Октябрь
Неожиданно наступил октябрь, и его холодным вечерами мы стали чаще собираться дома у Даниеля.
София все еще была без ума от Евы, но так и не могла ей ни в чем признаться. Даниель сразу же принял нас, как еще двух самых закадычных подруг. Я быстро поняла, что таким он был человеком: ему нравилось быть окруженным людьми и делать им приятное.
Иногда по вечерам, когда у Нико была смена, мы шли в «У Райли». А если он не работал, то предпочитали оставаться дома. Очень часто мы приходили в гости, чтобы скоротать вместе вечер, и в конце концов проводили его еще насыщеннее, чем в караоке, а это уже о многом говорит.
Той ночью Нико не работал, и нас позвали встретиться в десять вечера. Мы чуть было не остались дома. По крайней мере, я. София же с самого начала знала, что не упустит ни единой возможности увидеться с Евой.
Она заставила меня переодеться, мы захватили зонты, и она потащила меня к Даниелю. Наши дома располагались довольно близко друг от друга, и спустя двадцать минут – вышло бы меньше, если бы мы поторопились, – мы прибыли к Даниелю.
Когда Ева открыла нам, на часах было одиннадцать. На Еве была юбка, на которую София сразу же обратила внимание. Юбка была самая обычная, но Ева была из тех людей, которые выглядели нарядно и элегантно в чем угодно. Когда мы поздоровались и она отошла, чтобы дать нам пройти, моя подруга так многозначительно на меня посмотрела, что я еле сдержалась, чтобы не рассмеяться.
Та ночь была одной из самых странных по атмосфере за все время наших встреч; даже если принять во внимание ту, когда Ева и София сбили статую тележкой из супермаркета.
Ребята сидели в гостиной, они переставили мебель – передвинули диваны, а сами устроились на полу, под стеклянной крышей, перед которой я не устояла несколько дней назад.
Они отодвинули в сторону стол, как тогда, на вечеринке, когда я впервые попала сюда, а журнальный столик, стоявший обычно на коврике тускло-синего света, куда-то исчез. Сейчас же на каждом из четырех углов ковра находились предметы, абсолютно не связанные между собой. Керамическая статуэтка в форме лебедя, стопка из четырех книг, кусок… уличной плитки? И ваза с сухим растением.
Мы сели к ребятам на пол. Они играли в карты, у Нико были влажные волосы и промокшие до самых колен штаны. Он сказал, что так и не нашел свой зонтик, но каким образом ему удалось так промокнуть, осталось загадкой. Мы не стали настаивать на объяснении.
– Что за новый интерьер?
– Мне помогли попробовать что-то новенькое, – отозвался Даниель, собрав карты в колоду и раздав их всем заново, включая нас. – Как вам?
Я огляделась, посмотрела на бездумно расставленную мебель, на стоящий в стороне стол…
– Не особо практично.
– Кто так говорит? – поинтересовался Даниель.
– Обычная логика, – ответила я.
Даниель нахмурился, как будто бы и вправду был обижен. Нико взял свои карты и усмехнулся, но не решился ничего сказать.
Его было легко рассмешить, у него была красивая улыбка.
– А там что такое? – спросила София, показывая на коврик.
– Я же говорил, если уберешь стол, то они спросят про дыру, – подал голос Нико.
– О дыре не упоминать! – в унисон сказали Ева и Даниель.
Мы с Софией на секунду замолчали.
– Что еще за дыра? – Мне хотелось знать.
– Простите, дамы, но в этом доме мы не говорим о дыре. – Ева взяла карты и как ни в чем не бывало продолжила играть. – У нас есть определенные правила.
– Какие такие правила? – рискнула София, которой, как и мне, было любопытно.
Вот сейчас я не могла отвести взгляд от этого старого ковра и его углов, на которых стояли эти странные предметы. Они и правда пытались удержать ковер на месте, потому что… он мог упасть в дыру под ним? Там и правда была дыра?
