Глава III. Клетчатая дама
Когда поезд подъехал, Марьюшка отыскала знакомого кондуктора и просила его довезти меня до Петербурга и присмотреть за мной по дороге. Затем дала мне бумажку, на которой было записано, где живет в Петербурге мой дядя, перекрестила меня и, сказав: «Ну, будь умницей!» – простилась со мной…
Всю дорогу я провела словно во сне. Напрасно сидевшие в вагоне люди старались развлечь меня, напрасно добрый Никифор Матвеевич обращал мое внимание на попадавшиеся нам по дороге разные деревни и строения. Я ничего не видела, ничего не замечала.
Так доехала я до Петербурга…
Выйдя с моим спутником из вагона, я была сразу оглушена шумом, криками и сутолокой, царившими на вокзале. Люди бежали куда-то, сталкивались друг с другом и снова бежали с озабоченным видом, сжимая в руках узлы, свертки и пакеты.
У меня даже голова закружилась от всего этого шума, грохота и крика. Я не привыкла к такому: в нашем приволжском городе не было так шумно.
– А кто же вас встречать будет, барышня? – вывел меня из задумчивости голос Никифора Матвеевича.
Я невольно смутилась. Кто меня будет встречать? Не знаю!
Провожая меня, Марьюшка успела сообщить только, что ею послана телеграмма в Петербург, извещающая дядю о дне и часе моего приезда. Но приедет он меня встретить или нет – этого я положительно не знала.
И потом, если дядя даже и будет на вокзале, как я его узнаю? Ведь я его видела только на портрете в мамочкином альбоме!
Размышляя таким образом, я в сопровождении моего покровителя Никифора Матвеевича бегала по вокзалу, внимательно вглядываясь в лица тех господ, которые имели хоть отдаленное сходство с дядиным портретом. Но никого похожего на вокзале не оказалось.
Я уже порядом устала, но все еще не теряла надежды увидеть дядю.
Крепко схватившись за руки, мы с Никифором Матвеевичем метались по платформе, поминутно натыкаясь на встречную публику, расталкивая толпу и останавливаясь перед каждым мало-мальски важного вида господином.
– Вон, вон еще один похожий, кажется, на дядю! – закричала я с новой надеждой, увлекая моего спутника вслед за высоким седым господином в черной шляпе и широком модном пальто.
Мы прибавили шагу и теперь чуть не бегом бежали за высоким господином. Но когда мы уже почти настигли его, незнакомец повернул к дверям зала первого класса и исчез из виду. Я бросилась за ним следом, Никифор Матвеевич за мной…
И тут случилось нечто неожиданное: я нечаянно запнулась за ногу проходившей мимо дамы в клетчатом платье, в клетчатой накидке и с клетчатым же бантом на шляпе. Дама взвизгнула и, выронив из рук огромный клетчатый зонтик, растянулась во всю длину на дощатом полу платформы.
Я бросилась к ней с извинениями, как и подобает хорошо воспитанной девочке, но она даже не удостоила меня взглядом.
– Олухи! Неучи! Грубияны! – кричала на весь вокзал клетчатая дама. – Несутся как угорелые и сбивают с ног порядочную публику! Вот пожалуюсь на вас начальнику станции! Директору дороги! Градоначальнику! Помогите хоть подняться-то, невежи!
Она барахталась, делая усилия встать, но ей это никак не удавалось.
Никифор Матвеевич и я подняли наконец клетчатую даму, подали ей отброшенный во время ее падения огромный зонтик и стали расспрашивать, не ушиблась ли она.
– Ушиблась, понятно! – все тем же сердитым голосом кричала дама. – Конечно, ушиблась. Что за вопрос! Тут насмерть убить, не только ушибить можно. А все ты! Все ты! – внезапно накинулась она на меня. – Скачешь, как дикая лошадь, противная девчонка! Вот подожди у меня, городовому скажу, в полицию отправлю! – И она сердито застучала зонтиком по доскам платформы. – Полицейский! Где полицейский? Позовите его! – снова завопила дама.
Я обомлела. Страх охватил меня. Не знаю, что бы сталось со мной, если бы Никифор Матвеевич не вмешался в это дело и не заступился за меня.
