Глава VI. Горбунья. – Новый враг
Когда мы вошли в столовую, над длинным обеденным столом горела люстра, ярко освещая комнату.
Вся семья уже сидела за обедом. Тетя Нелли указала мне место около Матильды Францевны, которая, таким образом, очутилась между мной и Ниночкой, приютившейся около матери. Напротив нас сидели дядя Мишель и оба мальчика.
Возле меня оказался еще один незанятый прибор. Он невольно привлек мое внимание. «Разве в семье Икониных есть еще кто-нибудь?» – подумала я.
И как бы в подтверждение моих мыслей дядя с недовольством взглянул на пустой прибор и спросил у тети:
– Опять наказана? Да?
– Должно быть! – пожала та плечами.
Дядя хотел спросить еще что-то, но не успел, потому что как раз в это время в передней прозвенел такой оглушительный звонок, что тетя Нелли невольно зажала уши, а Матильда Францевна на пол-аршина подпрыгнула на стуле.
– Отвратительная девчонка! Сколько раз ей было велено не трезвонить так! – произнесла тетя сердитым голосом и обернулась к дверям.
Я посмотрела туда же. На пороге столовой стояла маленькая кривобокая фигурка с приподнятыми плечами и длинным худым лицом.
Лицо девочки было таким же безобразным, как и фигурка. Длинный крючковатый нос, тонкие бледные губы, нездоровый цвет кожи и густые черные брови на низком упрямом лбу. Единственное, что было красиво в этом не по-детски суровом и недобром старушечьем личике, так это глаза. Большие, черные, умные и проницательные, они горели, как два драгоценных камня, и сверкали, как звезды, на бледном лице.
Когда девочка немного повернулась, я тотчас заметила огромный горб за ее плечами. Бедняжка! Так вот почему у нее такое измученное личико, такая жалкая обезображенная фигурка!
Мне стало ее жалко до слез. Покойная мамочка всегда учила меня любить и жалеть калек, обиженных судьбой.
Но, очевидно, никто, кроме меня, не жалел маленькую горбунью. По крайней мере, Матильда Францевна окинула ее с головы до ног сердитым взглядом и спросила, ехидно поджимая свои синие губы:
– Опять изволили быть наказаны?
А тетя Нелли вскользь взглянула на горбунью и бросила мимоходом:
– Сегодня опять без пирожного. И в последний раз запрещаю тебе так трезвонить. Нечего на ни в чем не повинных вещах показывать свой прелестный характер. Ты когда-нибудь оборвешь звонок, злючка!
Я взглянула на горбунью в полной уверенности, что та покраснеет, смутится, что на ее глаза набегут слезы. Но ничуть не бывало! Девочка с самым равнодушным видом подошла к матери и поцеловала у нее руку, потом направилась к отцу и кое-как чмокнула его в щеку. С братьями, сестрой и гувернанткой она и не думала здороваться. А меня как бы и совсем не заметила.
– Жюли! – обратился к горбатой девочке дядя, как только она уселась на незанятое место по соседству со мной. – Разве ты не видишь, что у нас гостья? Поздоровайся же с Леной. Она твоя кузина.
Маленькая горбунья подняла глаза от тарелки с супом, за который было принялась с большой жадностью, и посмотрела на меня как-то боком, вскользь.
Господи! Что за глаза у нее были! Злые, ненавидящие, угрожающие, суровые, как у голодного волчонка, которого затравили охотники… Словно я была ее давнишним и злейшим врагом, которого она ненавидела всей душой. Вот что выражали черные глаза горбатой девочки.
Когда подали сладкое – что-то красивое, розовое и пышное, в виде башенки, на большом фарфоровом блюде, – тетя Нелли повернула к лакею свое холодное красивое лицо и проговорила строго:
– Старшая барышня сегодня без пирожного.
Я взглянула на горбунью. Ее глаза загорелись злыми огоньками, и без того бледное лицо побелело еще больше.
Матильда Францевна положила мне на тарелку кусочек пышной розовой башенки, но я не могла есть сладкое, потому что на меня в упор с завистью и злобой смотрели два жадных черных глаза.
Мне показалось невозможным есть свою порцию, когда моя соседка была лишена сладкого, и я решительно отодвинула от себя тарелку и тихо шепнула, наклонившись в сторону Жюли:
– Не волнуйтесь, пожалуйста, я тоже не буду кушать.
– Отвяжитесь! – буркнула она чуть слышно, но с еще большей злобой и ненавистью в глазах.
Когда обед закончился, все вышли из-за стола. Дядя и тетя тотчас же поехали куда-то, а нас, детей, отправили в классную – огромную комнату возле детской.
