Единственным светлым моментом в этот мрачный день для меня было то, что я мог вальяжно развалиться за последней партой, несмотря на то, что всю ночь пахал на шиномонтаже. В ухе звенело, а поясница ныла, напоминая о тяжёлой смене. Правда этот момент просуществовал недолго.
– Мистер Шульц, – произнесла преподавательница, и её тон был настолько требовательным, что мне пришлось с неохотой оторвать голову от парты.
– Да? – откликнулся я.
– Вы посещаете занятия, чтобы спать?
– Бывает, – ответил я скучающе. На самом деле, больше всего мне хотелось просто упасть лицом в подушку и заснуть, и чтобы это длилось как можно дольше – лет двадцать или даже тридцать.
– Мистер Шульц!
Этот голос преподавательницы вызывал у меня наибольшее раздражение. Фрида Майер продолжала буравить меня своими серыми глазами, будто бы пыталась прожечь дыру во мне.
– Я проснулся, – нехотя ответил я, стараясь усесться за партой ровнее.
– Мистер Шульц! Это уже не первый раз, когда вы спите на моих уроках!
– Я же не виноват, что они настолько скучные, что вводят меня в сон?
Фрида Майер, кажется, вскипела от ярости. Ее мировая литература настолько была важна только ей, что порой, ее несло совершенно в другие дебри. Настолько скучные, что даже самые прожорливые историки мира могли бы заскучать в диалоге.
– Мистер Шульц, это моё последнее предупреждение! – Фрида Майер злобно пыхтела через нос, сузив брови. А вся группа молчала, и я ощутил напряжение в воздухе, будто бы единственная помеха в этом помещении был я. – Если вы продолжите в том же духе, то я буду вынуждена обратиться в деканат для обсуждения вашего отчисления.
Отчисления. Все учителя пугают студентов им, но на самом деле, каждому из них пофигу, как ученик усвоил урок. Правильные балы рисуются по шуляку пальца, или за крупную сумму вложенную в обертку из-под шоколадки.
– Простите, Мисс Майер, – расплываться в извинениях было бессмысленно, к тому же, она всё равно после занятий пожалуется в деканат. Этой стерве только и нужно, что жаловаться на всех, кто ей неугоден. Уж лучше бы мужика себе завела, или на крайний случай, купила бы игрушку для взрослых для снятия напряжения.
– Так, на чем остановилась?
Было сложно справится с сонливостью, подпирая лицо рукой. Глаза слипались чаще, чем мадам Майер делала паузы между фразами. И как только пара закончилась, то я первым встал из-за парты, направляясь к выходу.
– Мистер Шульц, – остановила меня преподавательница, дотронувшись до плеча, когда я уже был на полпути за дверью. – Задержитесь.
Мне хотелось побыстрее улизнуть из универа, но пришлось выполнить её просьбу. Она подошла к своему столу и усевшись за него, сложила руки в замок. Я уже заранее знал, что меня будут отчитывать за успеваемость, ведь она была практически на нуле.
Тупым я не был, как считали всё окружающие. Просто в какой-то момент я потерял внимание к некоторым предметам.
– Мистер Шульц. У вас очень плохие баллы за тесты.
– Я знаю.
– Ещё пару контрольных тестов с низким баллом, и вы вылетите из университета так быстро, что не успеете сказать слово «мама».
Дальше я её не слушал. Просто кивал головой, как болванчик, чтобы она побыстрее отстала от меня. В голове свистел ветер, как в трубе, отчего голова начинала постепенно трещать по швам. После того, как она отсчитала меня, я направился на выход. Но и там меня поджидала подлость. Деканша позвала меня в свой кабинет, и я сразу же почувствовал, что дело пахнет дрянью.
– Я опять в чём-то провинился?
– Вроде бы никаких инцидентов, с вашим именем, до меня не доходили, – поправила она очки, усаживаясь за свой чистый идеальный стол. Перед ней лежала папка с моими документами, и тут было два варианта: отчисление или ещё какая-то дрянь, которую на меня повесят.
– Тогда зачем вызвали?
– Я хотела бы поговорить о вашей успеваемости, Мистер Шульц, – её голос звучал как нож, разрезающий воздух. Она открыла папку, и я увидел свои баллы, аккуратно выстроенные в ряд, как солдаты на параде. Красные буквы, словно кровь, выделялись на белом фоне.
– Ваши результаты, мягко говоря, оставляют желать лучшего, – продолжила она, глядя на меня поверх очков. Её взгляд был холодным, как лёд, но я уже давно перестал чувствовать его остроту.
Я сидел, сгорбившись в кресле, и смотрел куда-то в сторону, за её плечо, где на стене висела картина с изображением какого-то важного университетского события. Люди на ней улыбались, но их улыбки казались мне фальшивыми, как маски. Как и все эти групповые фото на память. Всё это ложь.
