Боль причиняет больше вреда, когда царит молчание.
В первую неделю в доме Спекторов я еще не понимал, с кем имею дело. Не дошло до меня и во вторую, когда Джеремия засунул руку под одеяло и дотронулся до меня.
В тот раз я притворился, что сплю.
Он всего лишь проявлял ласку, и каким бы неправильным мне ни казалось его поведение, я оставил все как есть и избегал разговоров об этом с социальным работником, который следил за приемными семьями.
А затем все очень быстро встало на свои места.
Джеремия заваливается в нашу с Брейденом спальню. Сегодня от него несет алкоголем больше обычного, и я тут же ощущаю его присутствие.
– Еще не спишь, Дезмонд? Знаю, меня ждешь, малыш.
Он сдергивает с меня одеяло, и я изо всех сил пытаюсь замереть. Не просто контролировать свое дыхание, и в итоге я задерживаю его, пока мои легкие не начинают гореть, отчего я испытываю облегчение. В то же самое время я молюсь. Молюсь, чтобы он ушел отсюда и оставил меня в покое.
Я слышу шаги – его шаги по ковролину, мягкому и чистому, который с маниакальным упорством постоянно драит до блеска его жена, и я прекрасно знаю, к кому он сейчас идет.
Джеремия приближается к кровати Брейдена. Ему известно, что я остановлю его и соглашусь на любые извращенные фантазии, лишь бы он оставил Брэда в покое.
Вскочив с постели, я тяжело дышу и сжимаю кулаки и глаза, убирая подальше бушующие во мне эмоции.
Я не хочу хныкать.
Он не дождется моих слез.
Первый раз я подумал, что они смогут его остановить, но чем сильнее я ревел, тем больше удовольствие доставлял этому монстру, и с того момента я не пролил ни слезинки.
– Хороший мальчик! – слышу я его шепот.
Как же все неправильно здесь, внутри этой комнаты.
Ее синие стены разрисованы белыми облаками, а свет прикроватной лампы проецирует на потолок множество малюсеньких звездочек.
Наша комната в полном порядке, но передо мной стоит монстр, который кивком головы приказывает мне следовать за ним в ночной кошмар. Джеремия пожирает меня. Он уже делал это.
Каждый четверг.
Я стал бояться этого дня больше остальных дней недели.
Каждый четверг я лишаюсь частицы себя в надежде, что все закончится как можно скорее. Пока я молю несуществующего Бога, чтобы монстр урвал еще одну часть – может быть, последнюю – моей человеческой натуры, и от меня ничего не осталось.
Лишь бы он причинил меньшее зло.
Лишь бы его лицо прекратило преследовать меня даже во сне.
Первым по лестнице спускается он. Я иду следом и не свожу глаз со своих босых ног, которые еле-еле тащатся по деревянным ступенькам, будто чужие, и на долю секунды я воображаю, что так оно и есть.
Этот мальчик – не я. Нет больше Дезмонда, потому что он умер. Монстр разорвал его на кусочки.
Джеремия дергает за веревку, и в гараже включается свет. Тусклое свечение исходит от одной-единственной лампочки, свисающей с потолка. Красный пикап Джеремии уже припаркован внутри, и воздух еще пахнет выхлопными газами. Я протягиваю руку к машинному капоту: он горячий. Должно быть, монстр вернулся совсем недавно.
– Клади руки сверху и не шуми, – приказывает он. – Будет быстро, я устал и уже хочу спать.
Я воздаю хвалу Господу, в которого не верю. На этот раз больно будет недолго. Но тут же меня охватывает слепая беспомощная ярость: я хочу убить этого мужчину, который насилует меня уже целый месяц и десять ужасных дней.
С сегодняшним их будет уже одиннадцать.
Месяц и одиннадцать дней, а он все еще не может насытиться мной.
Я слышу каждый звук, пока выполняю все, что он мне приказал. Джеремия снимает ремень и кидает его на пол. От глухого шлепка и удара пряжки о землю я вздрагиваю. Рядом с пикапом стоит рабочий стол Джеремии, где лежат гаечные ключи и самые разные отвертки.