Жорж тотчас же исчез куда-то, сказав мимоходом Матильде Францевне, что идет учить уроки. Жюли последовала его примеру. Нина и Толя затеяли какую-то шумную игру, не обращая никакого внимания на мое присутствие.
– Елена, – услышала я за спиной знакомый мне неприятный голос, – ступай в свою комнату и разбери свои вещи. Вечером будет поздно. Ты сегодня должна пораньше лечь спать: завтра пойдешь в гимназию.
В гимназию? Полно, не ослышалась ли я? Меня отдадут в гимназию? Я готова была запрыгать от радости.
Всего два часа проведя в семье дяди, я уже поняла всю тяжесть предстоящей мне жизни в этом большом, холодном доме в обществе сердитой гувернантки и злых двоюродных братьев и сестриц. Немудрено поэтому, что я так обрадовалась известию о поступлении в гимназию, где меня встретят не так, как здесь. Ведь там будет не две, а, может быть, тридцать две девочки-сверстницы, среди которых, конечно, найдутся хорошие и милые, которые не будут меня так обижать, как эта надутая, капризная Ниночка и злая, угрюмая и грубая Жюли. К тому же там, наверное, не будет такой сердитой клетчатой дамы, как Матильда Францевна!
На душе стало как-то веселее от этого известия, и я побежала разбирать свои вещи, исполняя приказание гувернантки, и даже не обратила особенного внимания на брошенное мне вслед замечание Ниночки, обращенное к брату:
– Смотри, смотри, Толя! Наша Мокрица – уже не Мокрица больше, а настоящая коза в сарафане!
На что Толя заметил:
– Верно, она в платье своей мамаши. Точно мешок!
Стараясь не слушать, что они говорят, я поторопилась уйти от них.
Миновав коридор и какие-то две-три не такие большие и не такие светлые комнаты, из которых одна, должно быть, была спальня, а другая уборная, я вбежала в детскую – в ту самую комнату, куда Ниночка водила меня мыть руки перед обедом.
– Где мой чемоданчик, не можете ли вы сказать? – вежливо обратилась я с вопросом к молоденькой горничной, стелившей на ночь постели.
У горничной было доброе румяное лицо, которое приветливо мне улыбалось.
– Нет, нет, барышня, вы не здесь спать будете, – сказала она. – У вас комнатка совсем особенная будет. Генеральша так приказала.
Я не сразу сообразила, что генеральша – это тетя Нелли, но тем не менее попросила горничную показать мою комнату.
– Третья дверь направо по коридору, в самом конце, – охотно пояснила она, и мне показалось, что глаза девушки с лаской и грустью остановились на мне, когда она добавила: – Жаль мне вас, барышня, трудно вам у нас будет. Дети у нас злючки, прости Господи!
Она сокрушенно вздохнула и махнула рукой.
Я выбежала из спальни с сильно бьющимся сердцем. «Первая… вторая… третья…» – считала я двери, выходившие в коридор. Вот она – третья дверь, о которой говорила девушка! Я не без волнения толкаю ее…
Передо мной крошечная комнатка в одно окно. У стены узкая кроватка, простой рукомойник и комод. Но не это привлекло мое внимание. Посреди комнаты лежал мой раскрытый чемоданчик, а вокруг него на полу валялось мое белье, платья и все нехитрое имущество, которое так заботливо укладывала Марьюшка, собирая меня в дорогу.
А над всеми моими сокровищами сидела горбатая Жюли и бесцеремонно рылась на дне чемоданчика.
Увидев это, я так растерялась, что в первую минуту не могла произнести ни слова. Я лишь молча стояла перед девочкой, не зная, что сказать. Потом, сразу оправившись и встряхнувшись, я произнесла дрожащим от волнения голосом:
– И не стыдно вам трогать то, что вам не принадлежит?
– Не твое дело! – грубо оборвала меня горбунья.
В это время ее рука, безостановочно шарившая на дне чемодана, схватила завернутый в бумагу и тщательно перевязанный ленточкой пакетик. Я знала, что́ это за пакетик, и со всех ног бросилась к Жюли, стараясь вырвать его из ее рук.
Но не тут-то было. Горбунья оказалась куда проворнее и быстрее меня. Она высоко подняла руку со свертком над головой и в один миг вскочила на стол, стоявший посреди комнаты. Она быстро развернула сверток, и в ту же минуту из-под бумаги выглянула старенькая, но красивая коробочка-несессер, которой всегда пользовалась при работе покойная мамочка и которую почти накануне своей смерти подарила мне. Я очень дорожила этим подарком, потому что каждая вещица в этой коробке напоминала мне мою дорогую маму.
