Тебя трясут за плечо. Он склонился над тобой и будит. Когда ты заснула? Ты помнишь только, как лежала на деревянном полу, пытаясь найти удобное положение для прикованной руки.
Ты ждешь, пока он тебя освободит, поднимет на ноги. Протираешь глаза, разминаешь ступни. Во время его визитов в сарае ты всегда бодрствовала. К горлу подкатывает ком. Он проник в комнату незамеченным и стоял над тобой, пока ты лежала с закрытыми глазами, слегка приоткрыв рот, утратив связь с окружающим миром. Ни о чем не подозревая.
– Идем.
Он хватает тебя за плечо, открывает дверь, ведет по коридору. Свободным локтем ты прижимаешь к себе банное полотенце и комплект одежды. Он распахивает еще одну дверь слева – прошлой ночью ты ее не заметила – и тащит тебя внутрь. Ты бегло осматриваешь помещение: ванна, шторка, унитаз, раковина. Приложив палец к губам, он включает душ.
– Она еще спит. – Тихий голос заглушается плеском воды. – Но лучше поторопись. И ни слова.
Сесилия. Между вами витает воспоминание о прошлой ночи: вопросительная интонация дочери и паника в его глазах. Вы трое, взявшись за руки, стоите на краю обрыва.
Ты стягиваешь джинсы и трусы. Снимаешь свитер, футболку, дешевый спортивный лифчик, который он принес, когда крючки на прежнем наконец пришли в негодность.
Поднимаешь крышку унитаза. Ты настолько ошеломлена новой реальностью, что на миг забываешь о мужчине рядом. Он следит за тобой равнодушно, как за собакой, справляющей нужду на прогулке. Твоим вниманием целиком завладел хлопковый коврик под ногами; холодный ободок унитаза вжимается в заднюю поверхность бедер. Справа рулон туалетной бумаги, белой, двухслойной.
Слева в ванну плещется вода. Ты не спрашиваешь насчет Сесилии, не разбудит ли ее звук работающего душа. Он отец и лучше знает, что может нарушить сон его дочери. Вероятно, она привыкла. Насколько тебе известно, он обычно встает раньше, бреется и чистит зубы до ее пробуждения.
Ты присматриваешься к нему, сидя на унитазе. Бинго. На нем джинсы, чистая толстовка и рабочие ботинки на шнурках. Волосы причесаны, борода подстрижена. Встал пораньше и нашел время для собственных водных процедур, прежде чем позаботиться о тебе. Если она и услышит, то подумает, что новая квартирантка ранняя пташка, как и ее папа.
Ты встаешь, чтобы сдернуть, и уже собираешься залезть в ванну, когда что-то тебя останавливает. Отражение в зеркале. Женщина. Новая и незнакомая. Ты.
Несколько секунд оглядываешь себя. Волосы длинные и темные, как раньше, но у корней седина, а за плечами пара белых прядей, как на спине у скунса. Ребра выпирают, будто вот-вот проткнут кожу. Очертания твоего лица.
– Шевелись.
Прежде чем ты успеваешь рассмотреть остальное, он отодвигает шторку, хватает тебя за руку и заталкивает под душ.
Слишком горячо. Когда-то ты принимала душ каждое утро. Подолгу стояла под струями, бившими по груди. Откидывала голову назад, чтобы вода заполнила уши, рот. Целиком отдавалась моменту в надежде достичь полного очищения, чего никогда не случалось. Теперь, после пяти лет обливания из ведра, ты не в состоянии припомнить, что именно – обжигающие струи воды на лице и спине, наполняющий легкие пар, – казалось тебе приятным.
Ты держишь глаза открытыми, пытаешься дышать сквозь водяную завесу. Интересно, ты еще не забыла, как это делается? Тянешься за мылом. Поскальзываешься. Он ловит тебя, с презрением во взгляде. Душевая шторка по-прежнему сдвинута в сторону. Здесь нет бритвы, ничего, чем можно навредить ему или себе, даже флакона с шампунем, который можно брызнуть в глаза. Только твое обнаженное тело и кусок мыла.
Ты суешь его под воду. Намыливаешь руки, грудь, между ног, все до кончиков пальцев.
– Ну, готово?
– Почти.
Ты вновь берешь мыло, чтобы вымыть лицо и волосы. Затем выключаешь воду и поворачиваешься. Он протягивает полотенце, ты вытираешься. В желтом свете ванной тело такое настоящее, такое живое. В сарае, в свете походного фонаря, не было видно деталей: похожих на молнии растяжек на внутренней стороне бедер, темных волосков на предплечьях и голенях, кустиков волос под мышками. Синяков на руках, застойных пятен пурпурного и синего цвета на сгибах локтей. Нескольких шрамов на груди. Трудные годы оставили след на твоей коже.
