Индикатор низкого уровня топлива включился в 1:58 ночи, осветив салон моего пикапа «Додж» ровным оранжевым блеском и разрушив мою гипнотическую сосредоточенность на ломаной желтой линии. «Я тебя вижу. Я тебя вижу». Я мог бы проехать еще пятьдесят миль на остатках топлива, но до дома оставалось еще два часа езды. Мысль о кофе выглядела весьма привлекательно.
Я предпочитал ехать в ночное время, но последние три дня я рано вставал и поздно ложился спать. Работа занесла меня в Южную Флориду для фотосессии со старым жилистым охотником на аллигаторов, которая должна была появиться на восьми страницах национального туристического журнала. По какой-то причине журнал «Трэвел Америка» еще не перешел со слайдов на цифровой формат, в то время как я в основном совершил этот переход четыре года назад. Я могу снимать как на пленку, так и на цифру, но если вы пристанете ко мне с вопросами или посмотрите на мою камеру, когда я снимаю для себя, то увидите пленку «Кодахром»[10]. С ней труднее работать, но я фанат слайдовых фотоснимков.
Многочасовая поездка почти доконала меня. Когда я посмотрел в зеркало заднего вида, мои глаза напоминали старую дорожную карту с красной сеткой шоссе и автострад. Свалявшиеся пряди волос, не стриженных уже семь лет, за исключением подровненных концов, доходили до плеч. Свидетельство моего молодежного бунта. В одном из последних случаев, когда я приехал к мисс Элле, она потрепала меня по щеке и сказала: «Детка, в твоем лице слишком много света, чтобы прятать его за волосами. Не прячь свой свет от людей, слышишь?» Возможно, зеркало тоже говорило об этом. Возможно, мой свет потускнел.
Неделю назад мой агент, Док Змеиное Масло[11], позвонил мне и сказал: «Так, это легкое дельце на три дня. Приезжаешь на место, садишься на глиссер к этому парню и снимаешь, как он сражается с парой больших ящериц. Потом вы опрокидываете по кружке холодного пива с хвостом аллигатора на закуску, ты уезжаешь и кладешь пять штук на твой банковский счет». Док помедлил и затянулся сигаретой без фильтра, которую он не вынимал изо рта, разве что во сне. Затяжка была преднамеренной, и он дал словам «пять штук» отпечататься у меня в голове.
Мне нравился его голос, хотя я не говорил ему об этом. Он обладал дивным тональным резонансом сорокалетнего курильщика. Которым он и был на самом деле. Когда он сделал выдох, то добавил: «Это отпуск по сравнению с тем, где ты был в прошлом месяце. Там теплее. И есть шансы продать вторичные права на любые не использованные фотографии, чтобы ты получил двойное освещение этой фотосессии. Кроме того, жителям Флориды нравится, когда туземный бедняга кладет голову в пасть аллигатора».
Это звучало разумно, так что я покинул свой дом в Клоптоне, штат Алабама, и выехал на «Додже» в сторону флоридских болот, где громогласный Уайти Стокер крепко пожал мне руку. У него были бицепсы каменщика, подбородок профессионального бойца и ровным счетом никакого страха, когда речь заходила об аллигаторах… или о контрабандном самогоне, который он продавал ящиками прямо с борта своей лодки. Поздно вечером в тот первый день он посмотрел на меня в прыгающем луче налобного фонаря у него на голове, словно шахтер, обнаруживший золотую жилу, и просто спросил:
– Вы не возражаете?
– Дело ваше, – ответил я. Так оно и вышло.
За три дня мы – вернее, Уайти – изловили семь аллигаторов, самый крупный из которых достигал двенадцати футов и восьми дюймов в длину. И это еще не все. Мы продали двенадцать ящиков с немаркированными стеклянными банками под винтовые крышки всем желающим – от юрких парней с четырехдневной щетиной и бегающими глазами, которые управляли двенадцатифутовыми каноэ с помощью шестов, до пузатых карьеристов и позеров, носивших капитанские фуражки и золотые часы и управлявших вычурными яхтами за двести тысяч долларов. Уайти отлично играл роль невежественного туземца из Флориды. Нет, он довел ее до совершенства. На самом деле он организовал процветающий рынок и, будучи единственным перегонщиком и распределителем, монополизировал и оградил этот рынок. На первый взгляд Уитни зарабатывал на жизнь, ликвидируя надоедливых аллигаторов на полях для гольфа за виллами богатых пенсионеров, прежде чем эти твари успевали сожрать комнатную собачку хозяина, присевшую возле лагуны, но он зарабатывал на собственную пенсию, торгуя самогоном. Однажды, пропустив несколько стаканчиков, он выразил готовность поговорить об этом.
