– Анна Буяная! Василиса Крыса! Идите-ка сюда, да поглядите на новенькую, что наш старец костяной аж из Триодинадцатого царства выкрал! – кричала рослая и грудастая тетка в желтом сарафане, в которой признать царевну можно было только по богато украшенному драгоценными камнями кокошнику.
– Хватит орать, Марфа! Иначе дружинников всех царей-князей понакликиваешь! Ты как открываешь свою прожорливую пасть, так сразу беда случается, – отозвалась девица с длинной черной косой, которую никто никогда и никуда не звал.
– Сама закрой свою пасть, Чернава Отрава! – дружелюбно ответила ей царевна-толстушка и снова принялась щупать да рассматривать смущенного Ивана, боярского сына, который волей своего наставника превратился в девицу красную.
Обступили Ивана Васильевича плотным кольцом царевны-красавицы, которые таковыми при ближайшем рассмотрении почему-то вовсе не оказались.
– Значит, правдива молва, что страшна, как смерть, царевна Иванина, поэтому и запер ее отец в тереме, что на вершине самой высокой горы стоит. Посмотрите-ка на нее – усатая и бородатая, словно дочь Лешего, а не царя Триодинадцатого царства, – покачала головой единственная приятной вблизи наружности царевна в синем жемчужном кокошнике, которая постоянно все записывала в блокнот пером белым да к тому же почерком каллиграфическим.
Боярский сын как глянул на свиток ее, аккуратными и ровными буковками исписанный, так и влюбился без памяти, ведь такие буквицы кружевные могли только доброй, умной и красивой девице принадлежать.
– Не обращай на нее внимание, Иванина, – поддержала новоприбывшую грустная, бледная и очень худая царевна в сером сарафане, – это Елена, которую Премудрой здесь все кличут…
– Неправда, Беляна Несмеяна! – гаркнула Марфа и грозно уперла руки в боки, – Чернава Отрава ее Слабоумной кличет, ведь она все забывает и поэтому все записывает. Старая видать уже, хоть и выглядит девкой молодой. Из Тридевятого царства, говорит. Дочь внебрачная князя Владимира Могучего. А ты чей дочерью будешь? И лучшей подругой чьей? – нависла над Иваном Марфа, у которой единственной из всех царевен не было прозвища, ведь была она, как догадался Иван Васильевич, не только самой прожорливой, но и самой сильной, если не считать Анну Буяную, которая постоянно тренировалась с мечом и поэтому в девичьих склоках да разборках не участвовала.
– Девочки, поглядите, кого я здесь нашла! Черного кота! Пушистого! Мальчика! – заверещала Василиса, которой Крысой прозвали за внешнее сходство с этим зверьком из-за маленьких глазок, острого носика и хитрого выражения лица да из-за привычки везде совать свой нос и чужое красть.
Что тут началось.
Царевны мигом позабыли о новенькой и стали тискать, гладить и выдирать друг у друга из рук кота, в котором боярский сына профессора Баюна признал.
Столько гордости, презрения и лютого высокомерия было в его прищуренных янтарных глазах, что не по себе стало Ивану Васильевичу, но ни словом, ни делом не выдал себя кот ученый, только хвостом нервно вращал, не сводя с помощника своего пристального взгляда серьезного.
Понял безмолвный приказ кота Баюна боярский сын и тоже помалкивать решил, тем более что девицы-царицы сами трещали без умолку и сами его за стол с яствами диковинными усадили, да чай в расписную фарфоровую кружку налили.
– Эх, Иванина, повезло тебе – последняя ты царевна, Кощеем Бессмертная из вечного заточения в светлице спасенная, – вздохнула Беляна Несмеяна, накладывая в тарелочку с золотой каемочкой Ивану сладости, сахарной пудрой посыпанные, – заснул вечным сном наш благодетель великий…
– Ходят слухи, что скопытился, а не заснул, – грохнулась на деревянную лавку рядом с Иваном Чернава Отрава и чиркнула ребром ладони себя по шее, – порешил себя сам наш дедок из-за бабки своей. Теперь мотать срок в загробном царстве будет.
– Кто же тогда позаботится о нас-то, девоньки-и-и. Обратно нас домой скоро отправят-то, где нас снова по светлицам позапираю-ю-ют, и снова на черный хлеб и воду посадю-ю-ют, – горестно завыла Марфа, горько облокотив круглую свою голову, словно полная луна, на такие же круглые локти.
– Молчать! – треснула могучим кулаком по столу Анна Буяная, которая, завершив тренировку с мечом, метанием ядра и копья, а также стрельбой из лука, решила возглавить девичьи посиделки. – Никто и никуда обратно не вернется, а кто посмеет нас тронуть – того в этом же саду дивном под яблоней закапаю. Живьем.
Боярский сын, услышав грозный и низкий бас Анны Буяной, вздрогнул от страха и решил, что, пожалуй, спасать царевен не будет, раз уж так они домой не хотят, так и им – в радость, и ему – в целость.
