Ты вспоминаешь частички прошлой жизни, и порой это помогает.
Например, Мэтт.
С Мэттом у тебя было самое близкое подобие романтических отношений, когда ты пропала. Несбывшееся обещание, как и все остальное.
Главное, что ты помнишь о Мэтте: он умел вскрывать замки.
В сарае ты много об этом размышляла. Пробовала несколько раз. Оторвала щепку от пола, сделала незаметное углубление в стене. Но для большого замка на цепи тонкая лучина не годилась: вдруг она сломается, и что тогда?
Тогда ты оказалась бы в заднице.
Ты вспоминаешь частички прошлой жизни, и порой это помогает. Хотя не всегда.
Человек, похитивший тебя, возвращается на другой день с горячей едой и вилкой. Ты запихиваешь в рот пять гигантских кусков, не успевая даже подумать о том, что ешь, – спагетти с фрикадельками. Проглотив следующие три, замечаешь, что он о чем-то говорит. Спустя еще два находишь силы отложить вилку. Его слова куда важнее для твоего выживания, чем любой прием пищи.
– Скажи, как тебя зовут.
В ушах звенит. Ты закрываешь контейнер, откуда безмолвно взывает оставшаяся фрикаделька.
– Эй.
Он подходит с другого конца сарая и хватает тебя за подбородок, вынуждая поднять глаза.
Нельзя его злить. Никогда, но особенно сейчас.
– Извини. Я слушаю.
– Нет. Я велел назвать твое чертово имя.
Ты ставишь контейнер на пол и подсовываешь руки под себя, перебарывая желание потереть лицо там, куда впились его пальцы. Делаешь глубокий вдох. Он должен верить твоим словам. Это сродни заклинанию, чтению священного текста. Только правда.
– Рейчел, – говоришь ты. – Меня зовут Рейчел.
– Дальше.
Ты понижаешь тембр голоса, добавляя интонации глубину воодушевления. Ему от тебя кое-что нужно, он не раз объяснял, чего хочет.
– Ты нашел меня. – И, не дожидаясь просьбы, выкладываешь остальное: – Я знаю только то, чему ты меня научил. У меня есть только то, что ты мне дал.
Он переступает с одной ноги на другую.
– Я заблудилась. Ты нашел меня. Дал крышу над головой.
Следующая фраза рискованна. Если переусердствуешь, он разгадает уловку. Но если будешь осторожничать, он сорвется с крючка.
– Ты сохраняешь мне жизнь. – В качестве подтверждения ты берешь пластиковый контейнер. – Без тебя я была бы мертва.
Он дотрагивается до своего обручального кольца, пару раз прокручивает на пальце. Снимает и вновь надевает.
Мужчина, который взял женщину за руку, встал на одно колено и убедил стать его женой. Мужчина, полный решимости управлять стихиями, все же потерял ее. Мужчина, перед которым открыт весь мир, торчит в садовом сарае. Теперь его мир рухнул, но среди обломков у него по-прежнему есть ты.
А еще у него есть дочь.
– Как ее зовут?
Он не сразу понимает, о ком речь. Ты указываешь на дом.
– Какое тебе дело?
Если б в сарае имелось место для правды, ты бы сказала: «Тебе не понять. Это сидит во мне, ведь однажды и я была девочкой. Проходя мимо по улице, я слышу их смех, чувствую их боль. Хочу подхватить их на руки и нести всю дорогу, уберегая от шипов, о которые сама изранила ноги.
Во всех них живет частичка меня, и каждая немного принадлежит мне. Даже твоя.
Мне есть дело, потому что я хочу добраться до той части, которая роднит тебя с ней. Ведь ты никогда не убил бы собственную дочь, правда?»
Но ты молчишь. Пусть думает что хочет.
Он сводит пальцы левой руки в кулак, прижимает его ко лбу и на мгновение зажмуривается.
Ты наблюдаешь, затаив дыхание. От видений, которые сейчас мелькают у него под веками, зависит твоя жизнь.