– Да, я могу окучить до тысячи баксов в неделю, – сообщил он. – И так было с конца 1980-х.
В какой-то извращенной форме Уитни был фанатом здорового образа жизни. Его завтрак состоял из чашки густого черного кофе, процеженного через фильтр из чулка, натянутого на вешалку и сдобренного порцией «кофемейта»[12]. Ленч состоял из куска болонской колбасы между двумя ломтиками зернового хлеба, намазанного горчицей, за которым следовала диетическая кола и печенье с зефирной начинкой. Обед был художественным произведением; верный себе, он приберегал лучшее под конец. Каждый вечер Уайти, который не носил рубашки и не пользовался репеллентом, разжигал сильно поношенный и редко очищаемый «мангал», занимавший центральное место на его заднем крыльце. После многих лет неограниченного использования крыльцо, по его выражению, было «скользким, как сопли».
Уайти воспользовался паяльной лампой, чтобы срезать крышку пивного бочонка, и приварил его к каркасу из железных прутьев с вмонтированной горелкой, подключенному к двухсотгаллоновому пропановому резервуару, который стоял возле дома. Он указал на свой агрегат и сказал:
– Эта штука так дребезжала и ерзала, что я прикрутил ее к полу.
Устройство больше напоминало реактивный двигатель, чем барбекю на заднем дворе. И впрямь, когда он первый раз разжег эту махину, звук был похож на низко летящий реактивный самолет. Каждый вечер Уайти разжигал горелку, нагревал бочонок, наполовину заполненный топленым жиром, а потом бросал туда несколько фунтов рубленого хвоста аллигатора, который весь день отмокал в молочной пахте, пиве и луизианском остром соусе с четырьмя горстями черного перца. Несмотря на любовь Уайти к уединению, пожилой плут расстелил передо мной красную ковровую дорожку, пусть даже изрядно засаленную. Смесь холодного пива, москитов и жареного аллигатора, кваканье лягушек-быков и звуки спаривающихся аллигаторов, увенчанные шестидесятимильной прогулкой под луной по заболоченным каналам флоридской низменности, – все это было желанным освобождением для меня.
Я свернул с западного шоссе I-10 на первом же боковом повороте, притормозил и стал внимательнее смотреть по сторонам. На соседнем сиденье стоял пакет из коричневой бумаги с жирными пятнами, наполненный еще тремя фунтами жареного аллигатора. За сиденьем стояли две молочные бутылки с лучшим зельем Уайти.
– Вот, – сказал он с церемонностью немецкой официантки, подающей пивные кружки на Октоберфесте[13]. – Это исцелит твои недуги.
Он снабдил бутылки этикетками «Осторожно! Горючая жидкость!». Я не особый любитель выпивки, но мне не хватило мужества сказать ему об этом. Поэтому я уехал на север и перевез нелегальную выпивку через границу штата.
Я также никогда не был особым фанатом здорового образа жизни. Три моих любимых блюда – это бобы в фермерском стиле, кукурузный хлеб и сардины. Большинство мужчин во время поездок останавливаются у хорошего ресторана и заказывают стейк либо берут еду навынос в заведениях фастфуда. Поймите меня правильно. Мне нравится и то и другое, но немногие вещи могут сравниться с настоящими бобами по-фермерски с кукурузным хлебом для сбора подливки или банкой сардин под острым луизианским соусом с пачкой рыбных крекеров. Я даже ел их холодными, если не мог найти микроволновки или обычной плиты. Понимаю, это звучит грубо, но мне нравятся простые радости, и, если не считать высокого содержания натрия, это почти здоровая пища.
У пересечения с внутриштатным шоссе № 73 я увидел плохо освещенную автозаправку с единственной колонкой и старой вывеской «Полное обслуживание у Бесси».
