В их тандеме за рулем служебной машины всегда сидел младший лейтенант Борис Павловски. Максим с удовольствием уступал ему эту скучную обязанность: сам он, глядя на мелькавшие мимо пейзажи, впадал в гипнотический транс.
Следственная группа, принявшая Викторию Савиньи, немедленно связалась с прокурором республики, и уже через час назначили судью, который будет курировать дело. Вслед за этим задействовали бригаду Анси, и Ассия Ларше отправила следователей домой к молодой женщине. Вторая группа – группа Б, состоящая из Ахмеда и Эммы, – присоединилась к коллегам младшего лейтенанта Робье, чтобы выяснить, что они накопали в связи с утренней аварией.
Борис и глазом не моргнул, когда руководительница бригады заговорила о деле Савиньи. Причину такой реакции Максим понял, когда коллега наконец нарушил молчание:
– Никогда не слышал об этой Виктории Салиньи. Это что, местная знаменитость?
– Савиньи, – поправил Максим, не отводя взгляда от дороги.
Борис понял, что продолжения не будет, и добавил:
– Тебе это дело знакомо? Может, просветишь?
– Это было то ли в две тысячи восьмом, то ли в девятом, – выдержав паузу, сказал Максим. – В то лето Виктории исполнилось четырнадцать или пятнадцать лет. Как-то раз в первой половине дня она пошла на озеро, но домой не вернулась. В первые месяцы все единодушно считали, что девчонка сбежала, но расследователей насторожили некоторые странные факты и противоречивые свидетельские показания. Если не ошибаюсь, на пляже нашли сумку со всеми ее вещами – это во-первых; во-вторых, родители Виктории входили в одно мутное религиозное сообщество. На озеро отправили аквалангистов, чтобы проверить дно, поисковая группа обследовала окрестные горы, по всей округе провели повальные обыски, но жандармерия потерпела фиаско.
– Хочешь сказать, не появилось ни одной мало-мальски вменяемой гипотезы исчезновения девушки?
– Не то что гипотезы – даже намека на след. Мне казалось, материалы об исчезновении Виктории печатали на первых полосах центральных газет, но я ошибался. Ларше эта история тоже неизвестна…
При упоминании начальницы у Бориса едва заметно дернулся уголок губ. Максим натренированным глазом уловил этот тик, который другой человек мог бы и не заметить. И подумал, что на будущее ему следует быть еще сдержаннее при общении с Ассией.
Голос Бориса вывел его из задумчивости:
– Подобные исчезновения, будь они прокляты, происходят по всей Франции. Я вернулся сюда всего три года назад. У меня такое впечатление, что этим делом интересовались только местные следаки и некоторые самые упертые журналисты.
Максим ответил не сразу.
– Ты прав, но над ним витала тень истории Наташи Кампуш[4]. Ее восемь лет держал в заточении один псих, а после освобождения дотошные журналисты докопались до правды: австрийская полиция совершила массу грубейших ошибок в ходе расследования. У них был шанс задержать преступника на начальном этапе, так что все наши боялись повторения.
– А вот это я как раз помню, – кивнул Борис.
Они миновали пересечение дорог, откуда начался подъем в горы, и вскоре внизу справа мелькнула синеватая гладь озера Анси.
– Представляю, как странно себя чувствуют родители после всех этих лет, – задумчиво произнес Борис и взглянул на напарника. – Ты только подумай, дочери не было десять лет – и нате вам!
Максим вспомнил, как этим утром смотрел на сестру, спавшую на диване в его гостиной, и у него сжалось сердце.
За лесом открылся вид на замок, стоящий на холме над озером.
Будет ли Элоди дома, когда он вернется?
– Пообещай мне одну вещь, – сказал Борис. – Нам пока неизвестно, что пришлось вынести этой молодой женщине, поэтому во время допроса не включай менталиста, уж будь так любезен.
Кто такой менталист? Человек, который с помощью дедукции, а иногда и внушения создает у окружающих впечатление, будто он наделен паранормальными способностями, совсем как талантливый фокусник на представлении, если публика отвечает ему взаимностью. Нет, Максим ни в коем случае не был шарлатаном – он учился синергологии и стал дипломированным специалистом в науке, изучающей невербальное общение. Ничто не высечено на мраморе, ничто не определено на сто процентов, но эта дисциплина обострила наблюдательность Максима и очень помогала во время тяжелых допросов. Борису было, что называется, не дано, и он терпеть не мог, когда напарник пользовался подобными методиками.
Неуместное замечание разозлило Максима. Борис хотел самоутвердиться, но оба знали, что синергологический инструментарий можно использовать и без ведома окружающих.
Сейчас Максим не кивнул – изменив собственным правилам, он дал отпор старшему по званию:
– Не знаю, пугают тебя мои методы или дело в чем-то другом, но явно раздражают. Я и представить не мог, до какой степени.
Пальцы Бориса, сжимавшие руль, побелели.