Как обычно, я начинаю пересчитывать их. Один, два, три…
От звука расстегивающейся ширинки я крепко зажмуриваюсь. Затем открываю глаза и вижу его: из-под лежащей на столе газеты выглядывает рукоять ножа. Я легонько наклоняюсь, надеясь, что Джеремия этого не заметит.
Да пусть он даже убьет меня!
Я уже мертв.
Я хватаю нож и, обернувшись к Джеремии, бью его им. Спектор издает жуткий крик, рукой он дотрагивается до своего лица, а затем, не веря своим глазам, отводит ее в сторону. Из его щеки хлещет кровь, которая забрызгивает его клетчатую рубаху и пачкает пол. Я резанул глубоко, но недостаточно.
Я и правда могу убить человека? Возможно, я и правда могу убить монстра.
Джеремия опускается на колено и, всхлипывая, начинает просить у меня прощения. Он припадает к моим ступням. Его кровь брызгает и на них, и я чувствую себя потерянным.
Я смотрю на свои руки, и мгновение мне кажется, что теперь мы равны, но это не так.
Джеремия Спектор схватил мою жизнь и все человеческое, что во мне оставалось.
А в обмен не дал ничего.
И никогда не сможет это дать.
Его плач пугает меня больше, чем крик, раздавшийся до этого. Я понимаю, что имею дело с психом, и мои руки начинают дрожать. Внутри все леденеет, и видя, как он ревет, я понимаю, что он одновременно ненавидит и меня, и себя самого, потому что каждый день я напоминаю ему своим видом, какой он бесчеловечный монстр.
Я чувствую огромную усталость, будто из моего тела мигом была высосана вся энергия. Я бросаю нож и совершаю самую большую ошибку в своей жизни: я оставляю Джеремию в живых.
Когда мы взрослеем, то часто вспоминаем о детстве с ностальгией и нежностью. Иногда даже хочется вернуться в те дни, чтобы пережить их заново. У меня все наоборот: я хотел бы позабыть обо всем и больше никогда не вспоминать о своем прошлом, даже во снах.
Но как это часто бывает с тем, кто отчаянно пытается выкарабкаться из выкопанной для него ямы, прошлое разыскивает тебя, особенно если оно пропитано кровью и ужасом, как мое. И имеет облик бородатого мужика с огромными, грязными от земли руками, которые воняют бензином и свежескошенной травой.
Джеремия Спектор.
Сегодня, как и тогда, меня затошнило и вывернуло наизнанку. Я блевал, пока в комнате сидела вся в слезах всполошенная Вайолет.
– Дезмонд, он одержим тобой. Он никогда не оставит тебя в покое.
От ее слов в моем сознании появляется черная дыра.
Я прислоняюсь спиной к холодному кафелю ванной комнаты и пытаюсь совладать со своим дыханием. Этот ублюдок словно отбирает его у меня мало-помалу.
Мне хочется позвонить Анаис, которая не может и вообразить, что произошло в этой комнате всего-то спустя пару минут после ее ухода. Сиреной воет во мне потребность ухватиться за нее, потому что земля уходит из-под ног, но я знаю, что должен разобраться с этим делом в одиночку. Моя Нектаринка не имеет никакого отношения ко всей этой мерзости, и я не хочу, чтобы мое прошлое замарало ее.
Когда комната перестает ходить ходуном перед моими глазами, я пытаюсь подняться на ноги.
Затем я выхожу из ванной, прижимая сырое полотенце ко рту. Вайолет сидит, опустив взгляд. Она теребит свои руки, но не осмеливается произнести ни слова.
Не знаю, что я чувствую к ней. Мне следовало бы испытывать жалость к девочке, над которой когда-то надругались, и к юной девушке, над которой тот грязный ублюдок, возможно, издевается до сих пор, однако в моей голове сейчас вертится лишь одна мысль – Вайолет лгала мне. Наши странные телефонные разговоры, когда я был в Лас-Вегасе, а она уехала домой, теперь обретают смысл. Меня не отпускает подозрение, что Спектор имеет к ним какое-то отношение.
– Тебе нужно уйти, – говорю ей, пытаясь унять дрожь в голосе.