Заведение Бесси было украшено коллажем из восьми покосившихся и разболтанных неоновых вывесок с рекламой пива между оконными переплетами. Вывеска «Открыто 24 часа» над входом сорвалась с одного крюка и была наполовину скрыта за плакатом «Здесь продаются лотерейные билеты». Маленький телевизор внутри показывал программу «Магазин на диване». Сейчас передача была посвящена ювелирным украшениям. Камера показывала ладони с дешевым браслетом и серьгами, а надпись в левом углу экрана гласила «4 простых платежа по $99.95».
За кассой сидела низенькая, но непомерно толстая женщина, смотревшая телевизор с улыбкой гиены. Она с деланым отвращением покачала головой, взяла пульт дистанционного управления и переключила канал. На экране тут же появились взрывы и пулеметные очереди, сопровождаемые кадрами с темноволосым британским красавцем, который поправил галстук и посмотрел на швейцарские часы с синим циферблатом. Потом промелькнула надпись «Агент 007 вернется через минуту». Женщина бросила пульт на стойку и вернулась к наполовину съеденному пакету со свиными шкварками.
Очевидно, Бесси продавала в основном дизельное топливо, но это не объясняло глубокие двойные колеи вокруг автозаправки. Из здоровенного пластикового мусорного ведра у колонки вывалилось больше мусора, чем находилось внутри. Бетон был покрыт лужицами машинного масла, хотя некоторые из них были поспешно присыпаны песком и чем-то похожим на стиральный порошок. На стальном столбике висел раздатчик бумажных полотенец, но кто-то украл валик, и теперь пустое место было затянуто паутиной. Автомат для кока-колы стоял перед заправкой, но везде горели огоньки «Пусто», что было подчеркнуто семью пулевыми отверстиями в центре. Справа от здания несколько звеньев тяжелой цепи были натянуты поперек ремонтного гаража на одну машину. На нижней цепи болтался знак «Закрыто», который раскачивался каждый раз, когда большая собака начинала лаять и напирать на закрытую дверь. Прямо на гараже кто-то вывел красным аэрозолем слова: «Не бойся собаки, берегись хозяина». Ниже было приписано: «Здесь говорит ротвейлер».
Я подъехал ближе к колонке и встал за универсалом «Вольво» с нью-йоркскими номерами, странно неуместными в такой глуши. Он выглядел так, как будто выехал прямо из автосалона. Внешняя антенна мобильной связи и глянцевито-черный верхний багажник, на котором хозяин закрепил маленький хромированный внедорожный велосипед с бугристыми покрышками и колесиками-стабилизаторами, годными для пятилетнего ребенка.
Я заглушил свой дизель и вышел из автомобиля. На самом деле я не могу объяснить свою любовь к дизельным двигателям или к дизельным машинам, но то и другое многое значит для меня. Низкий гортанный хумпф и кликети-клак поршней по металлу под несообразно высоким давлением, ручная шестиступенчатая передача, жесткая и трясучая подвеска. Возможно, это напоминает мне управление трактором.
Бесси удостоила меня одним взглядом; больше не понадобилось. В том, что она увидела, не было ничего, достойного внимания. У меня худощавое телосложение, рост около шести футов, рыжеватые волосы до плеч. Мне немного за тридцать, и я ношу годную одежду, однако на ней начинают сказываться признаки времени: джинсы, футболка, закапанная острым соусом, теннисные туфли. Я зевнул, потянулся и забросил на плечо ремешок «Кэнона». За девять лет камера стала моей неотъемлемой принадлежностью.
– Эй, красавчик, – пропела Бесси через интерком. Я махнул рукой за спину и отвинтил крышку топливного бака. – Если понадобится помощь, дорогой, только дай знать.
Я снова помахал и повернулся, а она оперлась грудью на стойку, подчеркивая две свои наиболее характерные особенности. Несомненно, это вошло у нее в привычку.
Когда я открыл дверь, чтобы захватить бумажник, лай из-за двери гаража превратился из назойливого фона в нечто неуправляемое. Звук подсказывал мне, что слюна разлеталась повсюду. Бесси хлопнула по стойке мясистой ладонью и заорала:
– Тихо, Максим!
Пес не обратил на нее внимания, и, когда я опустил рычаг и пустил топливо в бак, вывеска «Закрыто» начала колотиться в дверь гаража, как в кинофильмах за считаные секунды до того, как на город обрушивается торнадо и сравнивает дома с землей. Я оглянулся через плечо и услышал, как пес быстро бегает между передней дверью и дверью гаража. Его когти проскребли желобки в двери, и он пытался подсунуть нос в щель над порогом. Бесси снова завопила во все горло:
– Максим, не заставляй меня делать это! Я раздавлю эту проклятую кнопку пополам, если ты не заткнешься!
