Мне было сложно собраться с мыслями. Сложно до такой степени, что голова трещала по швам. Похороны были назначены через два дня и я старалась как можно медленно ехать домой. Видеть печальное выражение лица мамы, которая все равно пыталась держаться бодрячком, мне не хотелось. А еще, меньше всего хотелось мне слышать возгласы Финна, который так и норовился развлечь меня тогда, когда я этого меньше всего хотела.
– Ты домой? – спросил он, когда я подошла к своей машине.
– Да. Домой.
– Я с тобой.
– Нет, Финн, – остановила я его. В его глазах блеснул огонек надежды, что я все же передумаю. – Прости, но мне сейчас нужно побыть одной, – я взялась за ручку двери, но не открыла машину.
Финн, казалось, был расстроен моим решением.
– Я думал, что тебе нужна поддержка.
– Позже, Финн, – пришлось с усилием заставить себя улыбнуться. – Не сейчас…
– Ладно, – пожал он плечами и, обогнув машину, подошел ко мне впритык, а после потянулся, чтобы поцеловать. Я подставила щеку, как бы намекая, что сейчас отказываюсь от чего-то нежного с его стороны. Мне правда было плохо, и хотелось, чтобы Финн не наседал слишком уж сильно. – Позвонить тебе вечером?
– Я сама тебе наберу, – сказала я Финну и, сев в машину, помахала ему.
Парень сунул руки в карманы брюк, поправил лямку от портфеля и зашагал прочь, к машине Теодора, у которой уже ворковали они с Лией.
А я, заведя мотор, стартовала с парковки так резко, что позади шин остался лишь легкий дым. Правда ехала я все равно медленно, практически держа одну и туже скорость. Глаза наливались горькими слезами, а горло будто бы сдавливала чья-то сильная рука.
Мне было грустно от того, что жизнь прекрасного человека может вот-так вот оборваться. По щелчку пальца.
Раз – и его нет.
С такими грустными мыслями я доехала до дому и припарковавшись, еще какое-то мгновение сидела в салоне. Пыталась успокоиться, вытереть слезы, которые градом лились по румяным щекам.
В моменты проблесков сознания я погружалась в воспоминания о самых ярких мгновениях детства, связанных с Гансом. Поразительно, как горе способно оживлять прошлое, которое когда-то казалось самым ужасным событием на свете. Будучи маленькой, я думала, что проводить рождественские выходные со сводным братом – это наихудшее, что могло случиться в моей жизни. Даже самый лучший подарок, который мне дарили родители, не вызывал такого трепета. Признаться самой себе, подарок Ганса всегда был хуже, но он не унывал и никогда не пытался мне навредить.
Он терпеливо сносил все мои выходки и неизменно приходил на помощь, когда я в ней нуждалась. А я вела себя отвратительно, просто по-свински. Ужасно и недостойно младшей сводной сестры, которая постоянно пыталась досадить ему из-за своей эгоистичной натуры. Ганс, несмотря на острые ножи моего характера, всегда был готов подставить свою спину, лишь бы я оставалась невредимой.
Мы не были кровными родственниками, но Ганс всё равно считал меня своей сестрой, хотя на людях и показывал обратное, делая вид, что это самое ужасное событие в его жизни. Это осознание пришло ко мне только сейчас, когда я утопала в горе и захлёбывалась собственной желчью.
Домой я зашла неслышно. Приняла ванну, практически ничего не ела. Мама тихо сидела в комнате и листала старый альбом, на фотоснимках которого мы, как казалось, были самой счастливой семьей.
– Мам? – тихо позвала я ее.
Она подняла свои заплаканные глаза и жестом позвала меня к себе.
– Иди сюда, Маш, – так она называла меня только дома, а на людях, для всех я была либо Лу, либо Марией-Луизой. – Иди сюда моя девочка
Я присела рядом, почувствовав, как мама нежно и крепко обнимает меня за плечи. Эти объятия всегда были для меня символом незыблемой опоры и защиты, словно самая прочная стена, за которой можно укрыться от любых невзгод. На ее коленке был открыт фотоальбом, на котором была старая потертая фотография с мыльницы. Так раньше называли пленочные фотоаппараты, и не знаю, даже до сих пор скажи мне: «Это на мыльницу было сделано!» – как меня мгновенно окутывают старые воспоминания былых лет.
– Помнишь тот день? – спросила она у меня.
Я молча кивнула, стараясь сдержать подступающие слёзы.
На заднем дворе стояли мы с Гансом. Он радостно улыбался, надев свои тонкие солнечные очки и кепку, с той самой довольной и немного резкой улыбкой, которую он всегда дарил, когда был особенно доволен. А рядом с нимстояла я, плача от боли, потому что разодрала коленку. С открытым ртом и слезами на глазах я всё же крепко держала его за руку.
– Гансу подарили очки, о которых он мечтал. А ты так сильно хотела посмотреть на его подарок, что упала со ступеньки, разодрав коленку. Помнишь?
Я чуть ли не заплакала от нахлынувших воспоминаний.
– Мне было пять лет, – добавила я, шмыгнув носом. Теплая рука мамы нежно гладила меня по волосам.
– Да. Ты влезла в кадр, чтоб Ганс подул на твою коленку, пока его фотографировали на солнечном дворе.
Мама перевернула одной рукой лист фотоальбома. Фотографии пестрили забытыми моментами первого класса, первого школьного выезда на кемпинг. Далее шло Рождество, в котором я вновь плакала на фотоснимках, потому что меня напугали Гринчем, отчего я расплакалась еще сильней.
– Вы тут такие радостные, – погладила мама по фотографией, на которой был Максимилиан, сидящий в кресле в новогодней шапочке и больших очках, а по обе стороны от него были мы: я и Ганс.
– Все будет хорошо, мама, – сорвалось с моих уст так внезапно, что я даже подумать не успела, как слезы матери капали на фотоснимки.
– Да, – провыла она, и я крепко обняла ее за шею.
И тогда меня осенила одна идея: глупая, но все равно осуществимая. Время так быстро уходит из-под ног, а в мире столько всего прекрасного, что я хотела бы сделать кое-какие вещи.
Написать свой список «важных» дел, которые должна успеть сделать до своей смерти.