Ла-Манш пересекали долго и скучно. Из-за болтанки пароход тащился со скоростью черепахи. Ветер постоянно менял направление, поэтому дым из трубы то и дело начинал валить прямо в лицо пассажирам. Находиться на палубе было практически невозможно, а торчать все время в каюте – от тоски помереть можно.
Кама большую часть времени проводил за чтением, изредка выходя на воздух покурить. Иногда к его променаду присоединялся Джокер. Болтанка была ему нипочем, но скользкая и вечно мокрая палуба псу не нравилась, поэтому, вытащив наружу свой худой зад, он тут же устраивался где-нибудь под лавкой. Иногда при особо сильном ветре Каме хотелось к нему присоединиться. Он сел на паром в Шербуре и теперь гадал, успел ли Яков, отправившийся из Гавра, прибыть раньше его. Это было важно. К его появлению в Лондоне все организационные проблемы должны быть решены, а встречи назначены.
Впрочем, мысли на эту тему были скорее возможностью переключить мозг с гораздо более тревожных дум.
Получая тубу с двумя картинами Леонардо да Винчи, вывезенными в девятнадцатом году из России, посланец передал ему личную благодарность комиссара и тут же озвучил новое поручение. Это было неожиданно. Кама рассчитывал на небольшую передышку, во время которой мог попасть в Петроград. Он уже поверил, что это возможно, рассчитал время, выстроил и продумал пути передвижения. Но недаром говорят, что человек предполагает, а Бог располагает.
Полученное задание было плохо тем, что отдаляло его возвращение в Россию даже не на недели. На месяцы.
– Я понял, – ответил Егер посланцу. – Готов к выполнению.
Наконец томительное путешествие закончилось. Из Портсмута автомобиль довольно шустро примчал его в Гилдфорд, и мрачное настроение удалось постепенно вытеснить, заменив нетерпеливым ожиданием активных действий.
В Гилдфорде он пересел в арендованный автомобиль и почувствовал, что настроен на работу.
Встреча со связным должна была состояться на благотворительном вечере в честь вдов офицеров, погибших в Первой мировой. Такие мероприятия обычно пользуются успехом среди членов парламента и депутатов. А уж хорошенькие вдовушки на подобные вечера валом валят. Вдруг удастся поправить не только материальное, но и семейное положение.
Кама прибыл на вечер в приличествующем уровню мероприятия смокинге в сочетании с серым галстуком. Оглядевшись, понял, что Яков, как всегда, рассчитал точно. Наряд позволил раствориться в толпе и никому не бросаться в глаза. Особенно вдовушкам, кидающим на благотворителей алчные взоры.
Его место, предпоследнее в ряду, находилось справа от сцены рядом с боковым выходом. Тоже удачно. Кресло справа пустовало.
Не успел Кама осмотреться, как свет приглушили, и на сцене появилась пожилая дама в траурном наряде.
– Вдова маршала Вилсона, застреленного месяц назад террористами из ИРА, – прошептал сосед слева.
Поприветствовав публику, ведущая объявила первый номер программы:
– Знаменитый Григорий Пятигорский и не менее знаменитый Альберт Эйнштейн! Приветствуйте, господа!
Первым на сцену вышел виолончелист Пятигорский, которого Кама помнил еще с блистательных концертов в Петербурге.
Пока он настраивал инструмент, Кама гадал, какое отношение музыкант может иметь к великому физику. Неужели Альберт Эйнштейн собирается таким необычным способом презентовать теорию относительности?
Он даже оглянулся в поисках недоуменных – как и у него в эту минуту – лиц. Однако, похоже, для остальной публики подобное сочетание было не в диковинку.
«Наверное, таким образом легче приманивать благотворителей», – решил он и вместе со всеми зааплодировал появившемуся на сцене в помятом костюме Эйнштейну.
Он с интересом ждал начала необычного выступления, но, к его удивлению, Альберт вдруг достал стыдливо спрятанную за спиной скрипку и, кивнув Пятигорскому, взмахнул смычком.
Они сыграли ноктюрн Гайдна, потом небольшую пьесу Брамса. И все это время Егер не сводил с Эйнштейна изумленных глаз.
– Говорят, в прошлом году ему наконец присудили Нобелевскую премию, – прошептал пожилой джентльмен слева, – но всего лишь за теорию фотоэлектрического эффекта. Как будто больше не за что!
