Хелен Сьюз смотрела из окна на серую улицу огибающую снаружи колодец общежития. С высоты двадцать третьего этажа невозможно было разглядеть лиц, но она и без этого смогла бы узнать Гэрри. За восемь лет брака она хорошо запомнила его походку и движения, так что распознать его издалека в толпе не было проблемой.
Уже третий день прошел, как прогудел сигнал Мясника, возвещающий о его жуткой работе. Пару часов назад прозвучал отбой, это означало, что Демиург закончил свою миссию. Несмотря на то, что в таких случаях Гэрри возвращался позже, ее волнение не становилось меньше.
Три дня. Неужели случилось снова, как тогда? До Хелен и Гэрри доходили жуткие слухи о бойне на берегу Красной речки. Тогда перебили остатки неаугментированных и противников Урхкгола. Говорили, что вода была красной от крови. Сотни мужчин, женщин и детей были пущены под нож во благо Города. Тогда Гэрри застрял на комбинате вместе со своими коллегами на целых пять дней. Люди сидели безвылазно на рабочих местах и в квартирах – когда звучит сигнал нельзя выходить на улицы, иначе смерть.
В голове крутились тревожные мысли. Перед мысленным взором Хелен пролетали картины различной жуткости, насколько хватало ее фантазии. Ей представлялось как Гэрри отрубают огромным ржавым топором голову. Как перерезают горло и по груди любимого человека начинает течь кровь. Как с него заживо сдирают кожу, как его разрубают на части, а он кричит от боли. Как его глаза расширяются в ужасе. Как он зовет ее, но бесполезно.
Нет! Нельзя страху давать волю. С ним все впорядке. Просто он отсиделся как обычно в комбинате. Ночевал на полу цеха с остальными коллегами, как и в прошлые разы. Его не достали. Он жив.
Она с тревогой смотрела на пустынную улицу и даже не заметила как Джек – их восьмилетний сын – проснулся. Мальчик с копной густых русых волос зашел в тесную кухню, посмотрел на взволнованную Хелен и пошел умываться и чистить зубы. В отличие от нее он не испытывал страха. Сын был твердо уверен, что все в порядке и папа обязательно вернется. Он всегда возвращался. Разве может быть по другому?
Вот из-за угла противоположного дома появился знакомый силуэт. Мужчина встал на перекрестке и, прежде чем перейти улицу, помахал в сторону родных окон. Гэрри знал, что жена ждет его. Что она с тревогой сидит у окна и высматривает его там, внизу. Легкой походкой он дошел до колодца и нырнул в проход.
Хелен невольно улыбнулась и помахала в ответ. Она знала, что он не увидит этого жеста, но все равно надеялась, что хотя бы почувствует. Женщина спрыгнула с подоконника и пошла к входной двери. По пути она поцеловала вышедшего из ванной Джека в макушку. Хелен приблизилась к двери и отодвинула засов, сняла цепочку и открыла замок. Отошла на пару шагов назад и, не снимая улыбки с лица начала ждать. Слева к ее бедру прижался Джек и она приобняла его.
Спустя несколько минут дверь открылась и в проходе появился Гэрри. Одетый в серую рабочую робу, худой, с щетиной на впалых щеках и синяками под глазами, но радостный. В руке он держал черный пакет. С минуту он стоял и любовался своей семьей.
– Привет, – произнес он тихо.
Улыбка на лице Хелен стала еще шире.
– Привет, – произнесла она в ответ.
– Папа!
Джек побежал в объятия отца. Мужчина чуть присел, чтобы поравняться с сыном, положил пакет на пол, подхватил мальчика и выпрямился, подняв его в воздух. Хелен подошла к мужу и поцеловала его. Гэрри с сыном на руках прошел на кухню. Тем временем его жена взяла пакет и закрыла дверь.
– Что ты принес? – спросила она разглядывая полиэтиленовые свертки в пакете.
– Мясо, – Гэрри с проскользнувшей по лицу гримасой боли поставил сына на пол и потрепал его ладонью по волосам, – на комбинате дали за задержку.
– Да… – в голосе Хелен проскочили грустные нотки, – как думаешь, что на этот раз случилось?
– Боюсь себе даже представить, – Гэрри почесал себе грудь с отсутствующим взглядом.