Если Максима и натаскивали в щенячьем возрасте, сейчас от этого не осталось и следа. Я качал топливо, пристально глядя на дверь и держа дверцу автомобиля открытой.
Все больше раздражаясь, женщина закинула в рот еще одну пригоршню свиных шкварок, стряхнула крошки с груди и взяла второй пульт, лежавший на стойке, – этот был снабжен маленькой антенной и красной кнопкой, – направила пульт в сторону гаража, улыбнулась и медленно нажала красную кнопку. При этом ее взгляд не отрывался от телевизора.
Пес взвизгнул за подъемной дверью гаража и, похоже, опрокинул водяной бак, потому что я услышал грохот, а потом из-под передней двери вылилось около пяти галлонов воды. Скулящий Максим сунул нос под дверь и начал жадно лизать воду.
– Я же говорила, тупая ты псина! – крикнула женщина, и непрожеванные шкварки разлетелись из ее рта. Собака продолжала скулить за дверью на высокой ноте.
Должно быть, в хранилище почти не осталось топлива, поскольку из заправочного шланга вытекал лишь вялый ручеек. Методичное клацанье через каждые десять центов говорило о том, что заправка займет немало времени. Я вставил рукоять шланга в бак и стал искать губку, чтобы очистить ветровое стекло от комаров. После безуспешных поисков я взял пожарный шланг рядом с колонкой и полил ветровое стекло и решетку радиатора. Максим относительно успокоился, но продолжал совать нос под дверь гаража и нарезать круги между передней и задней дверью гаража. Покончив с заправкой на тридцать четвертом галлоне, я услышал тихое журчание, а потом увидел ручеек желтой жидкости, просочившийся под дверь гаража и текущий через трещины в тротуаре.
Я обошел масляные пятна и вошел в магазин, звякнув колокольчиком над дверью.
– Добрый вечер, – произнес я.
Не отрывая взгляда от агента 007, женщина махнула рукой в мою сторону и сказала:
– Эй, голубчик, не обращай внимания на Максима. Он не может выбраться наружу. Но… – она указала под стойку, – …но если он выберется, то я отстрелю ему задницу.
Она приготовилась отправить в рот очередную порцию шкварок, но оглянулась на меня и ткнула кулаком куда-то влево и назад.
– Сортир занят, но если тебе невтерпеж, то в подсобке есть еще один.
– Спасибо, не нужно, – я указал на кофейник. – Свежий кофе?
– Золотко, – она закатила глаза. – Здесь нет ничего свежего, но если подождешь пять минут, то я сделаю.
Я снял кофейник с нагревательного диска, понюхал и кивнул.
– Не стоит, мэм. Этот отлично пахнет.
– Тогда не стесняйся.
Я налил себе кофе в пластиковый стакан и поставил на стойку. Краешком глаза я заметил маленького мальчика, выглядывавшего из-за стенда с жевательной резинкой. Он носил красную бейсбольную кепку, надетую задом наперед, ковбойский ремень с двумя кобурами и двумя блестящими шестизарядными револьверами и обшарпанные ковбойские сапоги черного цвета, выглядевшие так, как будто он снимал их только перед сном.
– Эй, коллега, это твой велосипед там, на улице?
Маленький ковбой медленно кивнул, стараясь не уронить пригоршню набранной жвачки и не показать свой улов тому, кто мог в любой момент выйти из уборной.
– Отличный велосипед, – сказал я. У паренька были красивые голубые глаза.
Мальчик снова кивнул и взял со стенда еще одну упаковку жевательной резинки.
– Да, – сказал я и посмотрел на часы. – На твоем месте я бы тоже устал от этого. И мне, и тебе по-хорошему уже давно пора спать.
Парнишка оглянулся через плечо на женскую уборную и снова кивнул.
– Джес? – тихий женский голос донесся из-за двери уборной. – Подожди еще немножко. И не забывай: только одну порцию жвачки!
Мальчик покосился на дверь, провел рукой по стенду и прихватил еще одну упаковку, доведя список своих приобретений примерно до двадцати штук. Из его туго набитых карманов выглядывали желтые, синие и красные обертки.
