Прошло два дня с тех пор, как мы виделись, и вот пришло сообщение от Элены. Я был на последней паре.
Встретимся сегодня вечером?
Я не стал раздумывать:
Встретимся сейчас?
Элена прочитала сообщение и, должно быть, какое-то время смотрела на него, представляя, как я пишу эти слова. Ее ответ пришел через пару минут; телефон завибрировал в моих ладонях, в то время как преподаватель объясняла что-то про работу, которую я еще не начинал делать.
Я сейчас в Фуэнкаррале[10].
Она не сказала, что там делала; просто дала понять, что не была занята, но находилась далеко. Кончилось все тем, что я сел на метро и поехал к ней.
Осознание пришло ко мне, когда мы оказались рядом с четырьмя башнями. На пути туда мы болтали и продолжили разговор, когда проходили мимо них. В «Стеклянной башне» велись ремонтные работы, поэтому нам не разрешили приблизиться, да это было и не нужно.
Она рассказала мне, что это было самое высокое здание Мадрида. Она также упомянула, что это самое высокое здание в Испании и одно из самых высоких в Евросоюзе. Мы продолжили беседу, и я обратил внимание на ее взгляд, ее шаги и руки, которые указывали на что-то, а затем возвращались в карманы… Один раз она запнулась, но ничего не сказала. Не придала этому значения. Возможно, то, что она преодолела это препятствие, этот день рождения, было правдой, и это меняло все. Быть может, неуклюжесть и была только неуклюжестью и ничем больше. Элена в действительности не была ничем занята. Ничего не делала, просто гуляла.
– Ты ведь лазала только по фасаду университета, да? – спросил я.
Элена посмотрела на меня с интересом.
Наступил ноябрь, вышло солнце, но еще было холодно. На ней были зауженные джинсы и те же самые кроссовки, легкие и удобные, немного потрепанные на носках. Сверху она накинула косуху.
– Я раньше уже занималась свободным лазаньем, – заверила она меня.
– Но на скалах.
– Ну да, конечно.
Мы шли все дальше, по направлению к метро.
– По стеклу никогда, верно?
Элена облизала губы. Когда на ее лице на миг появилась улыбка, изо рта вырвалось облачко пара.
– Я залезала на здание факультета, на свою крышу и на твою, – заверила она меня, и я знал, что так оно и было. Зачем ей было лгать, если она позволила увидеть ее здесь, прогуливающуюся между башнями?
– Я видел, что многие так делают, – все же решил я прощупать почву. – Лазать по стеклу, должно быть, очень тяжело.
– Некоторые лазают с присосками, – отозвалась она.
Я удивленно приподнял брови.
– Я не шучу. Это вакуумные присоски. Дэн Гудвин[11] использовал такие в 1981-м, чтобы залезть на Сирс-Тауэр в Чикаго. Четыреста сорок два метра высоты. Также он их использовал в 2010-м на башне «Миллениум» в Сан-Франциско и, наверное, еще на многих других.
– Значит, на стеклянное здание можно подняться с присосками или… с помощью подъемного крана.
Элена не остановилась, но что-то в ее выражении едва заметно изменилось. На станции мы протиснулись через толпу и зашли в метро.
– Я знала кое-кого, кто это делал… с подъемными кранами, – пояснила она.
Мы молча побежали, пытаясь успеть на поезд, который только пришел.
Мы встали около окна.
– Он поднимался на здания с помощью подъемного крана? – продолжил я.
По тому, как она на меня посмотрела, я побоялся, что беседа завершена, что момент был упущен.
Через пару секунд она расстегнула замок на косухе и продолжила:
– Не всегда. Он мог залезть на здания вообще без какой-либо помощи, но иногда пользовался подъемными кранами, чтобы лазать быстрее и потешаться над охраной. Если какой-то небоскреб был на ремонте, тогда он пытался. Он поднимался на здания гораздо выше «Стеклянной башни». – Она улыбнулась. – С ней у него не задалось.
– Почему?
– Почему он лазал или почему он не мог забраться на «Стеклянную башню»?
Я улыбнулся:
– И то и другое.
– Знаешь, я тоже задавалась этим вопросом. Почему он этим занимался? Думаю, он чувствовал то же, что и я, когда забираюсь по стене, когда забираюсь на крышу или когда …
– Когда ты залезла по фасаду университета.
Она едва заметно кивнула.
