Галина Николаевна любила утренние часы. Ей нравилось, окунувшись в тишину еще спящего дома, небрежно накинуть атласный халат на плечи, прошлепать в мягких тапочках на кухню, заварить себе чашечку настоящего бразильского кофе, постоять и открытого окна и, вдохнув аромат свежего утра, с удовольствием выпить крепкий ароматный напиток. Совершив этот привычный каждодневный ритуал, она неторопливо приступала к будничным делам. Принимала душ, слушала последние новости и, наконец, закончив обязательный утренний макияж, бралась за работу.
Галина Николаевна жила одна. Одной она оставалась всегда: и в годы юности, и во время молодости, и теперь, в период нежданно подступившей зрелости. Предпочитала одиночество веселой компании.
Коллеги, подруги и соседки с завистью поглядывали на ее ладную, вовсе не худенькую фигуру, седые волосы, подстриженные очень коротко, «под мальчика», которые она принципиально не красила, руки, унизанные крупными кольцами и массивными браслетами.
Даже в свои шестьдесят женщина не отказывалась от брюк, стильных блузонов, кокетливых шляпок, элегантных платьев. И всегда, несмотря ни на что, делала легкий макияж, утверждая, что женщина должна всегда оставаться женщиной.
Властная, умная, принципиальная, Галина никогда не шла на компромисс. И в жизни, и в работе соблюдала одно нерушимое правило – лучше меньше, да лучше. Быть может, поэтому не вышла замуж – все искала лучшего среди лучших, первого среди первых.
Знакомых у нее к шестидесяти годам оказалось огромное множество, но задушевная подруга так и осталась одна – Татьяна Львовна.
В молодости Галя случайно познакомилась с девушкой, пришедшей в университетское издательство с поручением от заведующего кафедрой. Они разговорились, потом созвонились по делу, затем встретились на факультете и вдруг подружились, да так, что за всю их долгую жизнь не наскучили друг другу, не надоели, не повздорили ни разу.
Татьяна Львовна тоже обожала свою подругу, которая до сих пор контролировала ее самочувствие, критиковала одежду, требовала отчета о еде и, кстати, была крестной матерью младшей дочери Верочки.
Галина свою крестницу боготворила. Она считала, что ей, никогда не рожавшей, сам Бог послал такую крестную дочь. Несмотря на то, что дети семьи Степановых ни в чем и не нуждались, крестная мать находила бесконечные поводы для сюрпризов. Появляясь внезапно, она осыпала детей сладостями, подарками, приглашениями в поездки… Верочку то и дело забирала к себе: водила в музеи, устраивала ей походы по магазинам, даже возила за границу.
Сегодня ночью Галина спала плохо. У соседей всю ночь заливисто плакал маленький ребенок, под окном у кого-то несколько раз срабатывала автосигнализация, и ее вой, усиленный ночной тишиной, гулко разносился по округе.
Галина просыпалась много раз, ворочалась, тяжело вздыхала и, наконец, не выдержав бестолковой маяты, решительно села на кровати. Свесив босые ноги с постели, замотала головой, прогоняя остатки тяжелого сна, который под утро вдруг заполонил сознание и вылился в дурацкое видение, нагоняющее ужас и панику.
Сообразив, что это всего лишь сон, Галина Николаевна облегченно выдохнула и, одернув ночную сорочку, неторопливо прошлепала на кухню в своих роскошных мягких тапочках. Совершила ежеутренний ритуал: кофе, маска, прическа. Осталось приукрасить себя легкими румянами… Но в дверь требовательно позвонили. Звонок повторился. Резко. Настойчиво. Галина Николаевна недовольно скривила губы: «Что за сирена? У кого нервы сдают?»
Распахнув двери, застыла в изумлении. На пороге стояла ее любимая крестница.
– Вера? Ты? Вот так сюрприз! Заходи.
Девушка молча сняла светлые туфельки, легко поцеловала крестную в щеку и, не оглядываясь, прошла в комнату. Галина пожала плечами. Захлопнула входную дверь и двинулась за Верой в комнату.
– Так… Это что еще за фортели?
Девушка, не глядя на нее, молчала, сильно покраснев и сжав кулаки. Галина поняла: дело нешуточное.
– Ну, ладно, – миролюбиво кивнула Галина. – А чай-то будешь пить? Или в молчанку поиграем?
– Угу. Буду, – пробормотала Вера.
– Вот и правильно. Сейчас заварю. Посиди тут пока. А хочешь, иди сюда, на кухню.
Вера встала и пошла за крестной.
Пока закипал чайник и заваривался чай, они молчали. За окном надрывалась какая-то птаха, высвистывая только ей известный мотив, равномерно постукивали на стыках утренние трамваи, где-то у подъезда отчаянно спорили малыши и судачили говорливые соседки.