– Ни слова больше, – добавил монотонно Нико. – Никто не упоминает дыру, а Нико не готовит выпечку, если только его кто-то об этом не попросит.
Последнее, казалось, действительно его волновало.
– Почему? – спросила я, не зная, что еще сказать.
– У него проблемы с контролем, – ответила спокойно Ева. – Поэтому Нико решил, во благо своего здоровья и здоровья других, не готовить выпечку, только если кто-то его об этом попросит. Так ведь, Нико?
Он посмотрел на меня, а я на него. Я видела, как он открыл рот, засомневался и опустил взгляд.
– Все так.
Я не смогла сдержать смеха.
– Мне нужно больше информации про дыру.
– О дыре ни слова, – хором произнесли Нико, Даниэль и Ева.
София продолжала смеяться, не веря своим ушам.
– У вас и правда тут дыра? Зачем?
Я поднялась на ноги, не в силах сдержаться. Игра в карты завершилась. Когда Даниель увидел, что я собиралась сделать, то бросил пустой пластиковый стакан, протестуя.
– Элена, соблюдай правила! – вмешался Нико.
Ему это казалось забавным, он готов был вот-вот рассмеяться.
Мне тоже хотелось смеяться.
– Только взгляну одним глазком, – оправдывалась я, шагая назад.
Ева чуть-чуть привстала:
– Нельзя.
– Одним глазком, и тогда я приму ваши правила. И больше ни слова о дыре.
Нико, Даниэль и Ева переглянулись.
Наконец Ева кивнула:
– Одним глазком.
Я так разнервничалась, что чуть не врезалась в одно из кресел. София тоже привстала на колени, чтобы лучше видеть.
Я убрала статуэтку лебедя. Приподняла уголок ковра и…
– Господи боже мой.
Все так. Под ковром обнаружилась гребаная дыра. Внизу, в темноте, виднелась какая-то комната. Я успела разглядеть только письменный стол с книгами и тетрадями, но поняла, что это была квартира Нико и Евы.
Я повернулась к ним, в голове вертелась тысяча вопросов, но правила есть правила.
У Софии было такое же выражение лица, как и у меня. Я села к ним, сделала глоток из своего стакана и промолчала.
В течение всей оставшейся ночи мы делали вид, что посреди гостиной не было никакой чертовой дыры. Чуть позже, когда вечер был в самом разгаре, Даниель захотел снова переставить мебель.
Мы перепробовали три разные комбинации, пока не решили оставить мебель стоять так, как было в самом начале. Мы танцевали, играли в карты, я пошутила про то, что снова залезу на крышу, и у Софии чуть не случился инфаркт, мы выпивали… Возможно, слишком много.
В ту ночь мы плакали трижды, каждый раз по разным причинам.
Первым заплакал Даниель.
– В этой песне поется не про девушку, – повторяла Ева.
Даниель сидел на диване с Нико, мы с Евой напротив, а София заняла кресло, потому что в последнюю секунду до того, как опуститься рядом с Евой, струсила.
– Да нет же, – настаивал Даниель. – Послушай, послушай внимательно. «Звезда всех крыш. Ни в ком больше не было столько рок-н-ролла», – напевал он протяжно. – Здесь говорится про девушку, которая всех сводила с ума.
Уже в третий раз из колонок звучала песня Лэйвы[5] «Леди Мадрид», потому что Даниель решил крутить ее до тех пор, пока мы все не признаем его правоту.
– Даниель, в ней поется про кокаин, – заключила Ева, снова прилегла на диван и скрестила на груди руки. – «Ни в ком больше не было столько рок-н-ролла. А мы, коты, подсели…» Тебе это ничего не напоминает?
Даниель упрямо покачал головой. Он все еще держал большой палец на экране телефона, готовый включить песню в четвертый раз, если понадобится.