– Я рассказывала тебе об этом там, наверху, на твоей крыше. Есть что-то… Лазанье с веревками отличается. Это другое. Мне кажется, дело в подъеме, контроле и принятии решений. Габриель не мог принимать решения на земле, а там, наверху, – мог.
– Если ты упадешь, то это от тебя уже не будет зависеть, – возразил я.
Элена повернулась ко мне и прислонилась к окну.
– Или будет.
«Или будет».
– В этом есть противоречие, – продолжила она и отвела взгляд. – Я знаю, знаю. Логики в этом мало. Поднимаясь на пятидесятиэтажное здание, ты ставишь на кон все. Но есть что-то… Есть что-то там, наверху, что принадлежит тебе. – Она пристально посмотрела на меня и закусила губу. – Ты этого не понимаешь.
– Но мне бы хотелось.
Элена одарила меня одной из тех улыбок, которые останавливаются на полпути, когда уголки губ приподнимаются лишь с одной стороны. На щеке у нее появилась ямочка. Элена слегка вскинула брови, и ее шрам на виске стал заметнее.
– Давай вернемся, и я тебе покажу, – пошутила она, и на миг мне показалось, что она серьезно.
– Элена, я люблю веревки, – возразил я.
Она засмеялась:
– Рассказать, чем дело кончилось?
Я уже и забыл.
– Расскажи.
– Два года назад Габриель попытался подняться на «Стеклянную башню», но его остановили до того, как он смог дойти до конца. Это случилось осенью. На другом фасаде велись какие-то работы. Не знаю, что конкретно. Но там был подъемный кран; возможно, этот же самый, и он воспользовался им.
– Что пошло не так?
– Он решил попробовать ранним утром в канун Рождества, когда разнорабочим на стройке запретили работать, а сотрудники офисов успели уйти несколько часов назад. Существует много руферов, которые лазают по зданиям в эти дни. Думают, что охраны меньше.
– Так и есть?
Элена слегка пожала плечами:
– Теоретически так не должно быть, но многим удается забраться наверх.
– Что случилось потом? – спросил я.
– Он пробрался на территорию стройки, охрана его не увидела, а потом он воспользовался подъемным краном, чтобы преодолеть первые этажи незамеченным. Никто не следил за подъемным краном. Однако на половине пути он смог перебраться на стекло, и сработала сигнализация, потому что «Башня» оснащена датчиками. Приехала полиция, позвонили пожарным, и через одно из окон его сняли. Он не смог завершить начатое. Хотел попробовать еще раз, использовать только подъемный кран и не трогать стекло, но вскоре после этого погиб.
Ей не нужно было говорить что-то еще.
Мне казалось, что я смог разглядеть то, что видела Элена. Если б я поднял руки, то смог бы провести пальцем по карте, на которой были светящиеся черные точки, соединившие некоторые части их жизней; совпадения крошечные, но важные.
Но я все же не знал, насколько Габриель был для нее важен как человек, как часть ее жизни.
София боялась, что Элена снова зациклилась, – так она и сказала. И я видел, чего она боялась, от чего ей было страшно, потому что, как мне казалось, понимал, что значит подниматься и принимать решения.
Мы отвлеклись и проехали нашу остановку. Нам пришлось сделать лишнюю пересадку, чтобы выйти на станции «Соль»[12], и поэтому мы решили дойти до Литературного квартала, слегка сворачивая по направлению к «У Райли», возможно, по инерции.
Это было странное утро: после прогулки у башен, которые с каждым днем казались мне все более устрашающими, и после бесцельной прогулки по улицам, на которых мы недавно слышали поющего во весь голос Даниеля, мы наткнулись на ресторанчик суши с едой навынос и без спешки съели нигири из лосося на улице.
Это было похоже на сделку: продолжать говорить, продолжать идти.
Первый раз мы остановились на одной из пустынных улиц, на которых жизнь, казалось, текла спокойнее, чем на других, более размеренно. Из одного из переулков между двумя помещениями вышел кот и остановился, глядя на нас. Элена села на корточки и позвала его.
Он приблизился.
– Ты должна зайти ко мне домой, – сказал я, особо не думая. А потом добавил: – После той ночи, когда мы сидели на балконе, кот так и не появлялся.
– Ну то, что они приходят и уходят, – это нормально, – ответила она, почесывая кота за ушами. – Ты же знаешь, какие они.
И, будто бы в подтверждение ее слов, кот потерся о ногу Элены в последний раз и исчез так же быстро, как и появился.
