Нет, он не звонил, не писал. Он снова исчез. Он исчез и я отказывалась верить, что все в порядке. Десятиметровой волной цунами во мне росла уверенность, что он меня бросил. Несмотря на то, что он пришел, когда я позвала. Несмотря на то, что она назвал меня, как раньше. Несмотря на то, что он говорил «до».
В среду рано утром я пришла к входу в автошколу, где к тому моменту уже собралось прилично народа. Я пришла не сдавать экзамен, я пришла за дозой. Я знала, что он будет присутствовать и не сможет от меня сбежать.
Я подошла к своим ребятам из группы, поздоровалась со всеми и стала ждать. Мирон приехал к девяти. Вышел из машины и направился в нашу сторону. Совсем как тогда, когда я поняла, что пропала. И снова он делал вид, что не замечает меня. Только в тот раз он был в белом и без повреждений на лице, а теперь на нем был строгий костюм и темно-синее пальто. И, несмотря на шрам на виске, легкую синеву под ним и заживающие трещины на губах, он все равно был самым красивым мужчиной на земле, а его губы были все такими же ядовито-сладкими для меня.
Шутливо ответив на все вопросы, касавшиеся его внешности и предстоящего испытания, он зашел внутрь. В это время к входу подъехала пара автобусов и всех пригласили занять там места: наши группы должны были ехать в экзаменационный отдел инспекции, чтобы сдать там теоретический экзамен. Я тянула время, сколько могла, в надежде, что сейчас он выйдет и мы поедем с ним вдвоем. Наивная. Он не вышел, я залезла в автобус и мы уехали.
Теорию я сдала, причем самая первая, не допустив ни одной ошибки. На кнопки я жала, как во сне. На этапе теоретического экзамена «отвалились» двое ребят, а все остальные вернулись в автобусы, и мы поехали по площадку, чтобы исполнить там «змейки», «горки» и прочее. Его машину там, на месте, я заметила сразу. Сам он курил возле нее и смотрел в нашу сторону. Когда я вышла из автобуса, он махнул мне рукой, чтобы я подошла к нему. Я, дрожа от радости, шагала к нему, кутаясь в пальто.
– Замерзла? – спросил он, когда я остановилась в паре сантиметров от него.
– Привет.
– Садись в машину, переобувайся.
– Зачем? – удивилась я.
– Высоцкая, твою мать, как ты будет педали жать на таких каблуках?
Я опустила глаза вниз и посмотрела на свои сапоги.
– Я не подумала… Мне не во что переобуться.
– Ты слышала, что я тебе сказал, маленькая моя? Садись в машину и переобувайся.
Я нерешительно обошла машину спереди, открыла пассажирскую дверцу и увидела внизу на резиновом коврике свои кроссовки. Он видел, что я пришла в сапогах, и съездил ко мне домой за ними.
Я села на сиденье, сняла сапоги и нацепила на ноги кроссовки.
– Готова?
– Нет, – честно ответила я ему. – Я не готова. Я в эмоциональной заднице, мне плохо без тебя. Мне нельзя садиться за руль, я кого-нибудь убью.
Он смотрел на меня, а я не могла понять, о чем он думает. Раньше в его глазах я всегда читала одно и то же: я была для него как меню в ресторане, а он просто выбирал последовательность блюд. Сейчас голода в его взгляде не было. Я вылезла из его машины и подошла к нему очень близко. Подняла голову и смотрела ему глаза с этими его чертовыми ресницами, ища там хотя бы малейший проблеск того, что было раньше.
– Я хорошая. Ты плохой. Правильно? – тихо и спокойно произнесла я.
Он прикрыл глаза в знак согласия.
– Я твоя. Правильно?
Он слишком долго медлил с ответом. Он отворачивал голову, поджимал губы, раздувал ноздри, вздыхая и сжав зубы. И молчал.
– Да, твою мать, Мирон! Что происходит? Что там случилось?! Какого хера…
Он быстро поймал рукой меня за подбородок и его пальцы вцепились в него мертвой хваткой, сжимая до боли.
– Не смей материться, Высоцкая. Я не люблю повторять дважды, – он разозлился.
Ну, хоть что-то.
– А ты накажи меня, – с вызовом, негромко произнесла я, убирая его пальцы от своего лица.
Он сжал мою руку и провел пальцем по моим губам.