– Вот ты, Марфа. Дома тебя в светлице за что заперли? За то, что прокормить тебя не могли. Ты была такой толстой, что даже выйти из своего девичьего покоя не могла, – продолжала воинственно грохотать Анна Буяная, обнажив меч сорокапудовый и высоко подняв его одной рукой. – А ты, Беляна Несмеяна, чем провинилась? Тем, что грустная всегда и плачешь, когда скоморохов видишь? Так ты просто боишься их люто – скоморохострах у тебя.
Царевна Беляна робко кивнула и стерла со щеки слезу.
– А ты чем виновата, Чернава Отрава? Тем, что тебя повитуха в чане с зельем ядовитым выкупала, чтобы сжить тебя со свету? Вот поэтому ты злая всегда, как собака паршивая. Или ты, Василиса Крыса, чем виновата? – продолжила пылкую речь Анна Буяная, но ее перебили.
– Подождите! Не так быстро! Я же записываю! – раздраженно воскликнула Елена Премудрая, которую все царевны за глаза Слабоумной называли, кроме Анны Буяной, что все всем в глаза говорила – правду-матку с плеча рубила крепкого.
– Или вот ты, Елена Слабоумная, чем виновата, что отец твой с родственницей тебя зачал, поэтому ты и дурочка-снегурочка? Или Иванина Страшина, в чем ты виновата? В том, что родилась неведомой зверюшкой, которую из-за стыда взаперти держат. Или я в чем виновата? Что родилась поленницей, и меня замуж хотел отец выдать насильно, и я всех женихов своих на поединке поубивала. Так вот что я скажу, девоньки. Никуда мы не поедем и останемся здесь на веки вечные бесконечные, потому что дом наш отныне здесь, ведь здесь мы свободные. А Кощея нашего снова воскресим. Не в первой уже. Живой воды контрабандой добудем, вольем в него и снова жить-поживать да добро наживать будем!
Тут уж слабость в ногах ощутил Иван Васильевич, да и голова кружиться стала сильно – то ли кокошник с накладной косой давил нестерпимо, то ли Чернава Отрава подсыпала ему тайком в чай яд какой, то ли Анна Буяная впечатлила его своей силой и мужеством.
Упал вдруг в обморок боярский сын. Бросились к нему на помощь царевны, стали раздевать его, сарафан расшнуровывать и ахнули, ведь не девицей он красной оказался, а молодцем.
***
Очнулся боярский сын на белой перине в тереме расписном да резном в окружении внимательных и заботливых девиц-царевен, которые с любопытством его рассматривали, ведь молодца такого красного видели впервые.
С тех самых пор, как похитил Кощей Бессмертный поленицу Анну Буяную, ни один Иван-дурак или Иван-царевич не возвращался из царства Тридесятого живым – всех их на поединке погубила воинственная царевна, за что и любима была своими подругами, ведь замуж никто из них после вольготной жизни в плену Кощеевом не хотел.
– Хитер этот молодей, ой хитер, – восхищенно вздохнула Василиса Крыса, – проник в сад наш, как мышонок, алчущий зерна золотого.
– Тих и молчалив, как покойник, – меланхолично произнесла Беляна Несмеяна.
– Стоек к сильным ядам, – с уважением произнесла Чернава Отрава, – я в тот чай лошадиную дозу подсыпала. Крепок молодчик. Себе такого для опытов надобно.
– Такой и мне самой надобен! – гаркнула Марфа, – Он ест мало! К пирожным заморским даже не притронулся. Экономный, значит!
– Выносливый и стойкий мужик, – присвистнула Анна Буяная и размяла кулак, рассматривая его тугой корсет и громоздкий кокошник, – даже я такие пыточные вещи не надеваю, ведь боль от них хлеще, чем от выдирания ногтей живьем.
– Ну, подождите меня! Я же все-таки записываю! Повторите-ка последние слова? – воскликнула царевна Елена, что тайно все Слабоумной кличут.
С сожалением посмотрели на нее царевны-девицы и как одна, покачали головой, мол, нехорошо, что только одна из них оценить по достоинству молодца красного не может.
– Да дурак он! И к тому же извращенец! – в сердцах промолвила Елена Премудрая и тут же записала свою фразу. – Какой нормальный молодец женское платье надевать будет? Я всем об этом в Тридевятом царстве расскажу в следующем номере еженедельника «Сирин»…
Как услышал это боярский сын, так сразу же в себя пришел и вспомнил, где он почерк этот кружевной видел: в любимом его рукописном газетном издании только одна девица так писать умеет – журналистка Елена Полумесяц, которая ведет колонку громких и скандальных расследований Тридевятого царства.
Любила она внедряться в разные криминальные структуры, чтобы на чистую воду лиходеев выводить. Вот и до Кощея Бессмертного дошла, чтобы раскрыть, наконец, тайну похищения красных девиц и царевен заморских, загорских, заречный, залесных, захолмных, заболотных, а также заозерных.
– Святая Троица! Вы же Елена Полумесяц! Автограф дадите? Вот прямо здесь на моей обнаженной груди пером напишите. Я-то и мыться отныне никогда не буду, чтобы чернила не смывать! – восторженно упал на колени перед известной журналисткой Иван Васильевич и вцепился в подол ее синего сарафана, вышитого серебряной нитью.