– Я всегда говорил, что в Нобелевском комитете сидят одни тупицы, – согласился собеседник. – Однажды Эйнштейн сказал, что бесконечны лишь Вселенная и глупость человеческая, хотя относительно первой у него имеются сомнения. Начиная с девятьсот десятого Эйнштейна выдвигают каждый год, но безрезультатно.
– Стоит ли удивляться? Эйнштейн опровергает все, с чего эти вялые академики кормились годами!
– К тому же он, говорят, коммунист.
– Думаю, они смогли бы пережить это, не будь он евреем. На родине, в Германии, Эйнштейна просто затравили, я слышал.
– В газетах звучали призывы к убийству! Именно это вынудило его уехать.
– Ставлю на Эйнштейна. В конце концов, если надоест воевать с мракобесами, он сможет зарабатывать игрой на скрипке, – неожиданно услышал Кама шепот справа и покосился на севшего рядом человека.
Не отвечая, Кама кивнул.
– Завтра на Трафальгарской площади митинг, – негромко продолжил незнакомец. – Стойте ближе к колонне Нельсона. Я сам подойду к вам.
– Сегодняшняя встреча – лишняя осторожность?
– Нет. Я должен показать интересующего нас человека. По диагонали от вас в третьем ряду.
– Вижу.
– Его имя Уинстон Черчилль. Все остальное завтра.
В этот миг звуки виолончели и скрипки оборвались на немыслимо высокой ноте. Зал зааплодировал. Пятигорский поклонился в ответ с некоторой небрежностью, всячески демонстрируя, что восторги толпы ему давно прискучили. Эйнштейн кланялся так, словно сомневался, ему ли предназначаются аплодисменты.
Некоторые зрители поднялись с мест. В их числе полный лысоватый мужчина, который с этого момента становился самым важным для Егера человеком.
Выходя из здания, Кама снова увидел его. Черчилль стоял в стороне от толпы и раскуривал сигару, задумчиво глядя на вычурные башенки Вестминстерского аббатства, видные издалека.
Ну что ж, мистер Черчилль, будем знакомы.
Митинг либеральной партии собрал не слишком много народу, однако достаточно, чтобы репортеры, снимая происходящее с нужного ракурса, на следующий день написали в газетах, что англичане с энтузиазмом и верой в светлое будущее страны поддерживают правящий кабинет.
Опираясь на постамент одного из четырех бронзовых львов, окружавших колонну Нельсона, Егер слушал выступавшего Черчилля. Политик умел удерживать внимание толпы не только яркой речью. Покоряло другое – его убежденность и, как ни странно, искренность.
Кама даже заслушался.
– Что скажете? – поинтересовался вчерашний незнакомец, подойдя сзади.
– Впечатляет, – ответил Егер.
– Пройдемся до Чаринг-Кросс.
Они неторопливо пошли по направлению к вокзалу.
– Я не представился вчера. Генри Темпл.
– Рад знакомству. Мое имя вам известно.
– Разумеется, мистер Джонсон.
Пошел дождь. Темпл раскрыл зонт и уже другим тоном сказал:
– Теперь к делу. В шестнадцатом, когда премьер-министром стал Ллойд Джордж, а они с Черчиллем давние друзья, Уинстон получил пост министра военного снабжения, а после войны – военного министра. На этой должности Черчилль стал одним из инициаторов интервенции, добился, чтобы Великобритания оказала помощь белогвардейскому движению. Во время одного из выступлений он сказал, что большевизм надо задушить в колыбели. В общем, сволочь редкостная, но дело не в этом. Мы получили задание притормозить этого британского бульдога.
– На митинге его представили как министра по делам колоний.
– Совершенно верно, однако мы должны думать о будущем. Заранее, так сказать, соломки себе подстелить. В этом году состоятся новые выборы. Черчилль готовится снова попасть в парламент и вернуть пост военного министра.
– Какова задача?
– Он не должен выиграть эти выборы. Сейчас ему уже сорок восемь. Пора угомониться и не лезть в политику.
– На скрипке учиться играть?
– Зачем на скрипке? Черчилль – неплохой художник. Пейзажи рисует, а также пробует себя на ниве литературы.
– То есть политическое убийство не рассматривается?
– Если бы речь шла об убийстве, со мной сейчас разговаривали бы совсем другие люди. Подобный вариант тоже прорабатывался, не скрою, но только на крайний случай. Вас решено привлечь как специалиста по неординарным решениям.