Я всегда так осторожно обращалась с этой коробочкой, словно она была сделана из стекла и могла разбиться, что сейчас мне было очень больно видеть, как бесцеремонно рылась в ней Жюли, швыряя на пол каждую вещицу из несессера.
– Ножницы… игольник… наперсток… протыкалочки… – перебирала она, выбрасывая одну вещь за другой. – Отлично, все есть… Целое хозяйство… А это что? – и она схватила маленький портрет мамочки, находившийся на дне несессера.
Я тихо вскрикнула и бросилась к ней.
– Послушайте… – зашептала я, дрожа от волнения, – ведь это нехорошо… вы не смеете… Это не ваши… а мои вещи… Нехорошо брать чужое…
– Отвяжись… Не ной!.. – прикрикнула на меня горбунья и вдруг зло рассмеялась мне в лицо. – А хорошо у меня отнимать было, а? Что ты на это скажешь? – задыхаясь от злобы, прошептала она.
– Отнимать? У вас? Что я могу у вас отнять? – пораженная до глубины души, воскликнула я.
– Ха, не знаешь разве? Скажите пожалуйста, невинность какая! Так я тебе и поверила! Держи карман шире! Противная, скверная, нищая девчонка! Уж лучше бы ты не приезжала. Без тебя легче было. Все-таки мне раньше не так попадало, потому что я жила отдельно, не с противной Нинкой, маминой любимицей, и у меня был свой уголок! А тут… ты приехала, и меня в детскую к Нинке и к Баварии перевели… У-у! Как я ненавижу тебя за это, гадкая, противная! Тебя, и твой несессер, и все, и все!
И говоря это, она широко размахнулась рукой с маминым портретом, очевидно, желая отправить его туда же, где уже нашли себе место игольник, ножницы и хорошенький серебряный наперсток, которым очень дорожила покойная мамочка.
Я вовремя схватила ее за руку. Тогда горбунья изловчилась и, быстро наклонившись к моей руке, изо всех сил укусила меня за палец.
Я громко вскрикнула и отступила назад.
В ту же минуту дверь широко распахнулась, и в комнату стремглав влетела Ниночка.
– Что? Что такое? – подскочила она ко мне и тут же, заметив в руках сестры портрет, закричала, нетерпеливо топая ногой: – Что это у тебя? Сейчас же покажи! Покажи сию минуту! Жюлька, покажи!
Но та вместо портрета показала сестре язык. Ниночка так и вскипела.
– Ах ты, дрянная горбушка! – закричала она, бросаясь к Жюли, и, прежде чем я смогла удержать ее, она в одно мгновение очутилась на столе рядом с сестрой.
– Покажи сию минуту! – кричала она пронзительно.
– И не подумаю! С чего ты взяла, что я буду показывать? – спокойно возразила горбунья и еще выше подняла руку с портретом.
Тогда произошло нечто совсем особенное. Ниночка подпрыгнула на столе, желая выхватить вещицу из рук Жюли, стол не выдержал тяжести обеих девочек, ножка его подвернулась, и обе сестры с оглушительным грохотом полетели на пол вместе со столом.
Крик… стон… слезы… вопли.
У Нины кровь льет ручьем из носа и капает на розовый кушак и белое платье. Она кричит на весь дом, захлебываясь слезами.
Жюли присмирела. У нее тоже ушиблены рука и колено. Но она молчит и только втихомолку кряхтит от боли.
На пороге комнаты появляются Матильда Францевна, Федор, Дуняша, Жорж и Толя.
– Остроумно! – тянет Жорж по своему обыкновению.
– Что? Что случилось? – кричит Матильда Францевна, бросаясь почему-то ко мне и тряся меня за руку.
Я с удивлением смотрю в ее круглые глаза, не чувствуя за собой никакой вины. И вдруг взгляд мой встречается со злым, горящим, как у волчонка, взором Жюли. В ту же минуту девочка подходит к гувернантке и говорит:
– Матильда Францевна, накажите Лену. Она прибила Ниночку!
Что?.. Я едва верю своим ушам.
– Я.? Я прибила? – повторяю я эхом.
– А скажешь – не ты? – резко закричала на меня Жюли. – Смотри, у Нины кровь идет носом!
– Велика важность – кровь! Три капельки только, – произнес с видом знатока Жорж, внимательно иссследуя припухший нос Нины. – Удивительные эти девчонки, право! И подраться-то как следует не умеют. Три капли! Остроумно, нечего сказать!
– Да это же неправда! – начала было я и не докончила фразы.
Костлявые пальцы впились мне в плечо, и Матильда Францевна потащила меня куда-то из комнаты.
