Салем
Я накрываю стол на троих и расставляю приготовленные мной блюда на барной стойке, чтобы не загромождать стол и чтобы мы с Тайером могли обслуживать себя по принципу шведского стола. Для мамы я соберу тарелку, чтобы она слишком долго не стояла на ногах.
– Пахнет вкусно.
Голос мамы доносится из дверного проема, и я быстро вскидываю голову.
– Мам, прежде чем вставать, попроси о помощи.
Она пренебрежительно машет рукой.
– Я еще не умерла. – Это ее единственный аргумент.
Мои плечи опускаются.
– Я бы хотела, чтобы так оно и оставалось как можно дольше.
– Мне нужно было пописать, – возражает она.
– Раз уж ты встала, тогда подходи и садись. Я приготовлю тебе тарелку. – Спорить бесполезно. Она слушается, только если у нее совсем нет сил.
– Я не голодна.
Прищурившись, я смотрю, как она отодвигает стул, напротив которого сервирован один прибор. Следовательно, мне придется сесть рядом с Тайером или передвинуть остальные тарелки, что будет выглядеть странно.
– Я положу на твою тарелку всего понемногу. Попробуй поесть, хотя бы по кусочку.
Она кивает, хотя на ее лице отвращение.
– Зачем ты пригласила Тайера на ужин, если не хочешь ужинать?
– Я поступила по-соседски, Салем. Он хороший человек.
– Он тебе нравится? – я отворачиваюсь к раковине вымыть руки.
Она насмешливо фыркает.
– Я умираю, Салем. У меня нет времени любить кого-то в том смысле, на который ты намекаешь. Но он мне нравится как человек.
– Хм, – хмыкаю я.
Без одной минуты пять раздается стук в боковую дверь. Я поворачиваю замок и впускаю Тайера. Не могу удержаться и оглядываю его с ног до головы. Его волосы еще влажные после душа. Я жадно рассматриваю легкую щетину на его подбородке, на этот раз с близкого расстояния. Его глаза напоминают теплый шоколад, в котором так и хочется раствориться. От него пахнет одеколоном, как будто сегодня вечером он с особой тщательностью приводил себя в порядок.
Нет! Остановись! Не позволяй этому мужчине снова сделать тебя слабой до дрожи в коленях! Он уже достаточно тебе навредил.
Но я ничего не могу поделать.
Я смотрю на него другими глазами, более взрослыми. Я больше не та неожиданно забеременевшая девятнадцатилетняя девушка, до смерти напуганная. Оглядываясь назад, я понимаю, что приняла решение, которое, как я считала, я должна была принять. Был ли это лучший выбор? Возможно, и нет, но жизнь – это череда выборов, и в моменте ты не всегда знаешь, хорошо поступаешь или плохо. Ты просто делаешь то, что можешь, используя ту информацию, которая у тебя есть.
Тогда я ужасно боялась стать мамой, но у меня ни разу не возникло вопроса, оставить ли ребенка.
После смерти Форреста Тайер погрузился в депрессию. Это объяснимо, но вытащить его из этого состояния в одиночку я не могла. Я знала, что он должен был сделать это сам. А я была обязана позаботиться о том, что мой ребенок рос в безопасности, и я сделала это наилучшим образом, даже если для этого мне пришлось отпустить Тайера.
Я думала… Я думала, он меня найдет. Позвонит. Напишет сообщение. Отправит ко мне гребаного почтового голубя, в конце концов, но он ничего не сделал, а я чувствовала себя использованной и выброшенной на помойку.
– У меня что-то на лице?
– О! – Я отпрыгиваю в сторону и ударяюсь об угол барной стойки. – Ой!
– Осторожно. – Чтобы поддержать, он берет меня за запястье. От его прикосновения мою руку пронзает разряд тока.
– Я в порядке. – Я осторожно вырываюсь из его объятий, не желая выдавать свои чувства.
Он меня отпускает и протягивает бутылку вина, а я и не заметила, что она у него в руках.
– Я не знал, что на ужин, но не хотел заявиться с пустыми руками.
– О, какая прелесть. – Мама улыбается. – Спасибо, Тайер. Разве это не мило, Салем?
