Буркин Иван Афанасьевич (1919–2011) – поэт, прозаик, переводчик, скульптор
Родился в Пензе. В конце 1920-х гг. его отец, содержавший мельницу, дважды арестовывался как эксплуататор и, предчувствуя третий арест, отправил семью всю семью (жену и двух сыновей) в никуда.
После долгих мытарств Иван оказался в Мордовии, где закончил филологический факультет Саранского педагогического института. В 1940 г. был призван в армию, в 1941 отправлен на фронт, через год попал в плен.
После освобождения остался в Германии, несколько лет провёл в беженских лагерях.
С 1950 г. жил в США. В Колумбийском университете получил степень доктора философии. Преподавал русский язык и литературу в Сиракузском университете, в Сан-Францисском колледже.
Стихи писал с 13 лет. Первая публикация еще в Саранске 1938 году. В 1947 выпустил книгу стихов «Только ты, Мюнхен». В эмиграции печатался в журналах и альманахах «Грани», «Мосты», «Перекрестки» («Встречи») Автор 11 поэтических сборников (4 опубликованы на родине) и романа «Не бойся зеркала» (1950, опубликован в 2005). Печатался в журналах и альманахах «Грани», «Мосты», «Перекрестки», в в газетах «Новое русское слово» и «Русская жизнь». С 1988 г. несколько раз посещал Россию.
И. Буркин был в числе основателей альманаха «Перекрестки», но в 1983 году вышел из редакции в связи с разногласиями с другими членами редколлегии, протестовавшими против наметившегося модернистского уклона публикаций.
На творчество поэта оказали влияние различные авангардистские традиции: с одной стороны, «прыжки воображения» в стихах В. Хлебникова (что Буркин отметил в эссе 1996 г. «Цветок на могилу Хлебникова»), с другой – эксперименты в области свободного стиха (верлибра), с третьей – абсурдизм и ирония обэриутов.
«У поэта-эмигранта, – писал Буркин в предисловии к сборнику “Берег очарованный” нет массового читателя. Его поэзия часто обращена к самому себе и носит интроспективный характер. Рефлексия, подробная фиксация пережитого и переживаемого – вот ее главные черты. Из-за отсутствия массового читателя <…> можно писать не заботясь о простоте и доступности. <…> Лиризм в таких стихах принимает утонченный характер, ибо внутренний мир человека подается со всеми нюансами и глубиной».
«Густая метафорическая ткань стиха, – писал Буркин о себе в статье “Одинокий парус”, – должна не уговаривать, а заговаривать, создавать, подобно музыке, особое настроение. И там, где выступал лирический герой, в центре внимания были глубина и нюансы его психологического рисунка «(Мечты на маневрах», «Листья падают», «Мета-роза»)». Лирический герой Ивана Буркина живет яркой жизнью, категорически не приемлет стандартное мышление, позу, высокий стиль; иронизирует над любой «красивостью».
Образы Буркина оригинальны, порой нарочито алогичны, но всегда зримы. Слово для него «не хозяин, слово – лакей». В его стихах пространство «ревет как медведь на мачты и на капитана», арбуз «на солнышке греет живот», телефонная трубка «точь-в-точь как только что родившийся щенок лежит на животе телефона». В одном стихотворении адрес скитается вместе с лирическим героем, в другом – автор «едет в мемуары», а навстречу ему «мчится старина», в третьем – «одинокое, бездомное, оторвавшееся или потерявшее своего хозяина» имя летает по комнате «как огромная бабочка», вглядывается в портреты на стене и чего-то ожидает. «Кроме грамматической абстракции, – продолжает поэт в уже названной статье, – мои эксперименты выразились и в поисках “обратной метафоры” («Медленное описание игры на рояле», «Путешествие поэта на край абсолютного сна»)».
Похоронен на православном сербском кладбище Сан-Франциско.
Сочинения
Только ты. Стихи. – Мюнхен, 1947..
Путешествие из черного в белое. – Мюнхен, 1972.
Рукой небрежной. – Мюнхен, 1972.
Заведую словами – Филадельфия: Перекрестки, 1978.
13-ый подвиг. – Филадельфия: Перекрестки, 1978.
Голубое с голубым. – Филадельфия: Перекрестки, 1980.
Луна над Сан-Франциско. – СПб.: Журнал «Юность», 1992.
Путешествие поэта на кран абсолютного сна. – СПб.: Петербургское соло, 1995.
Возмутительные пейзажи, лабиринт и так далее. – СПб.: Библиотека альманаха «Петрополь», 1996.
Не бойся зеркала. – Донецк, 2005.
Берег очарованный. Стихи. -М.: Советский спорт, 2006.
Здравствуй, вечер! – СПб.: Фонд русской поэзии, 2006.
Публикации
Вниманье: будьте осторожны! Не наступите на живот! И ДН. 1997. № 8. Догоревшие свечи. (О русской поэзии) // Грани. 1964. № 55.
И в две и в четыре стопы. // НМ. 1995. № 2.
Прогулка //Грани. 1959. № 43.
Прощание с Пушкиным // Совр. 1979. № 43 / 44.
Симфонический скандал // Эхо. 1980. № 4.
Сомнения//Опыты, 1953. № 1.
Стихи //Встречи. 1977–1982, 1989, 1990, 1993, 1994, 1996.
Стихи //Грани. 1960. № 46.
Стихи //Мосты. 1959. № 3.
Стихи о животных //Грани. 1960. № 45.
Три стихотворения //Грани. 1959. № 41.
Человек // Совр. 1979. № 43 / 44.
Лагерь военнопленных 1941
И этот вот сейчас умрет.
В глазах уже знамена смерти.