Ты протягиваешь полотенце обратно. Он кивает на дверной крючок, куда ты его вешаешь. Затем приседаешь к вороху одежды на полу. Трусы из супермаркета. Спортивный бюстгальтер из такого же черного хлопка. Чистые джинсы, белая футболка, серая толстовка на молнии. Все дешевое, нейтральное, скучное. Новое. Твое.
Одеваясь, ты прокручиваешь в голове свою новую биографию. Ты Рейчел. Недавно переехала в город. Искала, где остановиться, и услышала, что друг твоего друга сдает комнату в доме. Он вручает тебе новую зубную щетку и кивает на тюбик пасты – по всей видимости, его – на бортике раковины.
Ничего общего с заботой. Базовая гигиена, возможность привести себя в порядок. Ему легче, если ты не болеешь, если у тебя не выпадают зубы, а твой организм не изматывают инфекции. В сарае он следил за твоим здоровьем, чтобы не создавать себе дополнительных хлопот. Теперь ему нужно, чтобы ты выглядела нормально ради его дочери.
– Подойди.
Он ставит тебя перед зеркалом, вытирает запотевшую поверхность тряпкой. Твой шанс разглядеть себя. Ты никогда не была хорошенькой, не совсем, но в определенные дни, с удачного ракурса, находила в себе привлекательные черты. Угольно-черные волосы, короткая челка. Чистая кожа, за исключением периодических высыпаний накануне месячных. Выразительные губы. Тебе шла красная помада. Ты научилась рисовать стрелки и подводить нижнее веко белым карандашом, чтобы визуально увеличить и распахнуть глаза.
У женщины в зеркале нет челки. Она давно отросла. Кожа выглядит сухой и жирной одновременно. На лбу, между бровями и вокруг рта залегли новые морщинки. Мелкие высыпания тянутся от висков к линии подбородка. Потеря веса изменила форму лица, щеки ввалились.
Раньше ты была мускулистой и здоровой. Бегала, питалась овсянкой и делала упражнения на растяжку по воскресеньям, иногда посещала йогу и пилатес. Старалась больше ходить пешком, ела, когда была голодна, останавливалась, когда чувствовала насыщение. Твой метаболизм работал бесперебойно, словно послушная машинка. Организм вознаграждал тебя за заботу. А теперь он испорчен. Разрушен, как и все остальное.
– Стой на месте. – Он держит ножницы. Ты застываешь. – Слишком длинные.
Он указывает ножницами на твои волосы. Они отросли не так сильно, как ты предполагала, – чуть ниже лопаток. Кончики истончились. После первых двенадцати месяцев однократного приема пищи в день тело решило использовать ресурсы на более насущные цели.
Ему нужно, чтобы ты выглядела опрятно. Как человек, который регулярно делает стрижку.
– Не двигайся. Будет досадно, если у меня соскользнет рука.
Пока он водит ножницами у тебя за спиной, ты стоишь неподвижно, сдерживая дрожь, когда металл упирается в кожу. Пара движений – и твои волосы возвращаются к длине до плеч.
Он сует ножницы в задний карман и тянет тебя за руку.
Он постоянно дергает тебя так и этак, торопит, никогда ни на что не дает времени. Ты поворачиваешься к нему. Голубые глаза, способные потемнеть за секунду. Тщательно ухоженная растительность на лице, поразительно изящные, почти хрупкие скулы.
Вероятно, в тумбе под раковиной он держит хороший шампунь. Лосьон после бритья с алоэ вера и помадку в зеркальном шкафчике. Не слишком дорогие, но и этого достаточно, чтобы подарить чувство чистоты и ухоженности.
Обжигающая волна гнева поднимается по твоему позвоночнику. Ты обшариваешь глазами комнату в поисках предметов, которые могла бы схватить и бросить. Возможно, мыльница раскроит ему череп. А что насчет рук? Ты с удовольствием представляешь, как в течение нескольких секунд колотишь его в грудь сжатыми кулаками, снова, и снова, и снова. А если ударить по лицу, по надбровной дуге, разбить губу, окрасив зубы в красный, вдавить нос прямо в череп? Но его хватка на твоей руке сжимается крепче. Этот сытый, отдохнувший мужчина знает, где спрятано оружие. Хозяин в своих владениях.
– Извини. – Ты застегиваешь толстовку. – Я готова.