– Полноте, сударыня, не пугайте ребенка! Видите, девочка сама не своя от страха, – проговорил добрым голосом мой защитник. – И то сказать – не виновата она. Сама в расстройстве. Наскочила нечаянно, уронила вас, потому что за дядей спешила. Показалось ей, что дядя идет. Сиротка она. Вчера в Рыбинске мне ее передали с рук на руки, чтобы к дяденьке доставить в Петербург. Генерал у нее дяденька… Генерал Иконин… Фамилии такой не слыхали ли?
Едва мой новый друг и защитник успел произнести последние слова, как с клетчатой дамой произошло что-то необычайное. Голова с клетчатым бантом, туловище в клетчатой накидке, длинный крючковатый нос, рыжеватые кудельки на висках и большой рот с тонкими синеватыми губами – все это запрыгало, заметалось и заплясало в каком-то странном танце, а из тонких губ стали вырываться хриплые, шипящие и свистящие звуки.
Клетчатая дама отчаянно хохотала во весь голос, выронив свой огромный зонтик и схватившись за бока, будто у нее сделались колики.
– Ха-ха-ха! – выкрикивала она. – Вот еще выдумали! Сам дяденька! Сам, видите ли, генерал Иконин, его превосходительство, должен явиться на вокзал встретить эту принцессу! Знатная барышня какая, скажите на милость! Ха-ха-ха! Нечего сказать, разодолжила! Ну, не прогневись, матушка, на этот раз дядя не выехал к тебе навстречу, а послал меня. Не знал он, что ты за птица… Ха-ха-ха!!!
Не знаю, долго ли еще смеялась бы клетчатая дама, если бы, снова придя мне на помощь, Никифор Матвеевич не остановил ее.
– Полно, сударыня, над дитятей неразумным потешаться, – произнес он строго. – Грех! Сиротка барышня-то, круглая сирота. А сирот Бог…
– Не ваше дело. Молчать! – неожиданно закричала, прервав его, клетчатая дама, и смех ее сразу пресекся. – Несите за мной барышнины вещи, – добавила она несколько мягче и, обернувшись ко мне, бросила вскользь: – Идем. Нет у меня лишнего времени с тобой возиться. Ну, поворачивайся! Живо! Марш!
И, грубо схватив меня за руку, потащила меня к выходу. Я едва-едва поспевала за ней.
У крыльца вокзала стояла щегольская пролетка[1], запряженная красивой вороной лошадью. Седой кучер важного вида восседал на козлах.
– Степан, подавай! – крикнула во весь голос клетчатая дама.
Кучер дернул вожжами, и нарядная пролетка подъехала вплотную к самым ступеням вокзального подъезда.
Никифор Матвеевич поставил в экипаж мой чемоданчик, потом помог взобраться клетчатой даме, которая заняла все сиденье, оставив для меня ровно столько места, сколько потребовалось бы, чтобы поместить на нем куклу, а не живую девятилетнюю девочку.
– Ну, прощайте, милая барышня, – ласково зашептал мне Никифор Матвеевич. – Дай вам Бог счастливо устроиться у дяденьки. А ежели что – милости просим к нам. Адресок у вас есть. Мы на самой окраине живем, на шоссе у Митрофаниевского кладбища, за заставой… Запомните? А уж Нюрка-то вам рада будет! Она сироток любит. Добрая она у меня!..
Еще долго говорил бы со мной мой приятель, если бы с высоты сиденья не раздался голос клетчатой дамы:
– Ну, долго ты еще будешь заставлять себя ждать, несносная девчонка? Что у тебя за разговоры с мужиком? Сейчас же на место, слышишь!
Я, как от удара хлыста, вздрогнула от этого едва знакомого мне, но уже успевшего стать неприятным голоса и поспешила занять свое место, наскоро пожав руку и поблагодарив моего недавнего покровителя.
Кучер дернул вожжами, лошадь резво взяла с места, и пролетка, мягко подпрыгивая и обдавая прохожих комками грязи и брызгами из луж, быстро понеслась по шумным городским улицам.
Крепко ухватившись за бортик, чтобы не вылететь на мостовую, я с удивлением смотрела на большие пятиэтажные здания, на нарядные магазины, на конки[2] и омнибусы[3], с оглушительным звоном катившие по улице. Сердце мое невольно сжималось от страха при мысли о том, что ждет меня в этом большом, чужом мне городе, в чужой семье, у чужих людей, про которых я так мало слышала и знала.