– Очень мило, – на автомате повторяю я и отворачиваюсь. – Схожу за бокалами.
Если бы я была уверена, что это не так, я бы поклялась, что мама пытается сосватать мне этого красавчика. Интересно, что бы она сказала, если бы узнала, что он разбил мне сердце или что он отец Сэды. А раз они друзья, интересно, знает ли он, что у меня есть ребенок? Я думаю, что нет, иначе он бы об этом упомянул, когда мы говорили о моем замужестве.
Тайер болтает с моей мамой, а я ставлю на стол бокалы. Я набираю для мамы тарелку с едой и опускаю ее перед ней.
– Возьми себе тарелку сам, – говорю я Тайеру.
– Салем! – ругает меня мама.
Мои щеки вспыхивают.
– Я имела в виду, что он может выбрать все, что захочет.
Повернувшись к ним спиной, я беру тарелку и начинаю накладывать еду. Я не слежу за тем, что делаю, пока Тайер не говорит:
– Сомневаюсь, что курицу следует накрывать картофельным пюре. – Его длинный палец указывает на соус, который я приготовила и который должна была черпать ложкой вместо пюре, и я возвращаюсь к реальности.
От ужаса я закрываю глаза. Теперь для него очевидно, что даже спустя годы я к нему неровно дышу. До сих пор безнадежно в него влюблена Бог знает по какой причине.
Он разбил твое сердце! Он его разбил, и все-таки оно трепещет в моей груди при виде Тайера. Я ненавижу его. Я ненавижу себя. Я ненавижу все это. То, что он здесь, на кухне моей мамы. Что она умирает. Что Сэда в Бостоне. Я просто…
– Вот, давай я помогу. – Он забирает у меня тарелку, отделяет жареную курицу от картофеля и делает все как надо.
– Может быть, я хотела, чтобы пюре было поверх курицы, – ворчу я.
Он вскидывает бровь.
– Вот как?
– Ну… нет.
Не дожидаясь, пока я скажу что-нибудь еще, он докладывает в мою тарелку еды и несет ее к столу.
– Ты собираешься садиться? – спрашивает он, выдвигая для меня стул.
– Гм-м, да.
Мне не нравится, что он так со мной возится. Как будто я не в состоянии различить, где верх, где низ, где право, а где лево.
Я сажусь, и он задвигает мой стул, а я тихо пищу от удивления. Неужели он не понимает, насколько все это странно? Мама уткнулась в свою тарелку, но я успеваю заметить улыбку на ее губах.
– Чему ты улыбаешься?
– Ничему.
– Лгунья, – ворчу я.
Она насмешливо вздыхает, и вздох переходит в кашель, который заставляет меня насторожиться. К счастью, он прекращается до того, как я успеваю разволноваться.
– Нельзя называть умирающую женщину лгуньей.
– Почему? – Я знаю, что Тайер слушает наш разговор, но мне все равно. – Если туфелька подходит…
Она улыбается. Тайер отодвигает стул рядом со мной, его рука касается моей. Он садится. Мое предательское тело дрожит. Я знаю, что это заметно.
– Ты в порядке?
Я стараюсь изобразить улыбку:
– Великолепно. Просто немного прохладно.
Он с недоумением смотрит на меня, ведь в доме совсем не холодно. Мама вечно мерзнет и отказывается включать кондиционер.
– Аромат потрясающий. Ты приготовила ужин?
Я поворачиваюсь к нему и вскидываю бровь.
– А кто же еще? Ай. Ты меня пнула.
Мама невинно моргает в ответ.
– Вовсе нет.
Тайер смотрит то на маму, то на меня, явно забавляясь.
– Я ценю твое приглашение, Элисон.
– Я уже говорила тебе… – она кашляет, и моя рука с вилкой мгновенно опускается, – зови меня Элли.
– Элли, – повторяет он. – Точно, извини.
– Ты в порядке? – спрашиваю я ее.
Джорджия упоминала, что иммунная система нашей мамы сейчас не работает и она более чем когда-либо восприимчива к болезням.
– Я в порядке. Только в горле немного першит.
Я напряженно смотрю на маму, и даже Тайер выглядит обеспокоенным.