Он берет твою старую одежду и велит следовать за ним. Распахивает дверь в спальню, бросает вещи внутрь. При дневном свете дверь видно лучше: круглая ручка с замком по центру, которая запирается изнутри – у тебя была такая, когда ты жила с соседями по квартире. Правда, эта нужна не для того, чтобы удержать тебя в доме. Она для Сесилии, чтобы не пустить ее. Ключ есть только у отца. Только он может войти.
Ты заходишь в комнату. Он вновь приковывает тебя к кровати. В конце коридора пиликает будильник. Как раз вовремя.
Ты сидишь в ожидании, с волос капает на спину. Вскоре он возвращается и снимает наручники. На этот раз дверь за тобой закрывается. Он хватает тебя за запястье и ведет вниз по лестнице. Дом оживает. Серый ковролин на ступеньках, перила выкрашены в белый цвет, как и стены. Повернув налево, вы попадаете в открытую кухню. Тебя зовут Рейчел, ты Рейчел. Справа – гостиная. Прихожей нет. Просто входная дверь, она манит тебя. Диван, кресло, телевизор, не слишком большой. Пара журналов на столике. Фоторамки на стенах и книжная полка в углу, заставленная книгами в мягких обложках. Дверь под лестницей.
Ты хочешь исследовать все. Перетряхнуть выдвижные ящики, вынуть содержимое шкафов, открыть все двери. Однако он тянет тебя к кухонному столу – деревянному, слегка поцарапанному, сияющему чистотой. Рядом задняя дверь. Дом прибран и лишен индивидуальности, как будто боится сболтнуть лишнее.
Он указывает на стул, тоже деревянный, самый дальний от двери. Ты садишься. На столе три тарелки, две пустые кружки, три кухонных ножа. На рабочей столешнице ворчит кофемашина. Он кладет руку тебе на плечо, встряхивает. Ты смотришь на его пояс. Кобуры нет.
– Не забывай.
Ты Рейчел. Подруга друга. Ты не приставишь нож к его горлу. Будешь вести себя естественно.
Он открывает серебристый холодильник, достает пакет с белым хлебом, кладет ломтики в тостер. Ты вспоминаешь завтраки своего детства: печенье «Поп-тартс» по дороге в школу, завернутое в два бумажных полотенца, еще горячее. Позже – сэндвичи с яйцом и бумажные стаканчики с кофе из передвижной кофейни. Сколько ты себя помнишь, ты не завтракала с родителями. Уж точно не в будни.
Сидя на стуле, ты отмечаешь все, на что падает глаз: подставка с ножами на столешнице, щипцы на сушилке. Половник, консервный нож, длинные ножницы. Кухонное полотенце на ручке духовки. Все чисто, каждый предмет на своем месте. Он уже распаковал коробки. Обустроился в новом пространстве. Теперь это его дом, под его контролем.
Перегнувшись через перила, он задирает голову.
– Сесилия!
Затем возвращается к кофемашине, чтобы проверить, готово ли. Дежурный по завтраку папа занимается утренними хлопотами.
Сначала ты видишь только ее ноги. Два светло-голубых носка шлепают по лестнице. Зауженные черные брюки, пушистый розовато-лиловый свитер. На полпути девочка наклоняется и заглядывает в кухню.
– Привет, – говоришь ты.
Твой голос пугает ее, его и больше всего тебя саму. Его взгляд перескакивает с тебя на дочь. Неужели ты ошиблась? Одно слово, и все пошло прахом. Однако Сесилия подходит к столу и садится напротив.
– Привет, – отвечает она.
Ты делаешь едва заметный взмах рукой. Пытаешься не смотреть, но против воли впиваешься в ее лицо, пожираешь его глазами, выискивая малейшие черты отца. Определенное сходство есть – случайный прохожий на улице догадался бы, что они родственники, – но она не полная копия. Лицо круглее, чем у него, мягче. Усеяно веснушками и обрамлено волнистыми рыжеватыми волосами. Однако глаза – его, тоже серо-голубые с такими же янтарными крапинками по краю радужки.
Он ставит на стол тарелку с тостами. Повернувшись спиной к дочери, поднимает брови: не облажайся.
Ты бы и рада, но понятия не имеешь как. Тебя не готовили к тому, чтобы, сидя на кухне у этого человека, выдавливать из себя дружелюбие по отношению к его дочери.
– Я Рейчел, – говоришь ты.
Она кивает.
– Сесилия.
– Рада знакомству.
Она слегка улыбается. Подойдя к кухонной стойке, отец берет кофейник и возвращается к столу.
– Хорошо спала? – спрашивает он.
