Глава 4
Накануне начала занятий родители еще несколько раз высказывали какие-то странные предложения.
В конце концов я решила, что, наверное, у них есть какие-то травмы из подросткового возраста.
В первый учебный день, когда пора было отправляться в новую школу, я уложила вещи в красный чемодан на колесиках (его придумали для тех, кто часто ездит в командировки, но я вожу в нем учебники и тетрадки) и мы пошли к машине.
Папа с мамой твердо сказали, что подвезут меня до школы. Однако в здание, по моему настоянию, они меня сопровождать не будут.
Я внимательно рассмотрела поэтажный план школьных зданий и запомнила все, от высоты потолков до расположения запасных выходов и электрических розеток.
Меня заранее записали на английский, математику, испанский, физкультуру, социологию и естественные науки.
Я хорошо знала все эти предметы (если не считать физкультуры).
Я вычислила, сколько времени мне потребуется, чтобы пересечь каждый холл, а также подсчитала кубический объем шкафчика для личных вещей.
Я могла наизусть рассказать содержимое буклета для школьников.
Машина тронулась и покатила по подъездной дорожке. Я сгорала от волнения, но твердо знала одно.
К школе я готова.
Я ошибалась.
Там было ужасно шумно.
Девочки визжали, а мальчики нападали друг на друга с применением силы.
По крайней мере, выглядело это именно так.
Мне ужасно не хотелось снимать красную панаму.
Красный – мой личный цвет, но все-таки панама используется для защиты от солнца.
Я присоединилась к толпе и сделала четыре шага. Тут подошла какая-то девочка.
Она прошагала прямиком ко мне и сказала:
– На втором этаже сломался туалет. Вообще не работает.
Помахала рукой куда-то в сторону агрессивных мальчишек и была такова.
Несколько мгновений я раздумывала над ее заявлением.
Это что, какое-то предостережение?
Я увидела, как моя собеседница подошла к двум девочкам, стоявшим рядом со шкафчиками, но с ними она говорила не так напористо.
Оглядев толпу, я зацепилась взглядом за худощавого темноволосого человека, который вез за собой тележку со щетками и бутылками. Сзади к тележке были приторочены две швабры.
Я присмотрелась и поняла, что мы с ним одеты почти одинаково.
Вот только за ним ехал не чемодан с плавающими колесиками и возможностью разворота на 360 градусов, а тележка с чистящими принадлежностями.
И тут мне в голову пришла неприятная мысль: возможно, та девочка приняла меня за обслуживающий персонал.
Я продержалась меньше трех часов.
От всей этой школьной жизни меня начало сильно тошнить. Из соображений, связанных со здоровьем и безопасностью, я пошла в учительскую и настояла на звонке родителям.
Я ждала на улице, на тротуаре, и от одного вида маминой машины мне сразу стало легче дышать.
Не успела я залезть внутрь, как мама быстро сказала:
– В первые дни всегда трудно.
Если бы я имела привычку плакать, то наверняка расплакалась бы, вот только это не в моем характере. Я почти никогда не плачу. Так что я просто кивнула и стала смотреть в окно.
Я могу уйти в себя.
Остаток дня я провела в саду.
Не перекапывала землю, не полола клумбы, не прививала деревья, а просто сидела в тени и слушала курс японского языка.
Вечером я встала у окна, глядела в небо и считала по 7, установив в результате новый рекорд.
Я честно пыталась прижиться.
Но учили нас одному, а училась я совсем другому, и ничего общего между этим не было.
Учителя трудолюбиво вели нас сквозь дебри своего предмета, а я сидела на заднем ряду и скучала. Я все это знала и так, поэтому вместо того, чтобы слушать, рассматривала своих одноклассников.
Из своего опыта посещения средней школы я сделала несколько выводов.
Здесь очень важно, во что ты одет.
В моем идеальном мире все, кто является в образовательное учреждение, должны носить лабораторные халаты, но в настоящей школе ученики одевались кто во что горазд.
Типичный подросток охотно носит крайне неудобную одежду.
Я давно заметила, что чем старше становится человек, тем больше он ценит «удобство».
Вот почему пожилые люди так часто носят брюки на резинке. Или вообще ходят в халате. Кстати, возможно, поэтому дедушки и бабушки так часто дарят внукам пижамы и халаты.
Что до одежды моих одноклассников, то вся она была, на мой взгляд, либо слишком тесной, либо чересчур широкой.