В такие моменты я понимаю, что она умирает. Что бы я ни делала, с каким бы упрямством она бы ни сражалась, это ее последняя битва и счастливого исхода не будет.
Одно дело – знать, другое – быть свидетелем этого.
– Может, тебе прилечь?
Она ковыряет еду в своей тарелке.
– Я в порядке.
– Мам, если тебе лучше лечь…
Мы сидим напротив нее, и она смотрит поочередно то на меня, то на Тайера.
– А что? Может, мне и правда стоит прилечь.
Я вскакиваю, чтобы помочь, но Тайер возвращает меня на место.
– Я ее отведу, – тихо произносит он.
Прежде чем я успеваю возразить, он обходит стол, помогает маме подняться и провожает ее в гостиную.
Я сижу, уставившись в свою тарелку, чтобы она не видела моих слез. Возвращается Тайер, и его стул скрипит по покрытому линолеумом полу.
– Ты не обязан оставаться, – бормочу я, не глядя на него.
– Я голоден, – хрипло произносит он. – И не собираюсь отказываться от домашней пищи. Я слишком устаю и ленюсь, чтобы готовить, и чаще всего заказываю еду навынос.
Я поворачиваюсь к нему, оценивая его фигуру. Он похудел.
– Не похоже, чтобы ты питался нездоровой пищей.
Его бровь изгибается, а губы дергаются в улыбке.
– Проверяешь меня?
– Не льсти себе.
Он усмехается и подносит ко рту вилку с картофельным пюре.
– Ты сделала его на скорую руку.
Это не вопрос, но я все равно отвечаю:
– Да. – Я заставляю себя проглотить немного пюре.
– Ты случайно не знаешь, откуда несколько дней назад у моей двери появились кексы? – спрашивает он таким тоном, будто уже знает ответ, так что лгать смысла нет.
– Я испекла их вместе с мамой, и она попросила меня отнести несколько штук тебе. Вот и все.
И не нужно искать в этом скрытый смысл. Он кивает и вытирает губы.
– Салем, я…
– Не сейчас. – Сейчас я не могу говорить. Только не тогда, когда в соседней комнате моя умирающая мать. Сейчас все мое внимание принадлежит ей. Не Тайеру.
– Нам нужно поговорить.
Нам нужно поговорить о гораздо большем, чем он думает.
Я мысленно возвожу вокруг своего сердца стену. Только так я смогу общаться с Тайером. Я не хочу, чтобы он добрался до меня с такой легкостью. Не в этот раз.
– Ты помнишь? – ледяным тоном произношу я. – Помнишь тот день, когда мы виделись в последний раз? Что ты мне сказал?
Он морщит лоб и выглядит смущенным.
– Смутно.
– Ты сказал, что ненавидишь меня. – Он в ужасе бледнеет. – Честно говоря, это было самое мягкое из того, что ты сказал. Да, ты был пьян и убит горем, но перед этим я переживала и другой вид насилия и не хотела, чтобы ты ранил меня словами.
– Салем… Я не… Черт, я не могу поверить, что так сказал. – Он качает головой.
– Я знаю, что нам нужно поговорить, – невозмутимо продолжаю я. – Но я не могу говорить сейчас, когда увидела тебя впервые за столько лет. – Я встаю, оттолкнув тарелку и не глядя на него. – Что-то у меня аппетит пропал. Закрой за собой дверь.
Я выхожу из кухни, прохожу мимо спящей мамы и поднимаюсь наверх. Я закрываю дверь спальни и поспешно опускаю жалюзи. Делаю все возможное, чтобы отгородиться от ненавистных слов, которые он наговорил мне той ночью.
Он умер из-за тебя.
Я отвлекся, думая о тебе, и вот его нет. Это ты его убила. Это твоя вина.
Я ненавижу тебя. Убирайся.
Лучше бы я тебя никогда не встречал.
Последняя фраза навсегда оставила шрам на моем сердце. Остальные слова причиняли боль одному Богу известно какую, но я знала, что это слова сломленного отца.
Я сворачиваюсь калачиком на кровати и засыпаю.
Утром все остатки еды убраны, на кухне чистота.
На столе записка.
«Прости меня. Т.»