– Тащи свою задницу в белый «Поло», ты первая.
Сопроводив эти слова шлепком по моей заднице, он толкнул меня вперед. «Наказана?» – подумала я про себя.
В абсолютном раздрае я села за руль белого фольцвагена. Рядом со мной на место инструктора сел Мирон.
– Ты все помнишь? – спросил он, пристегивая ремень безопасности.
– Что именно ты имеешь в виду?
– Введу, что имею, маленькая моя, – я повернула голову и увидела (клянусь!), как блеснули его глаза.
Но все это длилось мгновение, и его взгляд снова стал каменным, а голос холодным:
– Змейка, парковка, потом бокс и горка.
– Помню, – ответила я и потянулась к зажиганию, но он быстро перехватил мою руку.
– Тогда пристегнись. Ты уже сдаешь.
Я пристегнулась и мы начали. Инспекторы, принимающие экзамены, медленно шли вслед за нашей машиной, записывая что-то на своих планшетах. Я повиляла между фишками, удачно не сбив ни одной. Потом парковалась, вспоминая, как мы ездили пить кофе в «Кофеманию» на Покровке, и Мирон называл мне стоимость двух машин, между которыми я должна была втиснуться. Тогда действовало отрезвляюще. Я уже включила заднюю и выкручивала руль, когда Мирон дотронулся до моей руки:
– Не торопись.
Я на секунду закрыла глаза: от его касания у меня закружилась голова.
– Вот так, – он отклонялся и смотрел в мое зеркало. – Как только увидишь правую фару, начинай мягко обратно…
– Там нет никакой машины, – прошептала я.
– Там есть машина, маленькая моя. Там бэха черная стоит. Видишь? Помнишь?
Да, мать твою, я помню! Я помню, как мы приехали тогда, какой ливень шел на улице. Я помню, как мы бежали до входа и успели вымокнуть до нитки. Я помню, как ты перепутал стаканы с кофе. Я помню, как ты прижимал меня к себе и водил пальцами по моей татуировке. Я помню, что ты шептал мне тогда на ухо и как я смеялась над твоими словами, сука…
– Теперь влево до упора, – его голос вырвал меня из воспоминаний.
Я выкрутила руль и остановилась. Один из инспекторов кивнул и указал рукой на горку. Я посмотрела на Мирона и он тоже кивнул.
– Давай, на горку.
Я тронулась с парковки, сделала небольшой круг и поднялась в горку. Сцепление, тормоз, нейтралка, ручник. Я видела боковым зрением, как он наблюдает за каждым моим движением. Машина стояла неподвижно, а я замерла.
– Все, – произнес он, – выжимай сцепление и первую.
– Я знаю, – отрезала я, нажала педаль и включила скорость.
– Плавно убирай сцепление, сразу добавляй газ…
– Я знаю!
Мирон потянулся к ручному тормозу, но я вдруг громко, со злобой остановила его:
– Не смей мне помогать!
Он убрал руку, а я сама опустила рычаг тормоза и въехала на горку, притормозила, чтобы не слететь, спустилась вниз, подъехала к инспектору, заглушила мотор и вышла, хлопнув дверцей.
– Неплохо, – услышала я от него, но, не останавливаясь, направилась в автобус.
Бесконечно долго все катались по площадке, на улице начался снег с дождем, а я сидела в конце салона, кутаясь в пальто и пряча слезы. Я не могла повернуть голову и посмотреть на него: я боялась правды. Если постоянно пялиться на собственные кроссовки, то можно было верить, что он, прогуливаясь по площадке под порывами ветра, смотрит в мою сторону.
В автобус постепенно возвращались те, кто успешно сдал эту часть экзамена. Становилось шумно, и я перестала слышать свои мысли. Примерно через час все, кому предстояло сдавать экзамен на городских улицах, оказались в автобусах. С десяток человек отсеялись на этом этапе и я видела, что Мирон был прав: подготовка в его школе была на высшем уровне. Где-то в середине ряда, справа сидела молодая девчонка: симпатичная, милая мордашка, высокий хвост, приятная улыбка, горящие глаза… «Ее он тоже учил? Так же, как меня?». Предательская слеза сорвалась с ресницы. Сука.
Автобусы медленно направились прочь с площадки, а я все еще боялась посмотреть, едет ли он за мной.