Наступил момент, когда я начал принимать решения: повернуть на эту улицу, подняться по этой лестнице, перейти через эту дорожку. Не знаю, как это произошло, но я вдруг это осознал.
– Хочешь, покажу тебе что-то особенное?
Остановившись, я почувствовал себя немного неуклюже; я нервничал. Пара бабочек пролетела между нами, привлекая внимание Элены за секунду до того, как она начала озираться по сторонам.
Я знал, на что она обратила внимание, когда подняла глаза и прочитала вывеску закрытого помещения напротив.
– Это и есть «Офелия»? – спросила она.
– Ты помнишь.
– Конечно, помню. Как можно забыть о самом красивом книжном магазине во всем Мадриде? Ох. И правда… Правда, не видно, что там внутри.
Она приблизила лицо к заклеенной выцветшими газетами витрине. Участков без газет почти не осталось, и, стоило тебе приблизиться, густая темнота показывала тебе твое же отражение.
Я знал каждую малейшую деталь этого места.
– Что там? – Элена немного присела.
– Где?
– Там, внизу. Смотри.
Я тоже присел. Мне было все равно, если бы кто-то нас увидел.
– Я ничего не вижу, – нетерпеливо ответил я.
Мне хотелось увидеть; я хотел быть в курсе всего. Разговор ведь шел об «Офелии». Я должен был знать.
Я почувствовал, как ее пальцы едва коснулись моего подбородка.
– Вон там, – прошептала она мне в ухо и развернула лицо.
Что там было, я увидел не сразу; мне потребовалось несколько невероятно долгих секунд, поскольку мой мозг отключился и сосредоточился на этих пальцах, держащих мой подбородок, на ее сладком запахе, похожем на солнечный свет.
Элена пахла солнечным светом, и мне это показалось любопытным, потому что я понял, что впервые вижу ее при свете дня.
В моей голове был настоящий хаос из мыслей, чувств и криков, говорящих мне: «Вы близко, вы очень близко!» – но все же я разглядел. Там, на полу, из щели, которую я никогда не замечал, торчали письма.
– Можешь что-то прочесть?
– Нет, – ответила она, – ничего не видно.
Она достала мобильный и включила фонарик, но на тех письмах было невозможно что-либо разобрать; не с того места, где мы стояли, не с такой видимостью.
Элена встала, и мне вновь показалось, что момент был упущен, а с ним и это ощущение, такое странное, такое живое, его удары слышались где-то между ребер.
Однако этого не произошло.
Я видел, как она подняла лицо к вывеске «Офелии», к буквам, которые не отражали того, что было там внутри, и к бабочке, застывшей во времени.
– Ты должен сохранить название, – сказала она. – «Офелия»…
Из ее уст оно звучало еще красивее. Звучало как что-то достижимое, возможное. Мне нравилось.
– Так и сделаю. И бабочку тоже оставлю.
– Бабочка важна, – согласилась она.
Мы продолжили говорить про «Офелию», про огромные стеклянные двери, которые будут по ту сторону, про полки до самого потолка, про издания для коллекционеров… Мы говорили, пока не стало поздно, пока на улицах Мадрида не стемнело, пока не поняли, что нам обоим пора возвращаться домой. У нас были квартиры, куда можно было вернуться, хотя, как по мне, мы могли бы бродить всю ночь напролет.
Когда мы встали друг напротив друга у подъезда Элены, я замолчал. Я дал ей возможность заговорить первой, потому что слишком хорошо себя знал; знал, что начну говорить глупости.
– Нико, я прекрасно провела время, – сказала она спустя нескольких долгих минут.
– И я.
Я замешкался, слишком медленно решал; поэтому она решила за меня.
Протянула мне руку.
По инерции я ее взял, и мы вновь пожали друг другу руки, словно два важных человека, заключавших самый главный контракт в жизни.
Мы засмеялись.
Я предположил, что рукопожатие стало нашей фишкой, чем-то, что нас связывало, как то, что связывало Элену с лазаньем, меня – с книгами, а дыру в полу – с моей квартирой.
Я не успел пройти и двух кварталов, как почувствовал, что в кармане завибрировал мобильный.
«Ты кое-что забыл».
Я быстро ответил: «А, да?»
Она тоже быстро ответила: «Ты забыл спросить, хочу ли я встретиться вновь».
Когда я чуть не врезался в фонарный столб, мне пришлось поднять голову.
«Хочешь?»
Ответ не заставил себя ждать.
«Больше всего на свете».