– Это все? – поинтересовалась Бесси, не оборачиваясь ко мне. Когда она встала, я осознал несоразмерность ее фигуры. Чтобы стать такой, нужно было потратить немало времени и усилий. При росте пять футов и два дюйма она весила не менее трехсот пятидесяти фунтов. Она была огромной, словно памятник самой себе. На вид ей было лет сорок плюс-минус пять лет, и густо-бордовые тени для век не могли замаскировать тяжкий жизненный путь. Когда она двигалась, то бренчала, словно ходячая рождественская ель, из-за обилия украшений: около десяти ожерелий, столько же браслетов на каждой руке, кольца на всех пальцах, иногда в количестве двух-трех штук. Она была босой, что открывало кольца на пальцах ног, и носила бордовую рубашку с бретельками и без лифчика, а также шорты из спандекса. Спандекс выполнял роль неубедительного корсета, а лифчик бы явно не помешал ей. Боковые стороны ее шортов были натянуты так туго, что казались прозрачными. Стена за ее спиной была покрыта сигаретами, жевательным табаком и порнографическими журналами. Наклейка для бампера на стене гласила: «Спандекс – это мое право, и я пользуюсь им».
– Ну, здравствуй, дорогуша!
– Я смотрю, вы открыты допоздна, – заметил я.
– Золотко, мы всегда открыты. Даже по праздникам и выходным, – она склонила голову вбок и медленно улыбнулась. – У нас предприятие полного обслуживания, – она выждала короткую паузу. – Тебе нужно сменить масло? Займет не больше нескольких минут.
Что-то в ее тоне намекало, что речь идет не об автомобилях.
– Нет, мэм, благодарю вас. У меня с маслом все в порядке. Топливо, кофе да, может быть, булочку с корицей.
Рядом с кофейником стояла маленькая табличка с надписью «Лед в кубиках бесплатно, дробленый лед $1». Когда я повернулся, чтобы прочитать табличку, она шлепнулась грудью на стойку, словно кит из документального сериала «Морской мир».
– Знаешь, это забавно, но местные клиенты любят жевать лед[14], – сообщила она.
Изнутри магазин имел зеркальное остекление, поэтому, когда она поправила рубашку, вытерла рот, взяла губную помаду с кассового аппарата и нанесла на губы два густо-бордовых слоя, до меня дошел смысл ее слов.
– Да, я понимаю.
Она оторвалась от стойки и посмотрела на мой «Кэнон».
– У тебя большая камера, – она побрызгала на себя двумя видами духов, потом взяла карманное зеркальце, покатала губами, поправила мизинцем помаду в уголке рта и добавила: – Ты всегда носишь эту штуку?
– Я редко куда-то выхожу без нее, – признался я и опустил глаза.
– Ха, словно без «Америкэн Экспресс», – сказала она и шлепнула себя по колену, так что волны жира пробежали по ее бедру. – «Америкэн Экспресс», понятно?
Я улыбнулся и снова посмотрел на нее. Эта женщина жила быстро и жестко. Автозаправка была лучшим, чего она могла или хотела добиться для себя.
– Что-то в этом роде.
– Не тяжело ее таскать?
Я немного подумал и прищурил один глаз.
– Пожалуй, это все равно что носить очки. Я просто о ней не думаю.
Женщина снова навалилась на стойку и выдвинула плечи.
– Ты профессиональный фотограф или что-то в этом роде?
У дальнего конца стенда с жевательной резинкой маленький ковбой опустился на пол и сунул в рот еще три шарика жвачки. Обертки рассыпались вокруг него, как снежинки, и его рот был набит так плотно, что с трудом закрывался. Из уголков его рта сочилась розовая слюна.
– По большей части, – ответил я, улыбаясь и стараясь не смотреть на нее. – А в свободное время просто фотографирую для себя.
Женщина кивнула.
– Тогда расскажи об этом. Многие мои клиенты приносят камеры. Большие, маленькие, 35-миллиметровые, цифровые, даже видеокамеры. Золотко, я видела их все, – она указала назад через плечо. – Они устанавливают их на треноге там, в подсобке, – добавила она упершись рукой в бедро и кивая в сторону моего аппарата. – Но это хорошая камера. Сколько она стоит?
Я снял камеру с плеча и протянул ее над стойкой.