В городе моя очередь настала на Садовом, возле «Атриума». Когда я шла к машине, я видела, что на заднем сиденье сидел инспектор, а на месте инструктора Мирон. Я поздоровалась с первым, не взглянула на второго, пристегнулась и спросила:
– Куда?
– Ну, пока прямо, Виктория Андреевна, – усмехнулся экзаменатор.
Я пристегнула ремень, чуть отодвинула сиденье, поправила зеркало, включила музыку и, мигнув поворотником и убедившись, что могу выезжать, плавно покатилась вперед.
Машин было немного. Я, не уточнив, куда именно я должна приехать, быстро перестроилась в крайний левый ряд, стараясь держать скорость под контролем, и понеслась по Садовому. Дворники сметали с лобового стекла снежные хлопья, а я снова «просто ехала домой, как обычно». Только весело и легко мне не было, Мирон молчал и не смотрел на меня своим голодным взглядом, а позади сидел третий лишний. Мне было наплевать, получу я права или нет, и я стала прибавлять газ. Сразу же почувствовала, как Мирон со своей стороны начал давить на педаль тормоза, не давая мне нарушить правила. «Не смей мне помогать!» – едва слышно и незаметно прошептала я одними губами и снова слезы сорвались с кончиков ресниц. Он не смотрел ни на меня, ни на спидометр, он просто знал, что я делаю. Я ехала по городу, в моей машине сидели двое, но я была одна. Иногда я смахивала слезы рукой и инспектор это заметил:
– Все в порядке? – с тревогой спросил он. – Вы можете продолжать, Виктория Андреевна.
– Все нормально, – ответила я, хлюпнув носом. – Песня грустная.
– Тогда сделайте потише и давайте правее. Поедем на Тверскую…
Я прибавила звук и видела, как Мирон бросил на меня гневный взгляд. Как назло, я не пересекла ни одной сплошной, на всех светофорах останавливалась ровно перед линией, на каждом пешеходном переходе сбрасывала скорость: все сделала правильно. Мне казалось, что я все делала правильно, но это не помогало мне перестать каждой порой чувствовать одиночество. От меня несло обидой, отчаянием и разочарованием.
Когда инспектор указал на парковку, я остановила машину и посмотрела на него в зеркало заднего вида.
– Хорошо водите, – с улыбкой сказал он, видя, что я ожидаю его одобрения.
– Инструктор хороший попался, – ответила я и перевела взгляд на Мирона.
Он посмотрел на меня в ответ. Он видел, как задрожали мои губы, но не дрогнул. Хуже было некуда и я вышла из машины. На мое место сел молодой мужчина, я твердой походкой пошла к автобусу, а Мирон остался в учебной машине.
Какое-то время мы ехали друг за другом. Кто-то преодолевал внушительные расстояния, кто-то нет. Но все по очереди возвращались в автобус и, в конце концов, к вечеру мы вернулись в экзаменационный отдел. Уже темнело, мы стояли на улице у входа, я замерзла и ждала только момента, когда окажусь дома одна и вопьюсь зубами в подушку, душа крик, рвущийся наружу. Через какое-то время к нам на улицу из здания вышел Мирон со списками в руке и зачитал фамилии тех, кто успешно прошел все испытания. Я дождалась от него «Высоцкая» в самом конце. Я сдала свой экзамен. Все, кто оказался сегодня в счастливчиках, благодарили его, прощались и расходились в разные стороны. В итоге мы с ним остались вдвоем. Он сделал несколько шагов ко мне и кивнул головой направо:
– Садись в машину.
Я опустила свою голову и послушно пошла вперед. Сев на пассажирское сиденье, я переобулась, поставила свои кроссовки на переднюю панель и дернула ручку на двери.
– Куда-то собралась? – наглым голосом спросил он.
Я показала взглядом на свои кроссовки и тихо ответила:
– Не сочти за труд, выброси их на помойку.
Затем я вышла, хлопнула дверцей и сделала несколько шагов, прежде чем обернуться. Какое-то время его машина стояла на месте. Я знала, что он смотрит на меня, но темное стекло скрывало от меня этот взгляд. Снова шел снег, все было таким белым, таким красивым… Снежинки таяли у меня на щеках и отличить их следы от слез было невозможно. Машина зажгла свои огни, мощно заработал двигатель и Мирон поехал прочь. Я отвернулась и пошла вперед, уже не оглядываясь.