Словно опомнившись, он окинул кухню взглядом.
– Вы завтракали? – спросил он.
– Неа, – ответил Джек, – я только проснулся, а мама всю ночь тебя ждала.
Гэрри укоризненно посмотрел на жену.
– Хелен…
– Ты же знаешь, я не могу оставаться спокойной, когда такое происходит, – она смущенно опустила глаза, – я волнуюсь за тебя.
Гэрри взял пакет из рук жены и начал укладывать содержимое в холодильник.
– Сколько можно говорить, не волнуйся за меня. Я в безопасности. Я не дурак ходить там, где не надо.
– Ну а если…
– Никаких если, – он строго посмотрел на Хелен, – я выкручусь.
Он взял три тонких стейка, положил их на кухонный стол и поставил сковороду на плиту. Треск жарящегося мяса и вкусный аромат заполнил кухню. Хелен открыла банку консервированных овощей и разложила их по тарелкам.
Когда стейки были готовы семья села за стол завтракать. Хелен рассказывала Гэрри о том, что происходило дома эти три дня. Муж слушал ее с заинтересованным видом и, то и дело, чесал себе грудь. Когда они закончили и Гэрри встал из-за стола Джек его спросил:
– Па, а где твой значок?
Гэрри рассеянно посмотрел на свой комбинезон и не обнаружив предмета, о котором говорил сын, махнул рукой.
– Я его на работе оставил в шкафчике, когда переодевался. Завтра обязательно с ним вернусь.
Он подмигнул мальчику, собрал грязные тарелки со стола и убрал их в мойку.
– Мясо замечательное! – сказала Хелен довольно откинувшись на стуле.
– Я знаю, – ответил Гэрри с улыбкой поворачиваясь к ней.
– Давно мы не ели настоящей, свежей еды. Твои начальники, наверное, тебя ценят. Это что свинина или говядина?
Гэрри немного растерянно посмотрел на нее.
– Не помню. Свинина вроде, – ответил он, отводя взгляд и почесывая грудь под робой.
– Ладно, – он резко стал серьезным, – завтра на работу, надо хорошенечко отоспаться, а то там, знаешь как… Я лягу. Вечером обязательно поиграем.
Он подмигнул сыну и пошел в единственную комнату и повалился на незастеленную кровать.
***
Я смотрю на лицо человека в зеркале. Лицо принадлежавшее другому. Теперь оно мое. Мне всего-лишь сорок два, но там я вижу шестидесятилетнего мужчину. Линии морщин, пересекающие лицо. Тонкие губы с направленными вниз краями, словно очередная складка. Обвисшие, бульдожьи щеки, широкий нос. Светло-карие, глубоко посаженные глаза бесстрастно смотрят в ответ.
Я отказался от своего истинного лица, когда стал священником Урхкгола. Зеркальная маска, отражающая лица моей паствы тогда стала моим лицом. Голос громкоговорителей Города стали моим голосом. Я уже забыл, как я выглядел до этого. Это было так давно.
Долгий путь безликого служителя Церкви привел меня сюда. Теперь я обрел новое лицо. Лицо Первосвященника – проводника воли Его, первого слуги Машинного Бога – мудрого и вечного. Я, как и другие до меня, ношу лицо самого первого Основателя Церкви Урхкгола.
Эллиот Вейн – священник-ренегат католической церкви, блестящий оратор, объявивший Урхкгола Мессией, а сервера Города новым Храмом. Исключенный за свои еретические мысли, он собрал новую паству, которая пошла за ним, и, как во времена расцвета христианства, победила старую веру. Этому способствовали жертвенность первых верующих и, конечно же, Последняя Война.
Вейн был первым, кто провозгласил, что Бог среди нас. Теперь наш город не нуждается в старом названии. Теперь это Город – первый и единственный. Обиталище Бога на Земле. Все, что было за его пределами погибло в Гневе Его, теперь только Пустошь окружает нас. Здесь, в этом Чистилище избранные подготавливаются к Вечной Жизни. Единые со своим Богом как никогда раньше.
Связанные майнднетом между собой и Ним, люди живут по Законам Его и ни одна греховная мысль теперь не уйдет от пристального взгляда Урхкгола. Теперь нет сомнений, что Бог живет в каждом из нас, что он пристально следит за нашими действиями, что он слышит и видит нас. Технологии дали ему истинный Храм, но никто не знает, где он находится.