– Мистер Шульц, вы меня слушаете? – её голос стал резче, но я лишь кивнул, не в силах заставить себя сосредоточиться на её словах.
– Да, – пробормотал я.
– Вы понимаете, что ваше поведение и результаты неприемлемы для нашего университета? – она говорила что-то о дисциплине, о требованиях, о репутации, но её слова растворялись в тумане, который окутал мои мысли.
– Я понимаю, – на самом деле, я не понимал ничего. Ни её слов, ни того, почему я всё ещё здесь, в этом кабинете, в этом мире.
– Если вы не улучшите свои результаты, мы будем вынуждены рассмотреть вопрос о вашем отчислении, – её голос звучал как приговор, но для меня это уже не имело значения.
– Хорошо, – ответил я, чувствуя, как что-то внутри меня сжимается. Она посмотрела на меня с подозрением, как будто ожидала, что я начну оправдываться, что обязательно подтяну оценки, что не заставлю её красеть на комиссия и никоем образом не подорву имидж университета. Но это была бы откровенная ложь, которая бы её имела смысла. Я просто сидел, смотря в пустоту, и думал о том, как отец всегда говорил, что главное – не сдаваться.
– Мистер Шульц, – её голос стал мягче, но я не мог понять, было ли это искренне или просто ещё одна попытка достучаться до меня. – У вас есть потенциал. Но вы должны взять себя в руки.
Я кивнул, но в голове был только один вопрос: «Зачем я это делаю?»
– Спасибо, – сказал я, вставая.
Мои ноги были как ватные, усталость валила меня с ног, но я сделал шаг к двери.
– Мистер Шульц, – окликнула она. – Если вам нужна помощь, вы можете обратиться к нам.
Её лицо было серьёзным. Зачем ей нянчится с таким, как я?
Но я просто поправил рюкзак на плече и вышел из кабинета, оставив её сидеть за её идеально чистым столом.
Ближе к вечеру, когда я дремал на диване, уткнувшись лицом в подушку, зазвонил телефон. Звонок пробился сквозь полусон, как назойливый жужжащий шмель. Я протянул руку, нащупал аппарат и, не глядя, поднёс его к уху.
– Да? – пробормотал я, голосом хриплым от сна.
– Halo, – произнесла Лу.
Ее голос звучал как всегда – мягко, но с лёгкой ноткой беспокойства.
– Что-то случилось? – я приподнялся на локте, пытаясь стряхнуть с себя остатки дремоты.
Лу последние дни звонила, а не писала, как обычно. Это было странно. Она всегда предпочитала сообщения – короткие, лаконичные, без лишних слов. А я никак не мог привыкнуть к этому, хотя понимал, что привыкать тут не к чему.
– Нет, Ганс, – она выдохнула, и я услышал, как её дыхание слегка дрогнуло. Я сел, потирая щеку ладонью, словно пытаясь разбудить себя. – Позвонила, чтобы сказать, что похоронная церемония начнётся в десять утра. На кладбище Friedwälder.
Тяжёлое и неловкое молчание повисло в воздухе. Я знал, что должен что-то сказать, но слова застряли где-то в горле, как комок, который невозможно проглотить. Откашлявшись, я наконец выдавил:
– Спасибо, что сказала.
– Не за что, Ганс.
Лу произнесла это шёпотом, а потом, повесила трубку первой. И я ещё несколько секунд сидел с телефоном в руке, словно ожидая, что она добавит что-то ещё. Но в трубке была только густая и безжизненная тишина.
Я опустил телефон на диван и закрыл глаза.
Friedwälder.
Лес покоя.
Название звучало как что-то из сказки – тихое, уединённое место, где деревья шепчутся с ветром, а земля хранит память о тех, кто ушёл. Но для меня это было просто место, где я должен был сказать последнее «прощай».
Я встал и подошёл к окну. Закат уже окрашивал небо в тёплые оттенки оранжевого и розового, но я не видел красоты. Всё, что я чувствовал, – это пустота, которая разливалась внутри, как холодная вода, заполняя каждый уголок.
Послезавтра.
Послезавтра я должен буду стоять там, среди деревьев, и слушать слова, которые не вернут его. Послезавтра я должен буду смотреть на гроб, зная, что он больше никогда не улыбнётся, не похлопает меня по плечу, не скажет: «Всё будет хорошо, сынок».
Я сжал кулаки, чувствуя, как ногти впиваются в ладони.
– Пап, – прошептал я в пустоту комнаты, но ответа не было. Только тишина, которая звучала громче любого слова.
Я остался у окна, пока последние лучи солнца не исчезли за горизонтом, и тьма не окутала всё вокруг. Завтра будет новый день, но для меня он уже казался таким же пустым, как и этот.