Открывается и хлопает водительская дверца. Через несколько секунд он подходит, тянется к твоим рукам, все еще заведенным за спину. Браслет соскальзывает с левого запястья. Возня, щелчок. Когда он разрешает открыть глаза, вы вновь прикованы друг к другу.
– Идем.
Ты не двигаешься с места. Он со вздохом наклоняется к ремню безопасности.
– Не могла сделать это сама?
«Чтобы ты взбесился? Ударил меня сзади рукояткой пистолета? Нет уж, спасибо».
Он дергает, и ты ступаешь на траву. Пока он достает с заднего сиденья твой ящик, у тебя есть шанс осмотреться. Вы у крошечного палисадника перед домом, на границе между его миром и тротуаром. Машина припаркована на небольшой подъездной дорожке, виднеются следы от шин. Дорога уходит в двух направлениях: туда, откуда вы приехали, и в неизвестность. Дверь со звонком и входным ковриком. Мусорные баки на колесах: зеленый и черный. Цокольный этаж с гаражными воротами. С другой стороны дома крошечный внутренний дворик, металлические стулья и такой же стол.
Все обыденно. Аккуратные атрибуты загородной жизни.
Он ведет тебя к дому, настоящему дому прямо перед тобой. С крышей, стенами, окнами и дощатой обшивкой – почти как в сарае, только больше, выше. На двери замок, куда входит появившийся из кармана ключ. Не успевает щелчок замка достигнуть твоих барабанных перепонок, как ты уже внутри.
– Живей.
Он подталкивает тебя к лестничному пролету. Дом предстает перед тобой набором хаотичных образов: диван, телевизор, рамки с фотографиями на книжных полках. Открытая кухня, едва слышный гул бытовой техники.
– Идем.
Ты следуешь за ним. Одна ступенька, вторая – и ты едва не заваливаешься вперед. Ловишь рукой перила, прежде чем клюнуть носом в пол. Смотришь под ноги. На ступеньках ковролин, а ты отвыкла от мягкой поверхности.
Он поворачивается, испепеляя тебя взглядом, от которого холодеет в животе. Затем устремляется наверх с удвоенным рвением. Тебе пора в отведенную комнату. Чтобы все было под контролем. Единственное, чего он хочет, – чтобы жизнь шла по его плану.
В темноте второго этажа ты замечаешь плакат на двери в конце коридора. Щуришься в попытке разглядеть изображение – безликая фигура поддерживает другую, поменьше, оранжевые и голубые пятна выступают из мрака. Ты фиксируешь все это мимоходом, а в голове – просто невероятно – вспыхивает: «Кит Харинг»[7]. Молния узнавания пробила груду обломков. Сарай не уничтожил тебя полностью.
Наверное, комната дочери. Его спальня, судя по всему, в ближнем конце коридора, слева. Он заслоняет собой закрытую голую дверь, хранящую секреты. Как будто не хочет, чтобы ты ее видела. Как будто за ней скрывается мир, недоступный тебе.
Справа еще одна дверь. Невзрачная. Безликая. Он достает другой ключ, вставляет в круглую дверную ручку и поворачивает. Плавно, бесшумно. Убийственно ловкий даже в темноте.
Комната маленькая и скудно обставленная. Справа от входа – односпальная кровать старого образца, с металлическими пружинами. В углу – небольшой письменный стол и стул, рядом – комод. На противоположной стене – радиатор. Окно завешено плотными шторами. Самая странная комната из тех, где ты бывала. Здесь есть все необходимое и нет ничего, она твоя и не твоя, дом и не дом.
Он закрывает дверь. На потолке подвесной светильник, который он даже не пытается включить. Просто опускает ящик на пол, расстегивает свой браслет наручников и указывает на кровать.
– Вперед.
Он ждет, пока ты ляжешь. Таков уговор: днем ты прикована к батарее, ночью к кровати. Ты садишься на матрас. Пружины стонут под твоим весом. Впервые за пять лет ты погружаешься во что-то мягкое и податливое. Поднимаешь и вытягиваешь ноги, опускаешь корпус; голова касается подушки.
Ты ждешь приятных ощущений. После тысячи с лишним ночей в спальном мешке на деревянных досках впору услышать ангельское пение. Но все иначе. Матрас прогибается, словно хочет тебя проглотить. Такое чувство, что ты тонешь и скоро от тебя ничего не останется, никаких следов твоего существования.
Ты садишься, глотая воздух.
– Прости.