– Пугают! Ха-ха. – Он разразился саркастическим смехом и одарил напарника взглядом, в котором было все, кроме веселого задора. – Пока ты не двигаешь предметы силой мысли и не воспламеняешь распятия, я могу спать спокойно. Я всего лишь прошу не демонстрировать твои так называемые методы ни родителям, ни девушке. Повторюсь: мы не знаем, как сильно она травмирована, нельзя вламываться в ее жизнь на манер стада бешеных слонов.
И это заявляет почти двухметровый блондин с квадратным подбородком, стрижкой полубокс и в грубых ботинках. Какая ирония.
– Если Викторию действительно похитили и держали взаперти, мы должны как можно скорее узнать максимум деталей, и я пущу в ход все методы, которыми владею! – категоричным тоном объявил Максим.
– Я вроде бы не просил у тебя луну с неба. Ты прекрасно понял, о чем речь! – Борис смотрел недобро.
– Это приказ? – с долей изумления поинтересовался Максим.
Павловски разъярился до такой степени, что его грудь под черной ливайсовской тенниской заходила ходуном.
– Ты сидишь рядом только потому, что я согласился на твое возвращение в бригаду, вот и делай, что говорят, и не выдрючивайся!
После того, что нынешняя охрана труда называет burn-out[5], аджюдан Монсо некоторое время отдыхал, нет – отсиживался в запасе. Они с Борисом чуть не подрались, и Максим полагал, что сейчас администрация вернула его в строй, получив согласие младшего лейтенанта. Теперь же он подумал, что стоит поговорить об этом с Ассией, но сразу отмел эту идею и сосредоточился на созерцании елей, зеленеющих по обе стороны извилистой дороги. Его молчание Павловски посчитал согласием, с чем себя и поздравил.
Стоявший в конце ухабистой дороги дом Савиньи напоминал заштиленный в песках корабль, выброшенный волнами на берег. Росшие вокруг высокие деревья словно бы защищали его и не давали навечно затеряться во влажной тени леса. Машина жандармов проехала мимо черного внедорожника «пежо», который Максим сразу опознал как автомобиль своего дяди, капитана в отставке Анри Саже, бывшего руководителя бригады, где Максим с Борисом теперь служили.
– Какого черта он тут делает? – сквозь зубы процедил Борис.
Максим удивленно вздернул брови. Неужто Борис с Анри так близко знакомы, что напарник тоже опознал его машину с первого взгляда?
– Кто? – спросил он.
Борис выключил двигатель, вылез из машины, дождался, когда подойдет напарник, и ответил:
– Сам прекрасно знаешь кто.
На несколько долгих секунд Максим затаил дыхание: до него дошло, что Павловски много чего от него скрывает.
Они медленно пошли по дорожке к крыльцу и вскоре увидели Жака Савиньи – тот пытался наладить газонокосилку, не желавшую включаться. Травы перед домом не было, остался только захваченный сорняками участочек между деревянными ульями. Отец Виктории махнул им рукой, не удостоив даже коротким приветствием, и вернулся к строптивой косилке.
Максим изумлялся: что творится в голове у этого отца, если он предпочитает стричь лужайку, вместо того чтобы наверстывать десятилетнюю разлуку с дочерью? Впрочем, такие вот простые занятия, каждодневные дела по дому иногда помогают совершенно растерявшимся людям справиться с душевной травмой или избытком эмоций. Возврат к тривиальным обязанностям – единственный способ добиться подобия контроля над ситуацией.
Мари Савиньи встретила жандармов гораздо радушнее, но улыбка не могла замаскировать заплаканное лицо женщины. Максим и Борис согласились выпить кофе, и тут из кухни неожиданно вышел Анри Саже, который пожал им руки, как совершенно незнакомым людям. Осунувшееся лицо отставного капитана было непроницаемым. Он либо блестящий лжец, либо умело скрывает свои эмоции – спасибо профессии и многолетней практике.
По спинке дивана, стоявшего перед камином, рассыпались пряди каштановых волос – Виктория даже не обернулась, услышав, что кто-то вошел. Возможно, ее пугало, что придется снова и снова говорить о мучениях, выпавших на ее долю за последние десять лет?
Мотор косилки устало чихнул и снова затарахтел, стайка воробьев вспорхнула в воздух. В комнате голос Анри нарушил тишину:
– Господа, мы с Мари уйдем в кухню, чтобы не мешать вам общаться с Викторией.
Максим с Борисом неслышными шагами, как коты по гребню крыши, приблизились к молодой женщине.
– Виктория? – Борис обошел диван и встал перед ней.
Она встряхнула головой, как человек, вырванный из сна наяву, встала, скрестив руки под грудью.
– Простите, я… Добрый день.