– Давай скажем, что тебе придется продать очень много бензина, чтобы купить такую. Вот, посмотри сама.
Женщина наклонила голову и слегка закатила глаза.
– Дорогой, ты же понимаешь, что я тут не топливом торгую. Кроме того, я не знаю, что мне делать с фотокамерой в руках. Я всегда нахожусь по другую сторону от нее.
– Как угодно. – Я закинул камеру на плечо и взял с полки булочку с корицей.
Когда ее рука рефлекторно потянулась к засаленным ключам от кассового аппарата, маленький мальчик выскользнул из-за стенда со жвачкой и на цыпочках подкрался ко мне сзади. Женщина посмотрела на меня, удержала мой взгляд и глазами показала на мальчика. Наблюдая за ним краешком глаза, я прошептал ей:
– Когда-то я тоже был любопытным.
Она улыбнулась и немного расслабилась. Я поставил на стойку так и не выпитый кофе, консервированные бобы и булочку с корицей и сказал:
– Все это плюс заправка.
Женщина вытянула шею, наблюдая за тем, как мальчик медленно тянет руку к спусковой кнопке моей камеры. Я смотрел на нее и заметил, что духи еще не высохли в средней складке ее тройного подбородка.
Мы стояли в молчании, но я слышал знакомый голос, говоривший: Слушай, дитя, это Божья маленькая девочка, пусть и со всем багажом, поэтому не суди по внешности. Богу все равно, как она выглядит. Он примет ее и нас в любом виде. Как ту женщину у колодца[15]. Так что замени свои линзы и начни видеть ее такой, как сказано.
Да, мэм, – я кивнул, прислушиваясь к себе. Хотя мисс Элла умерла пять лет назад, она всегда находилась где-то недалеко.
При установке на высокоскоростной режим привод камеры EOS-1V обеспечивает съемку со скоростью десять кадров в секунду. Притом что я никогда не отключал свою камеру, когда мальчик стиснул зубы и нажал на спусковую кнопку с таким видом, будто запускал ракету, она отщелкала половину ролика «Кодахрома» чуть более чем за одну секунду.
Быстрые щелчки испугали маленького ковбоя, и он отдернул руку, как будто только что выдавил кишки своей ручной лягушке. Я медленно опустился на корточки и заглянул ему в лицо, заляпанное жвачкой и липкой слюной; абсолютный страх, смешанный с полным восторгом. Я взял камеру и поманил мальчика к себе.
– Ну, ладно, – прошептал я. – Раз уж мы начали, нужно закончить этот ролик. Теперь держи палец на кнопке еще две секунды. Скажи про себя: «Раз, два, Миссисипи». – Я протянул ему камеру. – Давай. Так же, как в прошлый раз, только жми дольше и считай.
Мальчик не мог говорить, даже если бы захотел. Розовая полупережеванная жвачка выпирала из щелей между его зубами, и он мог лишь пытаться удержать ее во рту. Осознав свою волнующую задачу, он лишь кивнул и неразборчиво пробормотал «Да-ср». Он медленно поднял руку и положил палец на камеру, словно читая шрифт Брайля. Когда он нашел кнопку спуска, его глаза зажглись восторгом первооткрывателя.
Он нажал кнопку.
Тридцать шесть превосходных кадров за 3,6 секунды. Мотор остановился, потом включилась автоматическая перемотка, и мальчик снова отпрянул, поспешно засунув руки в карманы и согнувшись, как будто я мог ударить его.
– Хорошо, – прошептал я. – Это обратная перемотка. – Я повернул камеру вбок. – Вот, слушай.
Мальчик наклонился ближе, перекатывая жвачку с одной щеки на другую, что требовало определенных усилий, и прислушался. Перемотка закончилась. Я открыл задник, достал пленку, убрал засвеченный хвостик в кассету и вручил ее моему новому другу, – нечто такое, что я делал уже тысячи раз, только не для маленьких мальчиков.
– Вот, это тебе. Я бы сказал, что для первого раза ты отлично справился. В следующий раз, когда мы будем работать вместе, постараемся куда-то прицелиться для верности.
С игрушечным пистолетом в одной руке и кассетой в другой маленький ковбой выглядел так, словно я воскресил его лягушку. Я похлопал его по плечу.
– Ровно сорок семь долларов, – сказала женщина за стойкой.