Он вскидывает руку к твоему плечу, толкает обратно, палец впивается под ключицу.
– Какого. Хрена. Ты творишь?
– Я не… Извини. Просто… Кажется, я не смогу.
Хватка становится сильнее. Ты хочешь его успокоить, но грудь стянуло раскаленным обручем. Под ребрами колет. Как объяснить, что ты не намерена делать глупостей, не могла бы сбежать, даже будь у тебя шанс? Ты безуспешно пытаешься вдохнуть.
– Извини. Просто…
Ты поднимаешь ладони в надежде, что язык тела подскажет то, что не удается выразить словами. Ты невиновна, тебе нечего скрывать. Пистолет все еще у него. Глушитель задевает твое колено. Ты сосредоточиваешься на дыхании. Давным-давно, в прошлой жизни, ты скачала приложение для медитации. Английский голос на аудиозаписи напоминал вдыхать через нос, выдыхать через рот. Снова, и снова, и снова.
Когда грудь понемногу отпускает, из горла вырыватся свист. Или это у тебя в ушах звенит? Вдох через нос. Выдох через рот. Руки подняты. Взгляд прикован к пистолету.
– Ничего страшного… если я посплю на полу?
Он вскидывает бровь.
– Все из-за матраса… Я отвыкла в сарае. Глупо, знаю. Извини. Мне жаль. Можно? Это ничего не изменит. Клянусь.
Он вздыхает. Царапает себе висок дулом пистолета. Значит, оружие на предохранителе? Или он настолько уверен в своих стрелковых навыках?
Наконец он пожимает плечами.
– Располагайся.
Ты соскальзываешь с матраса. Медленно, осторожно, словно обезвреживая бомбу, укладываешься на пол. Узел в груди ослаб. Ты в привычных условиях. Как в сарае. Ты научилась выживать в сарае. Научишься и здесь.
Он опускается на колени, хватает твое запястье, поднимает руку и закрепляет свободный браслет наручников на железной дуге каркаса. Частички краски отлетают, когда он для надежности дергает механизм туда-сюда. Удостоверившись, что тебе не освободиться, встает.
– Если я что-нибудь услышу, что угодно, то не обрадуюсь. Понятно?
Ты киваешь, насколько это возможно лежа на полу.
– Моя комната через коридор. Если выкинешь какой-нибудь фокус, я узнаю.
Еще один кивок.
– Вернусь завтра утром. Надеюсь увидеть тебя на том же месте. В той же позе. Все то же самое.
Ты вновь киваешь. Он делает пару шагов, кладет руку на дверную ручку и замирает.
– Обещаю, – говоришь ты. – Не сдвинусь с места.
Он прищуривается. В нацеленном на тебя взгляде всегда неуверенность. Можно ли тебе доверять? В данную минуту? А через час? А через неделю?
– Серьезно, – добавляешь ты. – Я жутко устала. Вырублюсь, как только ты выйдешь. – Указательным пальцем свободной руки обводишь комнату. – Тут уютно. Спасибо.
Он поворачивает дверную ручку, и в эту секунду все происходит. Шорох по ту сторону стены, скрип половиц. Оклик с другого конца коридора: «Папа?»
В его глазах мелькает нечто похожее на ужас. Он смотрит на тебя так, словно ты мертва, у него руки в крови, а дочь направляется к вам.
Впрочем, он тут же овладевает собой. Лицо принимает расслабленное выражение. Взгляд как бритва. Молча наставляет на тебя палец, как бы говоря: «Не лезь. Веди себя тихо», – и одним плавным движением выскальзывает из комнаты.
Она его увидела? Или там слишком темно, а она слишком далеко? Самое трудное, что тебе когда-либо приходилось делать: не смотреть. Не поднимать головы, не разгибать шею. Держать рот на замке, пока закрывается дверь. Стремительный порыв воздуха обдает лицо. Ты кусаешь губы, щеки.
Сквозь стену просачиваются приглушенные голоса: «всё в порядке», «да», «уже поздно», «знаю, знаю», «я хотел написать», «не слышал» и наконец «возвращайся в постель». Вероятно, она делает как велено, потому что вскоре звуки стихают и ты остаешься одна. В комнате. В настоящем доме с мебелью, отоплением и множеством стен и дверей. Ты, он и кто-то третий в конце коридора.
Ты буквально чувствуешь ее. Сесилия. Как силовое поле. Светящийся уголек во тьме. Впервые за пять лет новый человек. Маленькая вспышка. Бесконечное обещание.