Расположение серверов Урхкгола является великой тайной, скрытой даже для меня – самого первого и верного слуги Его. Кто их обслуживает, кому оказана такая честь – знает только Он. Это немного раздражает. Неужели он не доверяет даже своему самому преданному слуге? В любом случае – на все воля Его, и я принимаю все, что он уготовил мне.
Пора.
Сигнал в голове, что для окончания церемонии все готово. Еле заметный, на пределе чувств, но я знаю, что время пришло. Я набрасываю капюшон белой мантии, чтобы скрыть трепанированный череп с торчащими из него модулями и разъемами связи с Урхкголом – символ самопожертвования перед Богом. Выхожу из комнаты для приготовлений и иду по коридору из мрамора. В пятнадцати метрах дубовые двери украшенные золотыми узорами с описанием пробуждения Урхкгола.
Легкое усилие сознания и створки плавно открываются передо мной. Я вхожу в церемониальный зал. Высокие колонны поддерживают купол, покрытый фресками с изображениями Последней Войны, или как ее еще называют Войны Гнева. Мраморный зал блестит белизной и золотом в электрическом свете.
По периметру стоят городская знать – бывшие бизнесмены и чиновники, которые в последний момент купили себе новое звание. Щеголяют церемониальными костюмами, пытаются показать, что больше всего чтут Закон. Глупцы. Вы такие же как и все за центральным кругом. Не хуже и не лучше. Вас отделяют лишь ваши старые деньги и новое право. Если смыть эти различия, останутся лишь слабые оболочки, такие же хрупкие и жалкие перед лицом смерти.
В центре кругом стоят священники в черных балахонах и зеркальных масках. В их лицах видны ваши истинные намерения. Проблески страха мелькают в отражениях, наслаждение зрелищем, надежда, что эта участь вас не постигнет. Никто не уйдет от Длани Его. Ваш час настанет и не будет возможности убежать. За все надо платить. Даже за свое положение и статус. За все те грязные развлечения, что вы себе позволяете. Здесь происходит Великий Отбор и Последний Суд. И я ваш судия.
В центре, прямо под вершиной купола стоит человек – главный участник церемонии. Ему сегодня исполнилось шестьдесят пять. Ну что, с днем рождения, дружочек. У меня для тебя есть подарок.
Черный френч военного покроя с воротником стойкой, отглаженная белая рубашка, черные брюки. Начищенные туфли блестят словно маски моих подчиненных. Неужели из потомственных вояк? Пафосный и строгий. Волосы зачесаны назад, гладко выбрит.
Я встаю напротив него и смотрю прямо в глаза. Пытается изобразить презрение к смерти, смотрит с решительностью. Неужели готов? Я делаю сигнал и голос Города из динамиков, развешанных по периметру зала замолкает. Помещение сковывает тишина, словно все заковали в лед.
– Кирилл Прохоров, – голос Вейна – мой голос, скрипучий и сухой. Как я отвык слышать себя не из динамиков, – настал день, когда тебе суждено закончить свой земной путь. Ведя праведную жизнь в беспрекословном служении Ему, исполняя волю Его, ты прожил отпущенный тебе срок. Не дай слабости взять верх над тобой, не дай дряхлости разрушить тело и волю твою. Не поддайся же ты страху, обрекающему на жалкое существование обузой общества, никчемной и неспособной к принесению пользы. Готов ли ты выполнить свое предназначение и Волю Его?
– Готов, – на одном выдохе выпалил он.
Вроде бы уверенно и строго, но скорость с которой он это сказал и еле заметные нотки выдали его страх. Я даже чуть не улыбнулся от осознания этого. Я выждал паузу, дольше, чем того требовалось, чтобы он лучше прочувствовал эти ощущения. Чтобы он пропитался ими. Никто не хочет умирать.
Приглашающий жест рукой и один из священников приближается с бархатной подушкой, на которой покоится острый кинжал, с украшенной камнями и золотом гардой. По мне достаточно было бы и обычного, никакой разницы. Но им нужна красота и пафос даже в самом конце.
Я принимаю в свои руки эту ношу и протягиваю ему.