– Я польщен.
– Это не комплимент, Джонсон. Времени мало. Кампания двадцать второго года набирает обороты, и Черчилль уже вовсю бьет копытом. Сами слышали. На раздумья у вас не более недели – двух. Я осознаю, что вас подключили слишком поздно, но тем не менее решать проблему придется вам. Если нужен помощник…
– Не нужен.
– Мои люди собрали для вас некоторые данные по этом типу: распорядок дня, перемещения, круг общения, семья, в общем, все, что может пригодиться.
– Связь через вас?
– Нет. На этот случай есть специальный человек. Вы увидите его завтра в Оксфорде. Он преподает в одном из колледжей. Заодно будет возможность взглянуть на самый престижный в мире университет. Говорят, там интересно. В свое время я мечтал в нем учиться.
Кама посмотрел на собеседника с интересом.
– Не удивляйтесь. Мой отец русский, а мать англичанка из Лутона. Это как раз между Кембриджем и Оксфордом. Она хотела, чтобы я уехал из России и готовила меня, заставляя ежедневно заниматься английским.
– Теперь я понял: у вас оксфордский акцент.
– Уловили? – рассмеялся собеседник. – Значит, не нужно уточнять, какой из двух университетов выбрала для меня мать?
– Она вас очень сильно любила.
– И желала лучшей доли.
Это прозвучало несколько двусмысленно, но Кама не стал уточнять. Совершенно очевидно, что и имя, которым назвался собеседник, и история про заботливую матушку – всего лишь часть легенды и к реальности не имеет никакого отношения.
– Уточните по Оксфорду, мистер Темпл.
– Публичная лекция, не более. Вход для всех желающих. Тот, кто вам нужен, подойдет сам после окончания.
– Что я должен сказать?
– Ничего. Он знает вас в лицо. Завтрашняя встреча – просто знакомство. В дальнейшем будете передавать информацию через него. Публичные лекции каждые вторник и пятницу.
– Понял.
– Тогда прощайте, мистер Джонсон. Мой поезд отходит через пятнадцать минут.
Приподняв шляпу, Темпл улыбнулся и повернул к зданию Чаринг-Кросс.
Дождь лил все сильней. Кама раскрыл зонт и неторопливо двинулся в сторону Пикадилли.
Встреча со связным в Оксфорде прошла штатно, как и положено опытным агентам. В Лондон Кама вернулся поздно вечером и сразу полез в ванну. Он любил думать, лежа в воде.
Джокер, встав на задние лапы, заглянул ему в лицо.
– Прости, что не взял с собой, – повинился перед напарником Кама.
Пес наморщил лоб.
– Не переживай, дружище. Случай отличиться еще представится.
Джокер фыркнул и потрусил прочь. Кама закрыл глаза.
Будем думать.
Родился, учился, воевал, писал для газет. Женился. Через жену? Нет, там все надежно. Наследственная депрессия? Неплохо, но не то. Много курит и пьет, отсюда подозрения на язву или приступ аппендицита. А вот это ближе к теме.
– Мне нужны данные на врача, услугами которого пользуется наш друг Уинстон Черчилль, – сказал он Якову утром.
Яков покосился, но ничего не сказал. Удивляться – не его стиль.
В Англии в тот раз Егер пробыл без малого три недели.
Черчилль не смог как следует провести избирательную кампанию двадцать второго года. Совершенно неожиданно для всех с ним случился приступ аппендицита, потребовавший срочной операции. В результате впервые за двадцать с лишним лет Уинстон не попал в парламент, оставшись не только без министерского поста, но и без аппендикса.
Все было довольно печально, но не для Егера. Впрочем, Кама не сомневался, что передышка не будет долгой, и Уинстон непременно вернется в политику.
– Но не сейчас, мой милый, – произнес Егер себе под нос, сунув в рот сигарету и глядя на исчезающий за бортом в самом деле туманный Альбион.
На обратном пути он задержался в Брюсселе, где его появления ждал доверенный человек.
Во Францию вернулся через неделю, надеясь предпринять еще одну попытку попасть в Россию.
Но вместо этого выехал в Берлин.
Советской России позарез нужны были данные по новому оружию, которое начали разрабатывать немецкие ученые.
Потом снова был Лондон, после него Вашингтон и опять Париж.
В Париже пришлось задержаться надолго. У советской власти во Франции были особые интересы.