Он открывает глаза. Он опять с тобой.
– Нельзя, чтобы из-за тебя она начала задавать вопросы.
Ты озадаченно моргаешь. Со вздохом нетерпения он наклоняет голову в направлении внешнего мира – в сторону дома.
Его ребенок. Он говорит о своей дочери.
Ты пытаешься вдохнуть, но забыла как.
– Я скажу, что ты знакомая. Подруга друзей. Снимаешь свободную комнату.
Далее – торопливые объяснения. В этом весь он: вначале неуверенный, до тех пор пока не убедит себя в собственной непогрешимости. Едва решение принято, он не оглядывается.
Он говорит обо всем так, будто идея принадлежит ему, будто не ты заронила семя, не ты это предложила. Он перевезет тебя в новый дом посреди ночи. Без свидетелей. Выделит комнату, где ты будешь проводить основную часть дня. Пристегнутая наручниками к батарее, за исключением времени на еду, сон и походы в ванную. По утрам, в большинстве случаев, завтрак, по выходным иногда обед, по вечерам почти всегда ужин. Порой тебе придется сидеть без ужина: ни один квартирант, каким бы общительным и нуждающимся он ни был, не станет все время столоваться с арендодателем и его дочерью.
Спать будешь прикованной наручниками к кровати. Он, как и прежде, будет приходить к тебе. В этой части ничего не изменится.
Ты должна вести себя очень тихо. Разговаривать с его дочерью только во время еды, чтобы отвести подозрения. Совместная трапеза сделает тебя досягаемой для нее, ты потеряешь таинственную ауру. Перестанешь быть загадкой. Превратишься в часть окружения – скучную часть, о которой девочка и не подумает задавать вопросы.
Прежде всего, веди себя нормально. Он несколько раз подчеркивает это между правилами принятия душа, сна и приема пищи. Ни в коем случае нельзя выдать истинного положения дел. Иначе тебе будет больно.
Ты киваешь. Ничего другого не остается. Пытаешься представить: ты, он и его ребенок, все под одной крышей. Кровать. Матрас. Подушка. Постельное белье. Мебель. Завтрак и обед. Еда на тарелке. Настоящий душ. Горячая вода. Разговоры. Окно в мир. Третий человек. Впервые за пять лет кто-то кроме него.
Он перестает расхаживать и приседает перед тобой. Кожа вокруг ногтей у него красная, воспаленная. Он снова поднимает твое лицо за подбородок, совсем близко к своему. В его глазах – весь мир.
Ладонь скользит к твоей шее, большой палец ложится на гортань. Он мог бы сделать это прямо сейчас. Так же легко, как скомкать лист бумаги.
– Никто не узнает. – Его лицо блестит в свете походного фонаря. – В этом весь смысл. Тебе ясно? Только я. И Сесилия.
Сесилия…
Ты хочешь произнести имя вслух, но в горле застрял ком. Ты сглатываешь. Его дочь, его ребенок. В этом есть что-то органичное. Благородное. Он в больнице, в одноразовом халате, держит в трясущихся руках окровавленного младенца. Мужчина, ставший отцом. Интересно, он соскакивал с постели в два, три, пять утра, чтобы ее покормить? Грел бутылочки в темноте, с затуманенным от недосыпа сознанием? Водил дочь на карусели, помогал задуть свечу в первый день рождения? Спал на полу рядом с ее кроватью, когда она болела?
Теперь они остались вдвоем. Разрешает ли он ей пользоваться телефоном? Когда она плачет – если плачет, – находит ли нужные слова? Догадался ли приобнять ее за плечи на похоронах мамы? Сказать что-нибудь вроде: «Те, кого мы любим, никуда не уходят. Они живут в наших воспоминаниях. Главное – постараться прожить жизнь так, чтобы она тобой гордилась»?
– Красивое имя, – говоришь ты.
«Только зря ты мне его сообщил».