– В свой последний день рождения, исполни свой долг перед собратьями. Выполни все, что необходимо во благо Города. Да укрепится сердце твое. Да не дрогнет рука твоя. Да вознесется дух твой в чертоги небесные. Во имя Города и Урхкгола!
Он протягивает свою руку к кинжалу. Старается сдержать дрожь, но бесполезно. Берет рукоять и медлит. Взгляд сконцентрирован на оружии, внутри смятение. Справился. Оторвал от подушки, словно это самый тяжелый предмет, который он поднимал в жизни. Берет в обе ладони и подносит к сердцу. Острие касается груди. Руки все сильнее и сильнее дрожат. Он смотрит мне в глаза, я отчетливо вижу страх. Уже не страх, а ужас. Тяжело. Последнее сопротивление. На глаза наворачиваются слезы. Сдастся и будет просить о помиловании?
– Во имя Города и Урхкгола, – уже не так самоуверенно, не так ли, Кирилл?
Резкое движение рук вонзает кинжал в плоть. Глаза расширяются в удивлении, рот приоткрылся, чтобы что-то сказать, но только лишь хрип вырвался из легких. Кирилл Прохоров медленно оседает вниз, а я смотрю, как из него уходит жизнь. Вот он падает и его глаза окончательно стекленеют. Церемония закончилась.
Временами приходится брать управление действом в свои руки. Хорошо, что есть подстраховка на такой случай. Перехват управления моторными функциями этих жалких трусов помогает не испортить церемонию. И всем кажется, что он это сделал добровольно. Ему честь и пример остальным.
Но я то знаю.
Я подключаюсь к системе громкоговорителей, наклоняюсь и достаю кинжал из тела. Капля крови падает на одежду трупа и расплывается бурым пятном на ткани. Я поднимаю окровавленное лезвие высоко над головой.
– Старая кровь ради новой крови! – мой голос гремит, усиленный колонками зала.
– Старая кровь ради новой! – повторяет толпа вокруг меня.
Младшие священники принесли носилки, положили на них тело и унесли. Позже его сожгут в единственном крематории, точно так же как и обычных жителей. Какая ирония. Они строят из себя высший сорт, но заканчивают там же, где и их менее удачливые собратья.
– Все ради блага Города! – громко произношу я на весь зал.
– Все ради блага Города! – вторит толпа.
– Во имя Города и Урхкгола!
– Во имя Города и Урхкгола!
***
Они шли по пустынной улице в южном крае Бордертауна, освещенной желтыми фонарями. Тишину разгоняли звуки шагов и доносящийся издалека шум Города. Голос этого титана проникал далеко за его границы.
– Надо зайти к Инне, – сказал Виктор, не поворачиваясь к дочери.
Патрульные свернули в узкий проход между домами. Тропинка виляла между строениями и дворами домохозяйств. Из дворов дома выглядели еще хуже. Словно жуткие монстры, сшитые из разных, порой противоречивых частей, двух-трехэтажные дома состояли из кирпичных и бетонных остатков старых зданий. На них, словно новообразования, росли продолжения из дерева, металлических листов и прочего хлама, являя миру множество мутаций человеческих жилищ. Некоторые окна отбрасывали во двор и на испещренные шрамами стены прямоугольники света. За стеклами, там где они были, мелькали тени жителей, занятых своими делами.
Они подошли к неприметному, покосившемуся дому, первый этаж которого, сделанный из бетонных панелей, еще сохранился. Сверху над ним нависало еще два этажа, собранных из разбухших от влаги фанерных листов и деревянных балок, скрепленных кое-как стальной арматурой. Эта конструкция, несмотря на свой неустойчивый вид, держалась уже не одно десятилетие.
Торресы прошли к лестнице, ведущей в подвал и спустились к металлической двери. Виктор постучал кулаком о проржавевшее полотно, в ответ дверь громко задребезжало, сбрасывая хлопья ржавчины и старой краски. За дверью еле слышно раздались шуршащие шаги.
– Кто? – с противоположной стороны раздался приглушенный скрипучий голос.
– Инна, это Торрес! – отозвался Виктор.
– А-а-а! – протянул голос. – Сейчас!
Прошло две минуты, в течение которых за дверью можно было расслышать возню, сопровождаемую сосредоточенным бормотанием. Вскоре раздался грохот открываемых замков и дверь распахнулась наружу. Виктор отступил на шаг назад.