Девочка кивает, глядя на пустую тарелку. Ты смутно припоминаешь себя по утрам в ее возрасте: вялая, ни капли не голодная и уж точно не расположена к общению. Отец наливает себе кофе и ставит кофейник у края твоей салфетки. Предлагает – приказывает – угощаться. Ты наполняешь кружку. Поднося ее к губам, замечаешь сбоку слова, напечатанные большими черными буквами: «Лучший папа на свете».
За столом лучший папа тянется к дочери, берет прядь ее волос и щекочет ей ноздри. Сначала девочка никак не реагирует, но после третьего раза мягко шлепает его по руке и смеется вопреки своей серьезности.
– Перестань!
Он улыбается – не то ей, не то самому себе. Видно, что отцу и дочери комфортно друг с другом.
Он ее любит. Это ясно даже тебе.
Такова любовь: она делает людей слабыми.
Предоставленная самой себе, ты закрываешь глаза, делаешь первый за долгие годы глоток кофе и переносишься назад во времени, к началу того дня, когда он тебя похитил. Затем еще дальше, к летней стажировке в отделе новостей, где усталые сотрудники бегали к кофемашине до самого вечера. Ты вспоминаешь каждое посещение кофейни: в том, что касалось кофе, ты никогда не питала пристрастия к одному виду. Перепробовала все мыслимые варианты: кофе в пакетиках, флэт-уайт с двойным эспрессо, латте с сиропом из фундука, капучино с дополнительной пенкой… Все, что готов был предложить мир.
Когда ты вновь открываешь глаза, девочка изучает этикетку на контейнере с маслом. «Веди себя естественно». Ты тянешься за ломтиком тоста, опускаешь себе на тарелку. Прежде чем взять тупой нож, косишься за безмолвным одобрением на самого лучшего на свете папу. Дочь откладывает чтение упаковки, и ты намазываешь хлеб маслом. Затем добавляешь слой джема, словно это сущий пустяк, словно не ты в первый раз за пять лет решаешь, сколько съесть. Аккуратно, не вызывая подозрений, откусываешь.
Джем такой сладкий, что горло слипается. Острая боль пронзает зубы. Ты сто лет не посещала стоматолога и боишься думать о проблемах во рту: кариес, гингивит… Реши ты воспользоваться зубной нитью, десны наверняка начнут кровоточить. Тост причиняет боль, но он такой теплый, хрустящий и масляный, а ты так чертовски голодна, так давно позабыла ощущение сытости… Голод годами копился где-то между пустым желудком и тазом, и ты не в силах перестать есть, пока не восполнишь все калории, недополученные в сарае.
– Записку для мисс Ньюман взяла?
Голос отца возвращает тебя на кухню. К твоим рукам на столе, к ногам на полу, к этому мужчине и его дочери, их обычным утренним ритуалам. Сесилия подтверждает, что записка для мисс Ньюман у нее. Они продолжают болтать: о предстоящей контрольной, о том, что вечером Сесилия пойдет на урок рисования, а отец заедет за ней в пять тридцать.
Ты не знала, что отцы бывают такими. Как бы глубоко ни копалась в прошлом, ты не можешь вспомнить, чтобы кто-то готовил тебе завтрак, играл с твоими волосами, знал имена учителей и расписание занятий. Твой отец уходил на работу ни свет ни заря и возвращался после ужина в костюме, с портфелем в руке, усталый, но довольный. Он находил время на вас с братом, на игры и школьные спектакли, на воскресенья в парке. Но вы были строчкой в его списке дел. Еще в детстве ты поняла: если ему не напоминать об отцовских обязанностях, он и думать о них забудет. Ты ощущала себя вещью из химчистки, которую никто не удосужился забрать…
Лучший на свете папа допивает кофе. Дочь откладывает недоеденный кусочек тоста. Они встают.
– Пять минут, – говорит он.
– Знаю.
Она исчезает наверху. Как только звук закрывшейся двери ванной достигает кухни, он поворачивается к тебе.
– Иди. Живо.
Делает знак шагать по лестнице и следует за тобой по пятам, почти вплотную. Ты возвращаешься в спальню. Ему не нужно просить, чтобы ты подошла к батарее. Ты садишься на пол и поднимаешь правую руку. Он достает из кармана наручники, закрепляет один браслет на запястье, другой – на металлической трубе. Двигает вверх-вниз, проверяя надежность крепления.
– Я отвезу ее в школу, а потом мне нужно на работу. Хочу кое-что тебе показать.
Он извлекает из кармана телефон. Раньше ты его не видела. Экран гораздо больше, чем у тех, что выпускали пять лет назад.
