Родился в Киеве. После окончания там гимназии получил юридическое образование в Московском университете. Одновременно посещал лекции по истории и литературе на филологическом факультете. Впервые арестован в Москве в 20-годы. Некоторое время жил в Брянске и Калуге. В мае 1933 года осужден тройкой ОГПУ по статье антисоветская деятельность. Отбывал срок в лагере на Соловках. «Моя жизнь после пребывания на Соловках, – писал Бернер, – перемежалась тюремными отсидками», между которыми он, лишенный права жить в больших городах, скитался по России. Последняя высылка была в Воронеж.
Во время войны попал в Зальцбург, затем в Мюнхен, где выполнил для Института по изучению СССР работу «Внутренняя эмиграция и интеллигенция на Соловках».
В дальнейшем переехал во Францию, где бедствовал. В начале 1950-х попал в туберкулезный санаторий глухого поселка Уссу (Ous-soulx) при Главном управлении Российского общества Красного Креста (департамент Верхняя Луара). В 60-е годы находился в старческом доме в Орлеане в полном отрыве от литературной жизни.
Литературным творчеством Н. Бернер занимался еще до революции. Своим учителем считал В. Брюсова, посвятившего Бернеру сонет «Немеют волн причудливые гребни» (1912). Поэт выпустил 2 небольших сборника стихов «Одиннадцать» (1915) и «Осень мира» (1922). В начале 20-х годов входил в кружок «Московский цех поэтов». Был знаком с О. Мандельштамом, С. Парнок, Л. Горнунгом и др.
В эмиграции поэт издал тиражом в 500 экземпляров 56-стра-ничный сборничек стихов «След на камне», объединенных темой «людских страданий», в первую очередь, страданий узников ГУЛАГА («Кто раз на камень каземата…», «Когда б себя забыть, отбросить пережиток…»). Просветом для лирического героя Бернера служат «образы развеянных годов»: воспоминания о друзьях, о любви («если для меня в котомке дум осталось / Звено с ушедшим – я живу!»), но и они окрашены в трагические тона: «Мой одинокий диалог / С самим собой, кому он нужен».
До 1960 года Н. Бернер изредка еще печатался в «Новом журнале», чаще – в «Литературном современнике». Затем полностью исчез из литературной жизни. Характерно, что редакторы антологии «Содружество» (1966) сопроводили публикацию стихов тогда еще живого поэта примечанием: «Дата смерти Николая Бернера нам не известна».
Сочинения
След на камне / Предисл. Божидара. – Зальцбург: Колумб, 1955.
Публикации
Воспоминанье //НЖ. 1953. № 34.
Из цикла «Раздумья» //Лит. совр. 1952. № 4.
«Как будто через много лет…» // Совр. 1960. № 2.
«Какое в огнях возрастанье надежд!..»//НЖ. 1955. № 43.
«Неповторимое всего дороже…»//Лит. совр. 1952. № 3.
«Проходят Времена! Еще пирует осень…» //Лит. совр. 1954.
Разговор с музами//Лит. совр. 1954.
Раздумье //НЖ. 1954. № 37.
Робинзон Крузо //Лит. совр. 1954.
Слово другу //Лит. совр. 1952. № 4.
Стихи //Лит. совр. 1952. № 4.
«Там под ивой свиданье и ласки…» // Совр. 1960. № 2.
Кто раз на камень каземата,
На хладный сей гранит поник,
Тому, как праздник голос брата,
И – ч е л о в е ч е с к и й язык.
Я постигаю ненароком
Такие шорохи тоски,
Каких не ведают в далеком
Пространстве… Это – Соловки.
Когда б себя забыть, отбросить пережиток
Всех чуждых лет, но нет запрета снам.
А память разворачивает свиток
Такого горя, что по временам
Боюсь понять, как вынесло сознанье
Всю эту тяготу на каменных плечах.
Пусть затухает свет! Последнее дыханье
Рождает жажду жить и не дает молчать.
И вырывается единственное слово —
То слово – Родина! Какой упорный дух
Терпенья и тоски, какая сила зова
Н е о б о р и м о г о! Когда бы слух
Из мрака уловил шаги событий,
Хотя бы луч один прорезал мрак,
С тягчайшим буднем обрываю нити
И вдруг читаю: заповедный знак.
Знак мудрой нови – говорит потомок
Словами мудрости, воззваньем чувств
Сейчас невнятных Веку. Пусть не громок
Тот голос правды – ей молюсь!
На расстояньи многодумных лет
Родных следов не затеряла память.
Заманчивее даль и возрастает пламя
В огнях непотухающих бесед.
И утро близится проникновенной встречи,
Дух озарен видением лучей,
Лучей чудесной силы!.. Вы далече,
Далече вы, друзья, а зовы горячей.
И с верой жизнь на час не расставалась,
Вязь мудрой памяти не оборву,
И если для меня в котомке дум осталось
Звено с ушедшим – я живу!
Слушай, непорочная Венера
Мне приснилась нынче поутру.
Проплывала сонная галера
На адриатическом ветру.
И волна плескалась, убегая.
Был восход и розов и высок,
И Венера – девочка нагая
Падала на золотой песок.
Когда моряк находит сон и кров,
Забыв о штормах бедственного моря,
Когда ребенок, одолевший горе,
Мужает и становится суров,
Когда любовь из будней – берегов
Вдруг вырывается и на просторе
К ней обращается далекий зов
И с ней сливается в сердечном разговоре —
Тогда в кошницы солнечных стихов
Ты опускаешь руку за подарком
От щедрой юности, а в небе ярком
Встают все образы развеянных годов…
И кажется, ты жизнь принять готов,
Как в двадцать лет, когда в полудне жарком
Ее нога ступала и тонула
В глубоком, сине-золотом песке.
Она купалась в солнечной реке,
Купаясь, гибкая на берегу уснула,
Вся молодость в забвенном далеке.
Мой одинокий диалог
С самим собой, кому он нужен?!
Одна из крохотных жемчужин
Над тонкой вязью тайных строк!
Порой грущу, что после смерти
Наследье избранных стихов
Кто сбережет? Увы, поверьте
Здесь нет друзей!
Во власти снов
Забыться бы! Еще сознанье
Любимых в памяти хранит.
Но здесь их нет. Одно молчанье
Кругом!
Да разве загрустит
Моя душа в час расставанья
С сим захолустьем навсегда?!
Лишь обозрю тогда года
Судьбы нелегкой и превратной,
Да пред лучом зари закатной
Едва затеплится звезда —
Как тень исчезну навсегда.
Рощ бронзовых задумчивая просинь,
В ней колоннадой вставшие дубы.
Меня зовет не Болдинская осень
В торжественную сень живой судьбы.
В даль позвала тоска совсем иная.
С повязкой на глазах пошел за ней,
Рукою Дон Кихота обнимая
Обрывки ускользающих теней.
А Русская Камена, став бродягой,
Цыганствовать пошла на милость стран —
Кастальский ключ не закипает влагой,
Как осень мира – осень россиян.
Благодарю тебя – слова не могут
И не умеют так благодарить.
Я привыкаю снова верить в Бога
У той прохлады, где я начал жить.
Мир увидал, как давнюю дорогу,
Где ты роняешь солнечную нить…
О нежная, да, если бы любить
Как на рассвете жизни! за тревогу,
За невозможный трепет все на свете
Отдать и громко через все года
Запеть, как не певалось никогда.
И стать на час, как возгласы, как дети,
Как полдень, как нагорная вода.