В проходе стояла маленькая, сгорбленная старушка, одетая в лохмотья. Скрюченные, тонкие пальцы, словно когти птицы вцепились в трость. Не седые, уже прозрачные волосы обрамляли морщинистое лицо. Энн не знала, сколько ей лет, но всегда казалось, что Инне уже больше ста. Несмотря на преклонный возраст, взгляд старушки был полон энергии и жизни, словно молодую женщину заперли в этом дряхлом теле.
– Саша! – радостно проскрипела она. – Проходи, проходи!
Она отошла к стене и Торресы прошли внутрь. Виктор направился к грубо сколоченному столу на импровизированной кухоньке, отделенной фанерной перегородкой от не менее маленькой спальни. Помещение тускло освещала масляная лампа, огонек которой стоял на минимуме.
– Инна, сколько можно повторять? – ворчливо ответил патрульный. – Я Виктор Торрес, не Александр. Саша давно служит в Северном Приюте.
Бабушка смущенно улыбнулась в ответ, сверкнув веселым огоньком в глазах.
– Вы просто так похожи с братом, – ответила она.
Виктор приставил винтовку к стене и поставил рюкзак на табуретку у стола. Он серьезно посмотрел на Инну.
– Мы даже не родственники, – продолжил он старый спор.
– Я все равно вас путаю, – усмехнулась старушка.
– Ой, ладно тебе, с бабкой препираться, – Инна махнула рукой и поковыляла в сторону стола, – лучше расскажи, как дела твои.
Тем временем Энн закрыла за собой дверь и встала у входа. Инна оглянулась, словно только вспомнила про вторую гостью.
– Ой, Анечка! Извини, не приметила тебя сразу, прости старушку. Совсем плохая стала. Здравствуй родная.
Энн смущенно улыбнулась и ответила:
– Здравствуйте, Инна.
Бабушка проворно повернулась к Виктору.
– Так как дела твои?
– Сойдет, – ответил он, развязывая тесемки на рюкзаке, – как обычно.
Он открыл рюкзак и начал доставать из него продукты.
– Мы тебе продуктов принесли, – Виктор выкладывал содержимое рюкзака на стол, – консервы, кофе, галеты, таблетки.
– Ну что ты? – запротестовала Инна, – У меня всего еще навалом. Хватит мне.
– Будет на будущее, – отозвался Виктор.
– Ну спасибо тебе!
Она обняла гостя, старшему Торресу пришлось наклониться, чтобы обнять ее в ответ. Мужчина выпрямился и закрыл рюкзак.
– Дальше к тебе будет приходить Ганс. Он хороший парень. Из своих, тоже патрульный.
– А вы? – удивилась старушка.
– Нам надо в Город отправиться по делам. Возможно, надолго, – соврал Виктор.
Глаза Инны расширились в тревоге.
– В Город? Там же таким как мы опасно! Я бы там уже давно того… – она на миг склонила голову на бок, закатила глаза и высунула язык,, – ну ты понимаешь.
– Поэтому ты тут и сидишь, – отозвался Виктор, – а мы еще молодые, нам можно.
– Но вы же неаугментированые. Нас там не любят.
– Когда нужна наша помощь, любят еще как. Даже завидуют временами. Ладно, нам пора.
Он закинул рюкзак себе на плечи поправил лямки, потом взял ружье. Взгляд Инны потух, после новостей, которые она услышала.
– Берегите себя! – сказала она грустным голосом.
Патрульные по очереди подошли к ней и она крепко обняла каждого, поцеловав в щеку. Когда они уже выходили из ее импровизированного жилища, Инна сказала им вслед:
– Я буду молиться за вас.
В ответ Виктор благодарно кивнул ей и патрульные отправились в дальнейший путь.
***
Я не скрываю свои мысли от Урхкгола – это бесполезно. Да и я хочу, чтобы он все видел. Чтобы он знал, что несмотря на то, что он уничтожил практически всех своих противников, он не сломил дух свободы. Он рождается внутри нас независимо от происхождения и Его Закона. Рано или поздно таких как я станет больше. Может я не первый, кто на это осмелился, но, надеюсь, что я именно тот, с которого начнется Его падение. Я покажу, что можно и нужно сопротивляться этому чудовищу, вместо слепого поклонения.
