдор Иванович Саяпин, а кто вы, сяньшен?[31]
– Я – Дэ Сяопин, преподаватель китайского языка в гимназии имени Хорвата. Единокровный брат Фёдора Саяпина, – гордо сказал Сяопин.
– Бра-ат?! – удивлению Владимира Михайловича, казалось, не будет границ. Он переводил взгляд с одного на другого, и постепенно удивление сменялось согласием и утверждением: – А что? Да… Ну, волосы – первое, понятно… Но что-то общее есть в облике… Ишь ты, братья, значит?!
– Братья, – подтвердил Федя. – У нас отец – один.
– Братья – это хорошо. – Анастасьев снова зажёг сигару, пыхнул дымом. – Это, судари мои, замечательно, что русский и китаец – братья! Однако вернёмся к нашим делам. Фёдор Иванович, вас мы зачисляем на курсы безоговорочно, и, думаю, со мной мои коллеги согласятся, бесплатно. Вы откуда взялись? Почему раньше не приходили?
– Я вчера приехал в Харбин. А вообще-то, из Благовещенска. Я батю ищу, он, может, тут живёт.
– Мы вместе ищем, – добавил Сяопин. – Федя пока у нас живёт, в Старом Харбине.
– Естественно, у вас – вы же братья, – как-то очень по-доброму сказал Владимир Михайлович. – А кто ваш батя?
Сяопин вопросительно взглянул на брата.
– Есаул Амурского казачьего войска, – гордо сказал Федя. – У него ордена и медали есть.
– Вот такой у нас отец! А на вас мы наткнулись случайно, – пояснил Сяопин. – Мы шли в Желсоб. Насчёт работы для Фёдора.
– Жить-то на что-то нужно, не могу же я на шею брату садиться, – голос Феди прозвучал просительно: вдруг у секретаря что-нибудь насчёт работы есть в загашнике?
Как ни странно, оказалось – есть!
– Я служу инспектором Учебного отдела Харбинского общественного управления, сокращённо ХОУ, – сказал Анастасьев. – Нам, кажется, нужен работник в архив. Я выясню и сообщу вам, когда придёте на занятия. А занятия по рисованию начинает со следующей недели наш замечательный художник Александр Кузьмич Холодилов. Приходите сюда к десяти часам. Из Старого Харбина успеете?
– Успеет, – заверил Сяопин.
– Я рисунки могу забрать? – потянулся Федя к своим листам.
– Да-да, заберите, но на занятие принесите. Покажете мастеру. Порадуете. Портрет девушки не забудьте.
– Это Госян, моя сестра, – похвастался Сяопин.
– Надеюсь, Фёдору не единокровная?
– Нет, конечно. Только мне.
– Слава богу! – Анастасьев произнёс это с такой интонацией, что парни переглянулись. В глазах Феди мелькнуло недоумение, зато у Сяопина из-под длинных ресниц брызнули весёлые искры: он явно понял невысказанный намёк. – А что касается подарка Чжан Цзолиню, – добавил Владимир Михайлович, – так не секрет, что наш маршал сам мечтает объединить Китай. Естественно, под своей властью. У Пэйфу был ему сильным конкурентом, а Чан Кайши с Гоминьданом… – он на мгновение запнулся и закончил: – Впрочем, как говорят в Китае: всё равно выше неба не будешь.