Максим заметил ее позу, не стал протягивать руку для приветствия и просто улыбнулся. Синергологическая подготовка заставила его провести короткий визуальный осмотр, прежде чем приступить к беседе. Начал он, конечно же, с общего – хотел понять, как она держится, как слушает. Выдвинутые чуть вперед плечи свидетельствовали о робости и подчиненности. Не пропустил он и складку, обозначившуюся под подбородком и характерную для людей, которые часто плакали. В обычное время Максим после этого начал бы изучать внешний облик Виктории – цвет и марку одежды, прическу, макияж или украшения, – однако, учитывая обстоятельства возвращения к родителям, без этого пришлось обойтись.
– Разрешишь присесть рядом? – спросил он, интуитивно перейдя на «ты».
Она еще раз кивнула, и расследователи взяли два бежевых пуфа и устроились напротив. Когда предстоит разговор с потерпевшим, следует находиться с ним на одном уровне – считается, что это создает климат доверия. Борис тихонько вздохнул и начал:
– Не возражаешь, если перейдем на «ты»?
Девушка снова кивнула, и он продолжил:
– Я понимаю, как много тебе нужно нам рассказать, и мы не станем торопиться, а сейчас, если можно, опиши в деталях последние часы перед тем, как ты оказалась здесь.
Виктория тяжело сглотнула и опустила взгляд на свои руки, сцепленные в замок на коленях.
– Я сегодня утром уже все рассказала вашим коллегам, – произнесла она тихо, почти робко.
Борис плавно повернул голову к напарнику, уголок его рта слегка дернулся.
Перед тем как отправить напарников к Савиньи, Ассия Ларше в общих чертах описала обстоятельства дорожной аварии, в которую попали Виктория и подвозивший ее водитель. Она сообщила и о поданных жалобах, добавив, что это не их забота. Максим мысленно отметил для себя, что нужно будет изучить все рапорты коллег, принявших Викторию.
– Нас интересует, что было до того, как ты начала голосовать на дороге, – сказал Борис.
Максим молча наблюдал за Викторией, подмечал малейший жест, чтобы собрать базу жестикуляционных ориентиров. Если жесты повторялись слишком часто, он их отметал как поведенческие привычки, своего рода рефлексы, не поддающиеся интерпретации. Для получения хороших результатов наблюдения за невербальным языком требовалось фиксировать все, что выходило за рамки обыденности и отличалось от этих рефлекторных движений.
Она подняла голову, размышляя.
– Я… Столько всего было… – Ее глаза увлажнились.
Воспоминания переполняли душу – воспоминания о десяти годах крестной муки.
– Будем двигаться назад во времени поэтапно, – очень спокойно произнес Максим, – и тебе не придется выкладывать все одним махом. Сделай глубокий вдох и подумай о том, что происходило прямо перед тем, как ты села в машину. Как ты оказалась у пункта уплаты дорожного сбора?
Виктория пригладила челку и сказала:
– Я шла по лесу.
– Как долго? – спросил Максим.
– Не знаю… Полчаса, может, час…
– А что было до леса?
Максим совершал обратный путь по памяти молодой женщины, подобно Тесею, ведомому нитью Ариадны. Борис принял расслабленную позу, как бы подавая напарнику сигнал: «Ладно, приятель, солируй…»
– Я была в машине, – дрожащим голосом сообщила Виктория.
– Кто-то тебя подсадил? Помнишь где?
Переплетенные пальцы девушки побелели от напряжения.
– Я была в багажнике. Связанная.
Максим и Борис прилагали неимоверные усилия, чтобы не спугнуть ее: они двигались в тумане к краю утеса, до пропасти оставалось несколько шагов.
– Почему? Кто это с тобой сделал? Зачем?
Он сразу пожалел, что задал три вопроса подряд, поняв, что это может спровоцировать у собеседницы страшные воспоминания и настроить против него. Нужно сдерживаться, взвешивать каждое слово, обращаться с Викторией как с раненым животным. Он сразу вспомнил лиса из своего детства – тот угодил в волчий капкан, но не понял, что человек хочет ему помочь. Сейчас Максим разделял с жертвой похищения боль мучительного прошлого, шрамы на ее душе.
– Ну…
Хлопнула входная дверь: вернулся Жак. Виктория вздрогнула, по щеке скатилась одинокая слеза.
– Не торопись, мы подождем… – сказал Максим.
Виктория часто задышала, хлюпнула носом и продолжила:
– Я не знаю, кто запихнул меня в багажник. Наверное, он был с тем… с тем, кто меня… похитил.
Им показалось, что время замерло. Слово прозвучало. Оно содержало в себе чудовищные коннотации, несло с собой такой вал жестокостей и отчаяния, что у Максима оборвалось сердце.
Виктория долго молчала, и воцарившуюся в комнате тишину нарушало лишь дыхание их троих.
Максим осторожно подался вперед, как будто хотел подуть на бесценный кристалл, и прошептал:
– Значит, тебя похитили? И все эти годы ты находилась в плену?
Губы Виктории дергались, из глаз неостановимым потоком текли слезы. Она судорожно вздохнула и часто затрясла головой:
– Да.