– И правда, кажется, что здесь поется про наркотики, – вставил Нико.
Даниель бросил на него убийственный взгляд.
– София! – взмолился он.
– Мне нравится версия Даниеля, – тихо ответила она примирительным тоном.
Ева вскинула бровь, но ничего не сказала. Слегка улыбнулась. Ей было смешно. Ей на самом деле было все равно, а вот Даниелю…
– Элена?
– Вот Ева сейчас заикнулась… и я уже не могу выбросить это из головы. Прости, – извинилась я.
Даниель замолчал. Он так долго сидел и молчал, что мы начали нервно друг на друга поглядывать. Его лицо будто бы застыло без единой эмоции, а потом он расплакался. Сидящий рядом с ним Нико был в шоке.
Ева прикрыла губы рукой, подозреваю, что так она хотела скрыть приступ смеха. София удивленно моргала, а я… Я в недоумении раскрыла рот.
Даниель гневно вытер слезы и резко встал. Нико удивленно проследовал за ним в ванную, посмотрел на меня и сказал:
– Ладно уж, хватит.
Я еще шире раскрыла глаза:
– Но ты же тоже сказал, что… Это же вообще Ева!
Я не знала, что сказать. Мы остались втроем сидеть на диване в гостиной, а «Леди Мадрид» продолжала играть на полной громкости, потому что, похоже, Даниель поставил ее на повтор.
– Он много выпил, – сказала Ева, чтобы разбавить тишину.
Мы посмотрели друг на друга, но ничего не сказали.
Это был первый случай, когда той ночью кто-то расплакался. Второй раз был еще хуже, выглядело это еще более странно и сюрреалистично.
Если бы существовали категории абсурдных истерик, то первые два раза из той ночи были бы в первой тройке, разделяя топ с тем случаем, когда мы с Софией плакали, потому что не могли переключить радиостанцию после случая со статуей.
Наступил тот самый момент, когда стало понятно, что пора уходить. Мы всегда уходили с вечеринок без проблем; хорошо проводили время, дурачились, и вдруг наступал тот час, когда мы с Софией переглядывались и без лишних слов понимали, что пора возвращаться домой. Однако той ночью мы несколько раз переглядывались, как бы спрашивая друг друга, и каждый раз глупо улыбались и поднимали бокалы.
В эти часы в той квартире было что-то притягательное.
Ни одна из нас не думала уходить. Думаю, никто из нас не спрашивал себя всерьез, когда нужно остановиться. В этой квартире с дырой посреди гостиной время остановилось и растянулось до бесконечности. Эта ночь была бесконечной.
Водка закончилась, и Даниель достал пиво, и даже я решила выпить, хотя мне никогда особо не нравился вкус. Вообще-то я так хорошо проводила время, что, когда Даниель заверил, что его миссия заключалась в том, чтобы мне понравилось пиво, я согласилась попробовать.
В тот момент Нико и Даниель были очень пьяны. На самом деле мы все были очень пьяны.
Они подняли руки, и Нико приложил свою ладонь к ладони Даниеля. Какое-то время они их сравнивали, а я не знала, смотреть на них или же на Еву с Софией, которые стали изображать Нико и Даниеля и таким образом нашли идеальный предлог для того, чтобы прикоснуться друг к другу. Было трудно сказать, которая из двух девушек раскраснелась сильнее.
Я посмотрела на Нико и Даниеля: они наконец закончили искать различия и перестали спорить о том, чей безымянный палец длиннее или же чьи костяшки пальцев больше выпирают.
Один из них сказал что-то про змей. А другой энергично закивал головой.
И вот Нико подался чуть вперед, уперся локтями в колени, абсолютно раздавленный. Даниель закрыл лицо ладонями.
У змей не было рук.
Осознав это, они начали плакать. В это же время я пыталась переварить происходящее, а Ева с Софией так и остались с переплетенными пальцами, уже без какой-либо очевидной на то причины.