– А как насчет этого? – Я указал на покупки.
– Нет, золотко. – Она со свистом втянула воздух сквозь зубы. – Кофе за мой счет, и булочка с корицей тоже, – это старье, наверное, давно протухло. И прихвати с собой эти мерзкие бобы, меня от них пучит. И не говори, что я готовлю хороший кофе. – Она посмотрела на мальчика и взмахнула пухлой рукой, так что жировые складки заходили взад-вперед. – Детка, а ты лучше убери свою мелкую задницу поближе к уборной, как сказала твоя мама, пока не вляпался в неприятности.
Мальчик широко распахнул глаза, где восторг сменился страхом, сунул кассету в карман и побежал к двери, за которой его мать мыла руки. Из его заднего кармана выпало четыре шарика жвачки вместе с пустыми обертками.
Я взял кофе, булочку с корицей и банку бобов.
– Спасибо, Бесси, – тихо сказал я и направился к выходу.
– Золотко, – она уперлась рукой в бедро, – возвращайся, когда захочешь сменить масло. В любое время; первый раз бесплатно. И еще, милок: принеси с собой эту камеру.
Я спиной толкнул дверь со звякнувшим колокольчиком на бечевке, а она снова уставилась в телевизор. При этом она одним глазком присматривала за мальчиком в углу и набирала телефонный номер. Зажав телефон между ухом и плечом, она потянулась к почти пустому пакету со шкварками, и все безделушки, надетые на ней, задребезжали в унисон.
– Да, Джордж, это Бесси. Мне нужен этот браслетик. Да, № 217.
В диалоговом окне телеэкрана надпись «Осталось только 24» моментально сменилась на «Осталось только 23».
За то недолгое время, что я пробыл внутри, разошелся ветер, и дождевые облака закрыли октябрьскую луну. Температура тоже упала. Сегодня было 5 октября, но ночь оставалась теплой, как летом. Может быть, с 32 до 28 градусов. Я посмотрел на небо, вдохнул запах предстоящего дождя и подумал: Метеоролог был прав. Определенно, будет дождь, а может быть, и торнадо.
К счастью и к несчастью, я много знал о том и другом. Пять лет назад, вскоре после того, как мы похоронили мисс Эллу, Док отправил меня в недельную командировку с учеными из НАСА, которые гонялись за торнадо по кукурузным полям Среднего Запада. Эти ребята были молодыми, энергичными и наивными, как и я сам, – поэтому, подобно оседлавшему торнадо Пекосу Биллу[16], мы подошли слишком близко. Они потеряли фургон с оборудованием на миллион долларов, и нас всех хорошенько помяло.
Когда хвост торнадо прошелся по амбару, где мы прятались, он начисто снес этот сарай. Осталась только грязь. Одной рукой я закрывал дверцу погреба, а другой пытался спустить затвор. Это стоило мне раздробленного запястья, нескольких треснувших ребер и рассечения под правым глазом, но снимок удался на славу. Торнадо оставил широкую полосу разрушений на своем пути, а я заклеил порез и стал дожидаться результата.
Когда Док получил фотографии в Нью-Йорке, он немедленно выставил их на торги. Через несколько дней мои фотографии появились на обложках трех национальных журналов, включая «Тайм» и «Ньюсуик», и в семнадцати газетах на Среднем Западе. «Ридерз Дайджест» даже прислал из Лондона своего главного внештатного редактора, закаленного старого новозеландца, написавшего около ста пятидесяти статей, чтобы он встретился со мной в Небраске – в том самом подвале – и написал статью об этом душераздирающем событии. Через месяц я стоял в очереди в бакалейном магазине и увидел, что его статья возглавила топ новостей в американских изданиях. Это создало мне репутацию, которой, честно говоря, я был обязан Доку. Я нянчился дома со своими болячками, когда Док позвонил мне и сказал:
– Сынок, я уже сорок лет в этом бизнесе, но у тебя есть талант. Ты не лучший, но можешь стать одним из них. Не знаю, как это происходит, но ты можешь творить чудеса со своей камерой. Твои снимки ближе к произведениям искусства, чем все, что мне приходилось видеть.
Ну да, конечно. Я фотографировал, и, наверное, мое мастерство росло, но если бы он знал, что происходит у меня в голове, то, наверное, не стал бы так изумляться. Я повесил трубку и в наступившей тишине услышал слова мисс Эллы: Даже не думай выпускать это из головы. Кому многое дано, с того и особый спрос.