– Не повезло нам, девоньки, – развела руками Анна Буяная, – молодец-то наш слабоумную царевну нам, девицам красным…
– И опасным, – едко вставила Чернава Отрава.
– И грудастым! – обиженно проревела Марфа.
– И покладистым, – грустно пролепетала Беляна Несмеяна.
– И… хм… рукастым, – лукаво добавила Василиса Крыса, прищурив маленькие глазки.
– …предпочел, – закончила свою мысль Анна Буяная и нахмурилась. – Ну что, раз такое дело, давай сражаться, Иван-царевич, – обратилась она грозно к Ивану, который продолжал цепляться за юбку Елены Полумесяц.
– Да не царевич я! – выпрямился в полный рост Иван Васильевич и топнул по привычке босой ногой, больно ушибив пятку.
– Я же говорила! Не царевич он, а дурак! – разозлилась на молодца красного разоблаченная им Елена Полумесяц, ведь он правдой своей неуместной весь ход расследования ее мог разрушить, если бы царевны не уверились, что слабоумная она, а не гениальная.
– Если дурак, то загадки отгадывать будешь. Если царевич, то сражаться, – деловито рассудила Марфа, уперев руки в круглые боки, – порядок у нас здесь такой. Если не справишься, то тебя или Чернава Отрава, или Анна Буяная убьет.
Побелел, как полотно, Иван, но не растерялся. Правду решил девицам-царевнам рассказать:
– Девицы красные! Не царевич я и не дурак, а боярский сын. Иваном Васильевичем Михаловым зовут меня. Прибыл я сюда по делу тайному…
Но не успел Иван во всем царевнам сознаться, потому как кот ученый, мирно сидевший на руках у Василисы Крысы, вдруг заговорил человеческим голосом:
– Уважаемы дамы, не соблаговолите ли помочь следствию и сообщить, кто из вас вышил предсмертную надпись на погребальном саване Diya Dievicha, Кощеем Бессмертным в Тридевятом царстве именуемого?
Тишина гробовая обрушилась на дивный сад с теремами изукрашенными – только слышно было, как пыхтит самовар, на угольках теплящийся.
Бросились все вон врассыпную с криками царевны-девицы, ведь никогда кота ученого да говорящего не видели и думали, что нечистая языческая сила в тело мохнатое вселилась, ведь были они все рождены в православной вере и крестом священным осенены при крещении.
Только журналистка Елена Полумесяц с недовольным видом стоять осталась, затем горько плюнула себе под ноги, свернула свиток рукописный, спрятала его в деревянную тубу, к поясу бисерному притороченную, и пронзила улыбающееся и беспечное лицо Ивана взглядом суровым, а, может быть, почудилось так боярскому сыну, ведь глаза у девицы были большими и серыми, обрамленными черными ресницами длинными, и потому серьезными и холодными казались.
– Значит, сын ты боярина Василия Богдановича. Писарь-бобыль, – утвердительно подытожила Елена Полумесяцев, а затем тепло и почтительно улыбнулась коту ученому, прилизывающего шерсть, которая встопорщилась неприлично после тисканий его девицами-царевнами.
– Здравствуйте, профессор Баюн.
– Здравствуйте, Елена Павловна. Как батюшка ваш поживает? До сих пор медицину в Лукоморском университете преподает?
– Так вы знакомы, оказывается? – ахнул боярский сын, переводя взгляд с наставника на журналистку.
– Конечно, молодой человек, – важно кивнул кот ученый и расправил белые усы, – Елена Павловна моей лучшей ученицей была. Даже диссертацию по истории Тридевятого царства защитила.
– Вот оно как, – почесал затылок боярский сын, растрепав кудри свои золотистые, буйные, – тогда почему ученицу свою не признали? Не пришлось бы мне в платье это узкое лезть да курам на смех себя выставлять.
Елена Полумесяц нахмурились и снова что-то быстро записывала в свиток, посматривая то на кота ученого, то на Ивана Васильевича.
– Не признал я в маскировке Елену Павловну, а узнав, решил делу ее не мешать, ведь заслужить доверие царевен в гареме Кощеевом очень трудно, а вот лишиться головы – крайне легко, – спокойно ответил профессор Баюн и зевнул, – Елена Павловна, может, расскажите нам, кто из девиц вышил предсмертную записку на саване Diya Dievicha, Кощеем Бессмертным в Тридевятом царстве именуемого? Уверен, что вы уже выяснили данную информацию. Также вполне пойму вас, если вы откажитесь ею поделиться. Единственное, в чем могу уверить вас безоговорочно – данные сведения никогда не будут разглашены без вашего на то разрешения, ведь мы здесь представляем частный следственные интерес, связанный с делом об убийстве Бабы Яги.
Елена Полумесяц тут же прекратила писать и с жадным любопытством вонзила свой хищный стальной взгляд в голубые глаза Ивана Васильевича, а затем в желтые глазища профессора Баюна.
– Предлагаю честную сделку. Вы делитесь со мной информацией о ходе вашего расследования, а я – о ходе своего. Договорились?
Кот ученый и боярский сын согласно кивнули.