После этого мы немного расслабились; возможно, это послужило своего рода предупреждением.
Когда я села на диван рядом с Нико, у него был немного отсутствующий вид. Думаю, он пытался читать, хотя, скорее всего, ему это не удавалось; на коленях у него лежала открытая книга Джейн Остин «Гордость и предубеждение».
У него был уставший взгляд, но было в нем что-то… что-то живое, из-за чего казалось, будто он улыбается, даже когда его губы были сомкнуты.
Я подняла руку, чтобы прикрыть ему рот и проверить.
Да. Его глаза улыбались.
Кажется, Нико пытался задержать дыхание, потому что через несколько секунд я с тревожным выражением лица убрала руку, а он сделал глубокий вдох.
– Что ты делаешь? – поинтересовался он.
– Ничего, – ответила я.
Он был настолько отстраненным, что не стал меня дальше расспрашивать. Закрыл глаза и вытянул руки вдоль спинки дивана. Он едва меня коснулся, но я ощущала каждое его движение.
Нико тяжело вздохнул:
– Я бы с удовольствием испек печенье.
– У вас что, нет готового печенья? Ну знаешь, такого, какое продается в магазине.
Нико открыл глаза.
Мы оба запаздывали с ответом, зависли между фазами, пытаясь обработать информацию. Я чувствовала, что торможу.
– Но дело не в этом.
– А в чем?
– В том, что я хочу испечь печенье.
Пауза.
– Потому что твое гораздо вкуснее?.. – строила я догадки.
– Потому что мне хочется готовить.
Я замолчала. Понимающе кивнула.
– А почему они тебе не разрешают печь печенье на самом деле?
– Потому что они два тирана.
Я надавила на виски, вспоминая правила и нормы этой квартиры.
– Испеки мне печенье, – попросила я его с энтузиазмом.
Его глаза заблестели.
– Что ты сказала?
– Печенье.
– Элена, нужно, чтобы ты сказала фразу полностью, – объяснил он со всей серьезностью. – По-другому не считается.
– Прямо как с вампирами и дверьми…[6]
– Что?
– Ничего. – Я прокашлялась. – Нико, пожалуйста, испеки мне печенье.
Он даже не успел сказать да. Мы встали с дивана и включили свет на маленькой кухне, Нико быстро разложил на длинной столешнице разные стеклянные формы, посуду и ингредиенты.
Послышались протесты и угрозы, и, кажется, Ева, взглянув на меня, буркнула, что сильно разозлилась, и это было сказано не совсем в шутку.
Квартиру наполнил сладкий и немного приторный запах, на несколько градусов поднялась температура. Нико готовил без рецепта, на глаз.
Получилось очень много печенья.
Я села на стул и наблюдала за тем, как он импровизировал и перемещался по кухне, не останавливаясь ни на минуту. Я только формировала печеньки, и, мне кажется, он воспринял это скорее как неудобство, нежели помощь, которую был готов принять, потому что в конечном счете он готовил благодаря мне.
Было забавно думать, как несколько недель назад я поймала себя на том, что, проснувшись, думаю о нем, о парне со скалодрома. До того происшествия с Софией мне нравилось смотреть на него и случайно с ним сталкиваться (хотя на самом деле я прекрасно знала его расписание). Интересно, он тоже замечал меня? Были ли эти улыбки и взгляды неким мостом, который мы оба сожгли, перекинувшись первыми словами в день «несчастного случая»?
Я засмеялась.
– Что случилось? – спросил он более твердым тоном, как будто бы концентрация на печенье его отрезвила.
Я все еще была достаточно пьяна, поэтому нужно было быть поосторожнее.
– Ты мне совсем не нравился.
Нико слегка удивился и с интересом посмотрел на меня сверху.
– А ты мне нравилась, – решительно ответил он.
– Да?
– Ты немного выводишь меня из себя, но кажешься хорошим человеком.