У меня к ней тысяча вопросов, но прямо сейчас я хочу остаться один и просто отдышаться. Однако, как только я вижу, как она согласно кивает, вытирая нос, до меня мгновенно доходит, что я даже на миг не задумался, представляет ли Джеремия опасность и для нее или нет, и в одно мгновение все мои возможные вопросы снова обрушиваются на меня со всей силой.
Я подхожу к Вайолет и изможденно грохаюсь рядом с ней.
– Ладно! – Я с силой протираю свои глаза. В голове пульсирует боль, и я с трудом подавляю новый рвотный позыв. – Я хочу знать правду, – приказным тоном обращаюсь к Вайолет, глядя на нее холодным взглядом. – Всю правду, Вайолет. Иначе уходи из моей жизни и больше никогда в ней не появляйся.
При этих словах она вздрагивает – думаю, больше из-за моего мрачного тона, – а потом обхватывает подвеску, которую носит на шее, отчего еще один флешбэк взрывается в моей памяти.
– Мама, прошу тебя! – кричит девочка, которую через весь двор тащит седая женщина. – Мама, поезжай со мной! – умоляет девчушка, упираясь ногами в землю.
Она примерно моего возраста, и пожилая женщина грубо дергает ее за собой. В этот момент что-то сверкающее выпадает из рук девочки.
– Моя подвеска, – кричит и брыкается девочка. – Бабушка, прошу тебя. Дай я ее подниму.
Бабушка… Так это ее бабушка.
– Перестань, Джорджиана! – Женщина пытается волочь девочку к припаркованной во дворе легковушке, которая явно знавала лучшие времена, но девчонка по-прежнему вовсю упирается.
– Нет! – кричит она.
Один из двух ее хвостиков на голове уже растрепался. На ней детские шортики, и на ее коленках слегка кровоточат ссадины, полученные из-за ее сопротивления.
Бабушка удерживает ее за майку, но в конце концов разрешает девочке наклониться за упавшим кулоном:
– Скорее! Нам уже пора уезжать.
Лицо девочки залито слезами, она поднимает глаза на свою мать и еле слышно бормочет ей:
– Поехали со мной.
Но та непоколебимо стоит на крыльце и молча плачет. Затем мать девочки оборачивается к нам:
– Идите отсюда! – огрызается она сквозь всхлипы.
Я смущенно гляжу на Брэда, который лишь пожимает плечами.
Куда мы попали? А ведь эта семья была признана подходящей для усыновления детей. Социальная работница только что привезла нас сюда и уже уехала прочь, на прощанье лишь отстраненным голосом рекомендовав нам вести себя хорошо.
Легковушка отлипает с места, и девочка утыкается в машинное стекло, чтобы в последний раз взглянуть на мать. Ее глаза блестят от слез, и даже со своего места я могу различить, какого они цвета. Зеленые и прекрасные, пусть и наполненные страданием.
Я возвращаюсь из прошлого и, осознав все заново, гляжу на девушку, которая находится сейчас передо мной.
– Джорджиана, – выдавливаю я.
Вайолет изумленно глядит на меня и начинает всхлипывать:
– Значит, ты помнишь…
И тут же замолкает. Никто из нас двоих больше не добавляет ни слова.
И мы позволяем себе угаснуть, потому что боль причиняет больше вреда, когда царит молчание.
– Лишь маленький эпизод той нашей первой встречи, – наконец, когда молчание становится уже невмоготу, я нарушаю его. – Я ни за что бы никогда не догадался, что ты и есть та девочка, но ты…
Я не договариваю, позволяя Вайолет самой ответить на напрашивающийся вопрос.
– Я не хотела причинять тебе вреда, Дез.
– Ты знала, кто я?
Вайолет тяжело вздыхает и опускает плечи.
– Да, – отвечает она, – но все не так, как ты думаешь.
У меня вырывается горькая усмешка.
– А как, «Ви»? Объясни мне это, – я почти срываюсь на крик.
– Все… сложно, – бормочет она, испугавшись моей реакции. – Не знаю, готова ли я поговорить об этом.
Сжимаю кулаки, прижимая их к своим бедрам.