Надежно, верно заперт рот.
Душа навылете, в конверте…
Как прост последний переезд:
Ведь никуда не надо ехать.
Порой опаздывает крест,
Но это тоже не помеха…
Никто не ведает, куда
Уходят тихо, глаз не прячут.
Как хорошо, что здесь не плачут,
Рукой не машут уходя.
На белом свете побывали,
Все в общей яме, все Иваны…
Тихоокеанские сонеты
Открой мне дверь, осенний тихий вечер,
Я дальний путник, я почти без сил.
Я тишину с собой принёс – не ветер.
Луну на всякий случай пригласил.
Я двигаюсь короткими шагами,
Но длинным глазом я повсюду зрел
Зимою вьюги песни мне слагали
И вихри войн достались мне в удел.
Горят в камине тёмные поленья
И задыхаются и в дыме, и в огне.
Двойная смерть их греет мне колени
И пошевеливает жизнь во мне.
Когда золою станет всё, как прахом,
Я на подушку лягу, как на плаху.
И кто умножает познания –
умножает скорбь.
Чем больше знаешь, тем сильнее скорбь.
Недаром головой качаешь часто.
Я в Библию смотрю, как в микроскоп,
И плаваю в словах Экклезиаста.
В великой мудрости живёт печаль.
Чем больше знаешь, тем она сильнее.
Она растёт, она наш капитал,
И нам нельзя уже расстаться с нею.
Что было и что будет – суета.
Кривая и останется кривою.
Но есть у слов большая высота.
Вот здесь уже киваешь головою.
И может статься, что наш белый свет
Задуман был как суета сует.
Кончай, пластинка. Покружилась вдоволь.
Похоже, ты – ну, вылитая я.
Ты так послушна, так всегда готова
Кружиться в тёмных дебрях бытия.
Тебя, склонившись, бедная иголка
Царапает, вытаскивая боль.
Тебе давно невыносимо горько,
Печальная тебе досталась роль.
Меня царапает игла другая,
И из меня опять на белый свет,
От жажды острой жить изнемогая,
С оглядкой вышел медленно сонет.
И он кружиться будет, как пластинка,
С надеждою, задумчиво и тихо.
Без объявления стучится строчка
Осенним вечером часам к восьми.
Со словом просится, конечно, точка,
И запятая просится: «Возьми».
Иная строчка, словно ожерелье.
Слова сияют, точно жемчуга.
Другую вдруг постигло ожиренье,
У толстых слов всегда растут рога…
И есть слова, что умирать готовы
Или идти легко на компромисс.
И есть такие – им нужны подковы.
Будь начеку, поэт, посторонись.
Пускай бегут себе подальше, мимо.
Поэзии нужны слова без грима.
Я очень временный хозяин стен,
Благодарю и временную крышу.
Ведь я уже давно доволен тем.
Что всех рыданий ветра я не слышу.
И дождь как будто не жалеет труд,
И стены чисты и всегда умыты.
Картины в окнах разные растут.
Какая радость: окна плодовиты.
Я процветаю в бедности святой,
Любуюсь подвигом цветущей орхидеи
И, кроме верной точки с запятой,
Я двоеточием ещё пока владею.
Другим владениям твоим, поэт,
Цены базарной не было и нет.
В пространстве громко дышит моя грудь.
Сирень на столике, словно сиделка.
Во времени кратчайший путь
Охотно, честно совершает стрелка.
Надежда варится точь-в-точь, как суп,
И через час она уже готова.
Немного позже и с бесцветных губ
Слетит ругательство с цветами снова.
О времена! О губы! Да и ты,
Пространство, вскормленное мною, —
Все исказило образ красоты,
И зло творится за моей спиною.
Пока она ещё мне не видна,
Но где-то кроется моя вина.
Победа сумерек. Увядший свет
Пытаются поймать слепые окна,
И первая звезда (о, сколько лет!)
На землю тихо смотрит из бинокля.
Куда-то облако опять спешит,
Намазав губы толстые закатом,
Но улица моя (вернее, уже стрит)
Цветами тёмными весьма богата.
Вдали от родины чего ещё я жду?
Душа теплом неведомым согрета.
Встречаю с радостью я первую звезду,
Чуть слабый блеск её привета.
Быть может, где-то за её спиной
стоит душа иная, мир иной.
Снимаю тень свою, как бы с креста.
За что и кем была она распята?
Иду по улице, чуть-чуть грустя.
Как хорошо грустить всегда по блату.
Одно и то же, кажется, везде.
Как далеко находится нирвана?
Одни застряли глубоко в беде,
Другие в роскоши бесцельно вянут.
Так было, скажут мне, вчера,
Так будет, пояснят мне, завтра.
Живи в рассрочку, слёзы вытирай.
Какой посев – такой и будет жатва.
Никто не думает, как тень сберечь,
Когда над головой повиснет меч.
Мучительны бывают вечера,
Когда из памяти, уже довольно зыбкой,
Всплывает заблуждений мишура,
Когда блестят отчаянно ошибки.
Мерцанье молний тех далёких встреч
И неизбежный зов и звон бокалов,
Сияние случайных голых плеч
В разгаре пьяных и весёлых балов.
Но от себя бежать уже нельзя.
Ты заперт в прошлом, как в звериной клетке.
Идешь вперёд, а вот живёшь назад,
Глотая настоящего таблетки.
И в прошлом, и теперь кружись,
Тебе дана как бы двойная жизнь.
Октябрь в окне. Мой клён совсем разделся.
Он – вот пример! – всегда навеселе.
Из пальцев образуя быстро дельту,
Рука течёт свободно на столе.
В наш разговор влетает ветер темы,