– В доме есть камеры. В этой комнате, у входной двери, везде. Скрытые. Они привязаны к приложению.
Он несколько раз касается экрана, затем поворачивает к тебе. Это не картинка с камеры – тебе он ее не покажет, слишком большой риск. Это онлайн-видео. Демо.
Звук едва слышно. На видео – вход в дом. Ты наблюдаешь, как женщина открывает и закрывает дверь. В правом нижнем углу экрана появляется красный значок.
Ты жадно разглядываешь дом, дверь и женщину, входящую в жилище, которое на самом деле ей не принадлежит. Технологии. Его глаза и уши.
Ты стискиваешь челюсти. Сарай. В сарае у него не было глаз. Когда ты оставалась одна, то могла читать. Могла прилечь. Или сидеть. Могла делать все, и он не знал, когда и чем ты занималась. Пустяк, но хотя бы такая малость принадлежала тебе.
«Я надеялась, здесь будет лучше». Ты тут же проклинаешь себя за подобную мысль. «Лучше» – не то, что тебе позволено. «Лучше» – всего лишь сказка.
Экран гаснет. Он убирает телефон.
– Если что-нибудь сделаешь – закричишь или сдвинешься с места, или я увижу, что кто-то заявился узнать, всё ли в порядке, мне придет уведомление. И я не обрадуюсь. – Он смотрит на окно спальни, задернутое шторой. – Я работаю поблизости. Тебе ясно?
Ты отвечаешь «да», однако ему этого недостаточно. Он становится на колени рядом, берет тебя за подбородок, заставляет поднять взгляд. Хочет увидеть в твоих глазах, что ты ему веришь, а он может доверять тебе.
– Ты знаешь, кем я работаю?
Зачем он спрашивает? Разве не помнит, что никогда не говорил?
Ты пытаешься качнуть головой. Нет.
– Я электролинейщик. – В ответ на твой недоуменный взгляд он возводит глаза к потолку и добавляет: – Тебе известно, кто это?
Из-за его напористости тебя одолевают сомнения.
– Примерно.
– Я ремонтирую и обслуживаю линии электропередачи. Никогда не видела никого из нас наверху?
Ты отвечаешь, что так и думала. Работа подходит ему как нельзя лучше. Целый день сидеть на столбе, где от смертоносной силы тебя отделяет только слой резины.
– Город маленький, – продолжает он. – Когда я работаю, просто невероятно, насколько далеко оттуда видно.
Он отпускает твое лицо, смотрит вверх, будто сквозь потолок. Ты представляешь его: на заднем плане верхушки деревьев, мимо пролетают птицы. Он возвращается к своему телефону. И на этот раз показывает картинки из поисковой выдачи. Люди на тросах, одна нога упирается в вершину сорокафутового столба, другая висит в воздухе. Каски и толстые перчатки. Мешанина шкивов и креплений. Ты чувствуешь на себе его взгляд. Он дает несколько минут хорошенько вникнуть, затем убирает телефон.
– Сверху все видно. – Его взгляд устремляется к окну. – Любую улицу. Любой дом. Дороги. Людей. – Он вновь глядит на тебя. – Я вижу все. Ясно? Наблюдаю, даже когда никто не подозревает. Я всегда начеку.
– Все понятно. Правда. – Если б у голоса были руки, ты сложила бы их в клятвенном жесте.
Он смотрит на тебя несколько секунд, затем идет к двери.
– Подожди!
Его палец прижимается к губам. Ты понижаешь голос.
– Мои вещи. – Ты дергаешь наручники, подчеркивая тот факт, что ты здесь, а твои книги там, вне досягаемости. Он поднимает их, бросает кучей рядом с тобой. – Спасибо.
Глянув на часы, он выходит. Звук шагов, затем его голос снизу: «Готова?»
Сесилия, наверное, кивает. Входная дверь открывается и хлопает. Заводится двигатель, гул мотора тает в воздухе.
Тишина. Но не безмятежная, а пустая, гнетущая, неудобная, как колени незнакомца. Комната кажется огромной и крошечной одновременно. Как будто стены скользят навстречу друг другу, пространство сжимается, смыкается вокруг тебя.
Ты закрываешь глаза. Вспоминаешь сарай, твердый пол под головой, мир из деревянных досок. Прижимаешь ладони к глазам, потом накрываешь уши. Воздушный поток, проникающий извне, напоминает шум внутри ракушки.
Ты здесь.
Ты дышишь.
Насколько ты можешь судить, сегодняшнее испытание пройдено.