По всей видимости, одежда подходящего размера дресс-кодом не допускалась.
Процветало самовыражение посредством причесок и аксессуаров.
Огромной популярностью пользовался черный цвет.
Некоторые школьники прикладывали массу усилий, чтобы выделиться на общем фоне.
А некоторые так же усердно стремились с этим фоном слиться.
Музыка была чем-то вроде религии.
Иногда она объединяла, иногда – разобщала. Поклонники каждой группы держались особняком и вели себя строго определенным образом.
Взаимодействие между мужскими и женскими особями отличалось разнообразием, интенсивностью и высокой степенью непредсказуемости.
Физических контактов было больше, нежели я ожидала.
Некоторые школьники не считали нужным держать себя в руках.
Никого не волновало здоровое питание.
Половина мальчиков не знали слова «дезодорант».
И еще здесь явно злоупотребляли эпитетом «потрясающий».
Мои школьные злоключения продолжались вот уже 7 дней. И тут на уроке английского миссис Кляйнсэссер объявила:
– Сегодня мы пишем стандартный мониторинг, предлагаемый всем школьникам штата Калифорния. У каждого из вас на парте лежит буклет и карандаш номер два. Не открывайте буклеты, пока я не скажу.
Потом миссис Кляйнсэссер подала сигнал приготовиться и запустила секундомер.
И тут я вдруг решила поучаствовать.
Я взяла карандаш и принялась вписывать ответы.
Через 17 минут и 47 секунд я встала с места, подошла к учительскому столу и отдала учительнице листок с ответами и буклет.
Я потихоньку вышла за дверь и, кажется, услышала перешептывания за спиной.
На все вопросы мониторинга я ответила правильно.
Через неделю я снова вошла в класс миссис Кляйнсэссер. Она меня уже ждала. Она сказала:
– Ива Чэнс, тебя вызывают к директору.
Услышав об этом, класс загудел, словно рабочие пчелы в чашечке цветка.
Я пошла к двери, но в последний миг обернулась.
Должно быть, они поняли, что я хочу что-то сказать, потому что под моим взглядом все замолчали.
Я заставила себя говорить и сказала:
– У меня дома расцвел трупный цветок.
Я почти уверена, что никто ничего не понял.
Кабинет директрисы Рудин выглядел вовсе не так солидно, как мне представлялось.
Директриса, нервозная женщина, наклонилась ко мне через стол, и на лбу у нее обозначились странные изогнутые линии, пересекающиеся одна с другой.
Я подумала, что, если мы просидим так достаточно долго, я увижу у нее на лбу какое-нибудь математическое уравнение.
Но не успела я понять, по какому принципу пересекаются морщины, как они сменили местоположение, а директор сказала:
– Ива, ты знаешь, зачем я тебя вызвала?
Я решила не отвечать – надеялась, что кожа у нее на лбу снова соберется в тот причудливый узор.
Директор смотрела не моргая.
– Ты списывала.
Я услышала собственный голос:
– Я ничего не списывала.
Директриса вздохнула.
– Я посмотрела твое дело. Несколько лет назад у тебя признали выдающиеся способности, однако учителя не могут назвать тебя блестящей ученицей. Ни один школьник в штате не смог правильно ответить на все вопросы.
Я почувствовала, что щеки у меня становятся горячие. Я сказала:
– Правда?
Но на самом деле мне хотелось выкрикнуть:
«У вас на левом локте псориаз в пятой стадии. Псориаз – это кожное заболевание, симптомом которого являются обширные ярко-красные пятна.
Для облегчения состояния я порекомендовала бы курс кортизоновой мази 2,5 %, а также регулярные солнечные ванны – разумеется, при условии, что вы будете избегать солнечных ожогов».
Но ничего этого я не сказала.
Я очень редко имела дело с теми, кто главнее меня. И вовсе не имела опыта медицинской деятельности.
Так что я не стала отстаивать свою правоту.
Просто перестала отвечать.
Последовавший за этим односторонний допрос продлился 47 минут.
Директриса не могла доказать, что я списывала, но была уверена, что без мошенничества с моей стороны не обошлось. В конце концов она меня отпустила.
Но перед этим выдала официальное предписание: посетить одного из школьных психологов, которые работали в главном офисе школьного управления.
К психологу отправляли самых проблемных.
Моего психолога звали Делл Дьюк.