– Ты… – рычу я. – Готова ли ты поговорить об этом?
Вайолет отчаянно трясет головой:
– Нет… я… Все сложно.
Она вдруг почесывает внутренний сгиб локтя, и в этот момент я замечаю след от укола, вокруг которого разливается синяк. Все понятно без лишних слов.
Я хватаю ее за руку, и Вайолет, теряя равновесие, подается вперед.
– Что это за хрень?
Вайолет отдергивает руку и опускает рукава кофточки.
– Ничего, – коротко отвечает она.
– Черт! – выругиваюсь я и вскакиваю на ноги, пытаясь осознать происходящее.
Ее головокружения… как же я раньше этого не заметил?
– Что это за херня? Героин?
Вайолет хватает ума промолчать.
– Зачем? – не унимаюсь я. – Зачем ты колешься этим дерьмом?
Наконец она смотрит на меня, и ее глаза сверкают от ярости:
– Мне и правда объяснить тебе зачем?
Я не знаю ее истории и как она пересеклась с моей, но сейчас я ослеплен обидой. Вайолет лгала мне, и я хочу, чтобы она находилась где-нибудь подальше от меня, однако обнаруженный след все объясняет. Она тоже – жертва Джеремии.
– Он все еще бьет тебя, ведь так? Или даже насилует?
– Пошел ты, Дез. Избавь меня от своей жалости, – она смотрит на меня суровым взглядом, отчего я каменею.
– Избавить тебя от жалости?.. – Я не верю своим ушам. Я опустошен. – А тогда знаешь что, уходи отсюда.
Кивком я указываю ей на дверь. Я больше не собираюсь ни с чем мириться. И не собираюсь запихивать в себя всю эту мерзость.
– Вон! – кричу я, видя, что Вайолет даже не пытается встать.
Наконец она поднимается, хватает свою сумку и, всхлипывая, уходит прочь.
Я остаюсь один.
Наедине с тем, что вылилось на меня и теперь меня душит.
Один. Наедине со всем тем, что, как мне казалось, я оставил в том доме, но теперь оно снова угрожает сделать со мной то, что не удалось тогда, – разрушить меня.
Я ищу стакан. Мне нужно выпить воды, чтобы успокоиться. Я наполняю его водой из-под крана и делаю один глоток, второй, третий, но это мне не помогает, так что я иду в комнату и беру бутылку, припрятанную под кроватью. Виски «Джек Дэниелс», да еще и полная бутылка. Каждый раз, когда я того и гляди собирался ее выпить, цветная кепка на спинке моей кровати служила мне предупреждением.
Я могу нажираться где угодно, но не в святая святых моей комнаты, где вместе со мной частица Зака.
Но на этот раз все иначе.
Все проклятущим образом иначе, так что я вытаскиваю пробку и щедро отпиваю из бутылки.
Виски проливается мне в рот, обжигая его, затем горло и желудок. Надеюсь, оно уже скоро доберется до моего разума и подожжет воспоминания, превратив их в золу. Хотя бы на время.
Это больше не причиняет боли, как когда-то.
Еще глоток. И еще, и еще.
Отрываюсь от бутылки и смотрю на нее. Я выпил уже почти половину, но по-прежнему чувствую, как в ушах грохочет яростный стук моего сердца. Мне больно.
Нет, это больше не причиняет боли, как когда-то, черт возьми!
Я неподвижно сижу на краю постели, но чувствую, будто несусь куда-то сломя голову, словно за мной гонятся.
Глупые, глупые мозги!
Еще одну каплю.
Я снова пью, отчего мои конечности немеют, но только не картины прошлого и настоящего, которые предстают передо мной как никогда живыми, возвышаясь над всем, создавая ночной кошмар средь бела дня. Снова унося меня в тот гараж.
Черт, мне больно! Мне все еще больно!
Собрав остатки силы, я швыряю практически пустую бутылку куда подальше. Она ударяется о кучу висящей на стуле одежды и, отскочив, с глухим шумом падает на ковролин.
Она не треснула.
Не разлетелась на осколки.
Сегодня, как и тогда, я не способен разрушить то, что причиняет мне боль.
Он все еще жив и явился за мной.