А они все молчали. Вера, поджав губы, упрямо отводила глаза в сторону, стараясь не встречаться с озабоченной крестной взглядом, а Галина Николаевна, хотя ее грызло любопытство, занималась чаем.
Наконец, когда чашки, наполненные ароматным напитком, заняли положенное им место, Галина села напротив крестницы.
– Ну? Чего бесишься? – поинтересовалась она.
Вера вдруг заплакала. Галину, привыкшую ко всяким поворотам, это напугало.
– Вера? Что такое? – она отодвинула свою чашку, пересела к девушке поближе. – Так, все… Хватит слезы лить. Давай, выкладывай. И не вздумай морочить мне голову.
Верочка, всхлипнув, вытерла глаза, на мгновение затихла, собираясь с силами.
– Кто наши родители, мам Галь? – прошептала она. – Ты же в курсе.
Галина Николаевна внутренне содрогнулась, похолодела. Отхлебнула чай и постаралась изобразить удивление.
– Обалдела что ли? Или выпила с утра лишнего? Ты о чем спрашиваешь, детка?
– Мам Галь, перестань, – Вера не сводила с нее глаз. – Ты же всегда рядом с нами была.
– Да как ты можешь о таком спрашивать? – возмущенно перебила свою любимицу Галина. – Или мать свою не знаешь? Или отца позабыла? О каких еще родителях ты хочешь узнать?
– Послушай, мам Галь…
– Нет, это ты послушай! Боже, до чего я дожила! – Крестная вскочила и нервно смяла салфетку. – Я просто вне себя! Сейчас взорвусь! Что ты выдумала! Не стыдно тебе?
– Мне стыдно? Это мне-то стыдно? Отчего же? Ведь это не я обманывала своих детей столько лет! И ты, оказывается, заодно со всеми! Не притворяйся, прекрасно понимаешь, о чем я спрашиваю!
– Замолчи, – Галина Николаевна сжала виски ладонями. – Сейчас же замолчи! Не то моя голова лопнет от крика… – она распахнула окно, вдохнула еще не нагревшийся воздух и покачала головой. – Вот и сон в руку. Бред снился, глупость льется.
– Глупость? – Веру колотило так, что зубы стучали. – Глупость, значит? А это что? – Она выхватила из сумки документ и швырнула Галине в лицо. – Тоже бред?
Женщина, тяжело вздохнув, достала очки и медленно раскрыла сложенный пополам листок… Свидетельство об усыновлении. Галина растерялась. Она ненавидела ложь, но в этом случае и правда не годилась. Соврать было нельзя, истина оказалась невозможной.
Галина Николаевна прикрыла глаза. Конечно, она помнила все до мелочей. Не забыла и слова Никиты Сергеевича, произнесенные в тот самый день: «Это наши дети. Только наши. Вычеркните все, что было до сих пор. Наша жизнь начинается только здесь. Сейчас. Вместе с ними. Навсегда».
Соне тогда исполнилось три года, а Вере – три месяца. Через неделю детей крестили: Соню – Агата, теперь живущая в Киеве, а Веру – Галина.
С тех пор прошло много лет. Растаяли в бесконечности десятки зим и весен. Утекло немало воды. Они повзрослели, потом постарели, стали мудрее, но слово, данное когда-то покойному профессору, всегда держали. Да что там держали – просто обо всем забыли, как он и просил, раз и навсегда.
– Вера, я не знаю, откуда у тебя эта бумажка, но…
– Бумажка? – взорвалась Вера, позабыв о приличии. – Это не просто бумажка! Это документ! Посмотри, мам Галь, почитай!
Галина Николаевна изо всех сил пыталась держать себя в руках.
– Верочка, остынь. Не делай глупости. Где ты это взяла, детка? – Крестная ласково тронула ее за руку. – Понимаешь, милая, жизнь – сложная штука. Непредсказуемая. Порой непонятная, необъяснимая. Детка, ты просто попытайся, не нервничая, осознать, что есть на свете вещи, которые не надо трогать. Просто не нужно, и все. Забудь. Отпусти и забудь, будто и не было вовсе ничего. Ни этой бумажки, ни того, что в ней написано, ни твоих мыслей отчаянных…
Крестница вскочила, схватила сумку, вырвала из рук Галины документ.
– Как ты можешь? Я же тебе, мам Галь, верила, надеялась, что только ты сумеешь мне все объяснить, что не соврешь никогда, а ты… Как же так, мам Галь?
Девушка кинулась к выходу, цепляясь ногами за стулья и углы, а Галина, оцепенев, сидела на кухне, чувствуя, как отчаянно колотится сердце и дрожат похолодевшие руки.