[отмечено сопротивление]
Я был слеп, но теперь я отчетливо вижу всю грязь, весь этот ужас нашей жизни. Я надеюсь, что еще не поздно бороться с этой несправедливостью. Шансов на хороший исход мало, но я надеюсь, что у меня получится.
Все почти готово. Остались только последние приготовления. Докупить пару вещей и можно встречать свой день рождения.
Темный переулок без освещения, металлическая бронированная дверь. Условный стук, как меня учил Паттерсон. После минуты ожидания дверь приоткрывается. Из нее на меня смотрит кривое, грязное и небритое рыло. Правый глаз заменен на линзу визора.
– От кого?
Голос, словно свиной визг. Поросячий, слезящийся глаз сверлит недоверием. Отвечаю, что от Паттерсона. Глаз изучает меня с головы до ног, визор меняет фокус, всматриваясь.
– Проходи.
[обнаружена подозрительная активность]
Дверь открывается. Хряк, в сальной майке и джинсах на подтяжках – символе их банды, отходит к стене, пропуская. Указывает на дверь в конце коридора. Сопровождает меня своими зенками.
Длинный ход, метров пятнадцать со слезающими, выцветшими обоями. Спертый воздух, пропитанный потом, перегаром и мочой. Из-за тонких стен слышны бубнящие разговоры, смех, плач, где-то играет музыка.
Следующая дверь, обитая кожзамом открывает вход в просторный кабинет. Резной письменный стол, на котором лежат довоенная кибердека, деньги россыпью. Между ними бутылка виски и стакан. За столом высокое кресло, словно трон – похоже, что оно было украдено из музея. Два стула с другой стороны, за которыми в стену вмонтирована старая плазма.
Посреди кабинета стоит высокий худой человек в черном костюме. Крашенные черные волосы зачесаны назад, скрывая выходы имплантов на затылке. Он поворачивается и с улыбкой смотрит на меня, глаза его при этом не меняют изучающего выражения. Выглядит словно ожившая кукла. Он протягивает мне свою тонкую паучью руку.
– Мистер Айзен! Паттерсон говорил, что вы придете, – низкий приятный голос.
Отвечаю, что мне тоже приятно иметь с ним дело.
– Аналогично, – ему все равно, он даже не скрывает этого, – перейдем сразу к делу?
Если не затруднит.
Он достает из-за стола длинный кофр и кладет его на ближайший стул. Легким движением открывает замки, откидывает крышку и достает винтовку. Резной узор на стволе в виде переплетающегося растения, расцветающего раскрывшимися бутонами, переливается сталью, помещение наполняется запахом оружейной смазки.
– Замечательный экземпляр! – говорит длинный. – Сделан самим Оружейником, – делает паузу для большей значимости, – великолепное оружие. Таких надежных уже не найдешь в Городе. Я вам в чем-то даже завидую.
Я беру из его рук винтовку. Деревянный приклад, немного шероховатый на ощупь, рукоять ложится в ладонь как влитая. Я верчу ее в руках, прицеливаюсь, потом отвожу затвор, тот идет мягко, резко возвращается на место с металлическим щелчком.
– Полуавтоматическая, – продавец смотрит на меня с тем же выражением интереса, – обойма на десять патронов. Вы заказывали две коробки?
Я киваю в ответ. Он достает их из стола и кладет рядом с кофром.
– Я бы сам не пожалел столько денег на эту красоту. Для чего она вам, если не секрет?
Отвечаю, мол, подарок. На день рождения.
– Замечательный подарок! Лучше не придумаешь.
Киваю. Говорю, что беру. Продавец бережно, словно реликвию, берет из моих рук ружье и укладывает в кофр. Я протягиваю ему остаток суммы – толстую пачку стодолларовых купюр, древних, вышедших из оборота еще до войны. Валюта бедного Города. Патроны я укладываю в сумку, переброшенную через плечо. Забираю кофр и ухожу. Живой. На удивление, не подвели. А могли бы кинуть на деньги или убить, но нельзя расслабляться, пока не вышел.
Подхожу к двери и слышу за своей спиной:
– Удачной охоты!
Спасибо. Будем надеятся на это. Дичи завтра будет много.