– Я вывожу тебя из себя?
Он тихо рассмеялся.
Квартира наполнилась запахом первой партии печенья. Из гостиной вместе с приглушенным смехом ребят доносилась песня Тейлор Свифт, которую я уже слышала, потому что Нико ее напевал.
Я слегка его толкнула, и он вновь рассмеялся.
Мы готовили целую вечность, а под конец, когда осталось несколько последних ложек теста, стали торопиться. Кажется, когда мы открыли балкон (тот самый, через который я залезла на крышу) и вышли на него поесть печенья, было уже очень поздно. Даниель принялся расчищать пространство. Раздвинул несколько веток и подмел листья на полу; мы притащили пледы и подушки с диванов и сели среди зарослей, которые угрожающе топорщились по ту сторону перил.
Я не знала, в котором часу в это время года в Мадриде светает, но было так поздно, что вскоре уже стало рано и начался рассвет. Солнце восходило не спеша, окрашивая в медный небо, на котором все еще сверкали звезды.
Чуть позже со стороны перил на нас выпрыгнул кот, и Ева так сильно испугалась, что ее крик разорвал рассветную тишину. Вдалеке залаяла собака.
– Этот дурацкий кот опять перепутал балкон, – фыркнула она.
– Не называй его так, – одернул ее встревоженный Нико. – Иди, иди сюда, мой хороший.
Кот был полностью черный, его желтые глаза сверкали в темноте. Он прошелся между нами, внимательный, любопытный, стараясь особо ни к кому не приближаться.
– Он твой?
– Да.
– Вот только кот этого не знает, – заметила Ева.
Нико жестом велел ей замолчать.
– Кот уже несколько дней не заходил сюда, – объяснил он и протянул руку к коту. – Что у него во рту?
Мы все наклонились, чтобы разглядеть получше. Да, что-то там было. Возможно, добыча. Движение, хоть и едва уловимое, должно быть, напугало кота, потому что он разжал челюсти, выронив трофей, запрыгнул на перила, а затем на дерево.
Я взяла предмет в руки:
– Это что, ракушка?..
Нико осторожно взял ее у меня из рук:
– Где, блин, он ее достал?
Никто не знал ответа, хотя мы и пытались его отыскать. Мы продолжали разговаривать, выдвигая теории, ожидая, что кот вернется. Но он не вернулся. Наступила тишина, приятная, ненавязчивая, простая.
И вновь ее нарушила Ева.
– Ты на этот раз не собираешься нас пугать? – ни с того ни с сего спросила она.
Они с Софией лежали рядом под пледом с розовыми квадратами. Видимо, на всех пледов не хватало. Как же.
– Вы бы удивились, насколько безопасно я себя чувствовала наверху, – отозвалась я не раздумывая.
– Несмотря на твой невероятный талант к свободному лазанью, тебе не кажется, что здесь ты в большей безопасности? – пожурила меня София.
Она тоже начала потихоньку трезветь, по крайней мере немного. Я все еще чувствовала тяжесть в голове, мысли были медленными и немного хаотичными, но появлялось больше легкости.
«Там, наверху, я свободна. Там, наверху, принимаю решения я сама», – хотелось мне ей сказать, но я не знала, как это лучше объяснить. Порой даже я сама не понимала. Это имело смысл. В каком-то месте…
– Еще ни разу ничего не случилось.
– Как тогда, в университете? – вмешался Даниель. Я заметила, как все повернулись посмотреть на него; это были осторожные взгляды, предупреждающие. Но он не сдавался. – Что? – пожал он плечами и рассеянно провел рукой по бритой макушке. – Это же ты прошлым летом залезла по фасаду?
Я открыла рот и уже хотела соврать, так же как и раньше, когда нужно было избежать вопросов, от которых хотелось бежать сломя голову, возможно, на другую крышу, но я не стала.
– Да, это была я.