Да, мэм.
Я снова обогнул масляные пятна и сел в автомобиль. Я укладывал «Кэнон» на пассажирское сиденье, когда девятиосный трейлер вырулил на автостоянку, дал гудок и развернулся. Еще одна замена масла. Когда Бесси увидела огромный фургон, ее пальцы запорхали над клавишами кассового аппарата. Мать мальчика, в точно такой же красной футболке, надетой задом наперед, наконец вышла из уборной, собрала фантики и разложила их на стойке вместе с несколькими песочными батончиками с фруктовой начинкой и бутылочками содовой. У сына и матери были одинаковые кепки. Окна магазина при заправке начали запотевать от испарений над открытым холодильником для пива, так что я не мог ясно видеть, но одно я знал наверняка. Что-то было не так. Одно не совпадало с другим. Я вставил ключ в замок зажигания, подождал, пока не разогреются свечи, и мысленно отмахнулся от мисс Эллы с очередными цитатами из Нового Завета.
– Нет, мэм, – сказал я, помахав рукой над приборной панелью. – Я возвращаюсь домой.
Бесси отправила бумажные обертки в мусорное ведро и вразвалочку вышла из задней двери. Я отлепил фольгу с ободка кофейного стакана и послушал, как Максим пытается прогрызть металлическую дверь. Потом отхлебнул и убедился, что это очень плохой кофе. Я сделал большой глоток, чтобы согреть горло и желудок. Она была права. Ужасный кофе; его единственным достоинством было сочетание тепла и кофеина.
Я завел двигатель, тронулся с места и поехал на север, медленно поглощая милю за милей. Мой ум постепенно возвращался к одной мысли, от которой я не мог избавиться последние три дня. В сущности, я пытался убежать от нее последние девять месяцев. Это была мысль, от которой я не мог скрыться независимо о того, как быстро я ехал, летел или бежал. После девяти лет непрерывных странствий, посещения сорока пяти стран с изношенным паспортом; после десятков прививок от малярий, дизентерии и лихорадки Денге; после десятков тысяч фотографий на обложках сорока семи национальных и международных журналов и на первых полосах бесчисленных газет в США я подумывал отойти от дел. Навсегда расстаться с фотокамерой. Мой наркотик оказался неэффективным. По словам Гибби, я находился «за пределами эффективного действия препарата». Мне следовало это предвидеть. То же самое было и с бейсболом. Конечно, обиды облегчали положение, но, как и с большинством препаратов, их влияние сглаживалось и исчезало со временем. С тех пор как я выгрузил Матта перед парадной дверью клиники Гибби, я получил довольно подробное образование в области терапевтических наркотиков.
Где-то под пологом сосновых крон мисс Элла все-таки ворвалась в мой внутренний диалог.
Только один вопрос.
– Ладно, – вслух сказал я. – Но только один.
Кого тебе напомнил тот маленький мальчик?
– Я знал, что ты спросишь об этом.
Такер, я задала тебе вопрос.
– Я тебя слышал.
Не пререкайся со мной. Кого он тебе напомнил?
Сосны, поднимавшиеся по обе стороны дороги, создавали впечатление, будто я въезжал в глубокую пещеру.
– Он напомнил мне меня самого.
И мне тоже.
Я поправил регулятор обдува и покачал рулевое колесо.
– Но есть одно различие.
Какое?
– Я сделал для этого мальчика то, что Рекс никогда не делал для меня.
Что же?
Я мысленно вернулся к мальчику. Ковбойская шляпа, сдвинутая на затылок, полный рот жвачки, пустые фантики, падающие из карманов, руки на рукоятях блестящих игрушечных револьверов, ободранные коленки, грязное пятно на щеке и большие, любопытные глаза. Стопроцентный мальчишка.
– Я сделал так, чтобы он улыбнулся.
Мисс Элла немного помолчала. Я видел, как она раскачивается взад-вперед перед камином, разложив одеяло и неторопливо кивая.
Да, это была добрая улыбка.
Я повернул на дорогу, ведущую к дому, и выехал на гребень холма. Оставался еще час езды. Где-то в десяти милях от заведения Бесси я посмотрел в зеркало заднего вида и увидел «Вольво», ехавшую за мной по скоростной полосе.