Даниель громко рассмеялся, и мне понравился этот радостный и беззаботный звук.
– Ну ты и ненормальная! – Он взял печеньку и поправил плед, немного сползший с плеч.
– Почему?
Это спросил не Даниель, а Нико.
Фонари погасли, но мы не остались в полной темноте. Осеннее солнце прорывалось через рыжеватые огоньки.
Синий цвет, цвет глаз Нико, стал еще красивее в этот момент, в этом освещении. Он почти не моргал, когда смотрел на меня, терпеливо, с этим дружелюбным выражением лица, со сложенными на коленях руками, которые испекли мне печенье.
– Я всем сказала, что это было из-за экзаменов. – Я увидела, как София почти незаметно пошевелилась. Она входила в число этих людей. – Но я это сделала, потому что думаю, что больна.
Никто не произнес ни слова, даже София, которая была уже в курсе.
Где-то на крыше завыл кот.
– Когда мне исполнилось шестнадцать, у моей тети нашли болезнь Хантингтона. Это наследственная болезнь, поэтому мы всей семьей сдали анализы, и выяснилось, что у меня тоже есть этот ген. Мы не знали, потому что… потому что у меня отсутствовали симптомы. Но он там, внутри меня. – Я посмотрела на свои ладони. – С тех пор я всегда знала, с полной уверенностью, что однажды появится первый симптом, и когда это произойдет… – Я отвела взгляд. Попыталась отыскать какой-нибудь источник света, который еще оставался на небосводе, звезду между двумя мирами. – Вероятней всего, что первые признаки появятся после тридцати. Продолжительность жизни после появления первых симптомов в этом возрасте варьируется от десяти до тридцати лет, но если они появятся до двадцати, то жить останется меньше десяти лет.
Я не думала, что мне будет так просто высказать это вслух, потому что все это я уже слышала десятки раз во время разных консультаций в разных учреждениях. Это было проговорено столько раз, что мне было несложно поделиться, процесс был похож на вздох, очень тихий выдох, и не было ни слез, ни боли.
– Элена, ты заметила что-то? – спросила осторожно София.
Я подумала обо всем, что случилось после того, как я забралась по фасаду университета; подумала о неделях до. Назвать симптомы, перечислить то, что изменилось, не составляло бы трудности; но там, между этими словами, я могла увидеть тоненькую черную нить, сверкающую подобно обсидиану, которая связывала меня с некоторыми из этих признаков и делала их более реальными.
Я думала об этом с того самого момента, как мне исполнилось шестнадцать; но в тот день, день, когда я залезла наверх и все вдруг переменилось, я увидела ситуацию с другой стороны – четче и ближе.
Со мной уже случалось что-то подобное, когда в восемь лет я повисла на стене и осознала, что когда-нибудь умру. Веревок не будет. Моего отца, готового поймать меня, не будет.
В тот день, после ужасного экзамена, после того, как утром я несколько раз споткнулась, как все тело болело от ударов, полученных во время скалолазания, после того, как я нашла десятки проявлений этого отвратительного страха, реальность дала небольшую трещину. И я оступилась и повисла, как в детстве.
Это было ужасно. Я зависла, не могла спуститься, не знала, что делать. А затем вот так вот просто залезла наверх.
Залезла по фасаду университета.
София смотрела на меня, все смотрели на меня. Я опустила взгляд на ноги.
– Я уже несколько месяцев как-то странно себя чувствую. Последний семестр предыдущего курса был настоящим цирком. Я не могла учиться, не получалось собраться и сконцентрироваться. С тех пор у меня проблемы со сном, я все время чувствую усталость… – Я не стала упоминать все остальное: «социальная изоляция, апатия», потому что София об этом знала, как никто другой; она тоже знала, что я этим пыталась сказать. – В последнее время я начала падать, постоянно запинаюсь. Еще я приняла несколько скоропалительных, импульсивных решений. Все это… – Я набрала в легкие воздуха. – Все это говорит об одном. Это могут быть симптомы Хантингтона, – объяснила я всем остальным.
Ветви деревьев, практически укрывшие нас, покачивались на ветру. Птица, не боявшаяся нас, села на обветшалые перила балкона.
Я посмотрела на Софию, ожидая увидеть в ее глазах панику. Первый шаг. Я напоминала себе, что дальше будет еще много шагов: рассказать об этом маме, папе… возможно, придется объяснить это моему брату; кому-то придется это сделать, если он будет расти и в то же время видеть, как я умираю.
Но в глазах Софии я не нашла страха, которого искала. Я обнаружила глубокое сочувствие, заботу, которая, я знала, всегда была там, и… облегчение. В этих миндалевидных глазах, обрамленных размытым макияжем, читалось облегчение.
– Элена… Элена… – прошептала она. София сбросила плед и села на колени, чтобы приблизиться ко мне. – Элена…
Вдруг она расхохоталась, и я подумала про себя, была ли она все еще пьяна.
София взяла мое лицо в свои теплые руки.
– Тебе девятнадцать, и каждый день, просыпаясь, ты надеешься лечь спать, не обнаружив у себя никаких симптомов. Ты почти год провела в напряжении, потому что любой из симптомов, появившихся до этой красной черты, то есть до двадцати лет, принесет с собой опустошение. – Она покачала головой. Ее большие пальцы гладили мои щеки. – Ты не можешь сконцентрироваться? А кто в твоей ситуации смог бы? Я бы точно нет. Думаю, никто бы не смог. Ты с треском провалила экзамены, потому что волновалась о гораздо более важных вещах. Ты не спишь, потому что переживаешь, а после чувствуешь себя вымотанной, потому что тебе не хватает сна. Ты спотыкаешься? Элена, мы знакомы со школы, и ты всегда была неуклюжей.
Я поняла, что начала плакать, только когда София вытерла мои слезы, а потом отсела, чтобы вытереть свои.
– Я знаю, ты в это веришь, мне бы тоже хотелось. Я тысячу раз повторяла про себя то же самое, но происходит столько вещей, София, слишком много совпадений.
Она покачала головой.
– Один месяц, Элена. До того, как тебе исполнится двадцать, остался месяц. Мы всегда боялись, что симптомы появятся до этого момента, так ведь? – «Мы» боялись. Я отметила выбор слов; выбор, который был не продуманным, а честным, таким же, как ее руки, ищущие мои, и нежданные слезы. – Ты выберешься, вот увидишь. Все станет гораздо проще. – Я замолчала, потому что хотела ухватиться за эти слова, за эту надежду. – Элена, солнышко… Что мне сделать, чтобы убедить тебя, что ты и раньше постоянно запиналась?
Я снова рассмеялась. Вытерла слезы и кивнула.
Заметила, как комок начал исчезать в моем горле, моих легких… во всей моей груди; комок, который исчез и оставил после себя чистое пространство, в котором можно было дышать полной грудью.
– Ты должна была раньше поделиться этим со мной; поговорить с родителями, с твоим психологом или врачами. Они бы тебе сказали, что все у тебя в порядке.
Я не знала, что добавить. Не оставалось ничего другого, как согласиться с ее словами. Я знала, что она права, но некоторые вещи кажутся невозможными, пока ты их не сделаешь. А потом понимаешь, что тебе всегда это было под силу, но нужно было пройти через все это, нужно было обнаружить этот страх и заставить его исчезнуть.
Этот был третий случай за ночь, когда кто-то плакал.
Мы обе ревели, и я увидела, что Даниель тоже. Нико сдержанно всплакнул, а Ева кусала губы.
Впятером мы плакали на балконе, захваченном растениями, на рассвете в один из осенних дней, когда последние звезды еще сверкали над этим одиноким двориком в Мадриде.