Глава 6
Как я могу искать красоту и истину, если не знаю в глубине сердца, что такое истина и красота?
Должно быть, мы все храним в глубине души воспоминания о потерянном рае.
Ворота открываются с трудом.
Я толкаю сначала одной рукой, потом прячу телефон в карман и толкаю обеими. Ворота слегка поддаются, и я нажимаю плечом, чувствуя пульсацию крови в венах.
Плющ держится крепко, его поддерживают стебли трав настолько толстые, что больше похожи на кустарники.
Градус за градусом я открываю створку ворот, завороженная, как дитя, едва слышными звуками дудочки крысолова за решеткой. Где-то там я смогу найти ответ, хотя и не понимаю еще вопроса.
Ворота не поддаются. Я морщусь от боли, когда железо ударяет мне в грудную клетку. Не сошла ли я с ума, что пытаюсь силой посреди ночи открыть непонятные ворота?
Еще один рывок, и я проскальзываю внутрь, ощущая на лице шелковые поцелуи листьев.
Ворота захлопываются за мной, как железные челюсти. Я внутри.
Включаю фонарик. Сердце вот-вот выскочит из груди. Встречу ли я группу бездомных вокруг костра? Или что похуже?
Свободной рукой раздвигаю реку трав и веток и ныряю в образовавшийся изумрудно-зеленый тоннель. Свет телефонного фонарика танцует на листьях, будто светлячок, ищущий дорогу домой.
Музыка все громче, мерцание, которое я видела с улицы, усиливается до теплого сияния в глубине. Я выключаю фонарик, прячу телефон и иду на свет. Двумя руками я раздвигаю заросли, пригибаясь, чтобы не получить по лицу веткой или плющом. Травянистый тоннель пахнет мокрой глиной и новой жизнью, как теплица зимой. Я вдыхаю чудесный землистый, болотистый запах полной грудью.
И вот наконец я вываливаюсь на край широкой лужайки размером с парк, но почему-то уютной, как объятия.
Голова кружится. Я пытаюсь схватиться за что-нибудь, удержать равновесие и цепляюсь за ветку клена не толще палочки волшебника.
– Что… Что это? – Слова выскальзывают из моих губ, и от удивления я не могу набрать в легкие достаточно воздуха, чтобы сказать что-то еще.
Глаза разбегаются.
В центре поляны возвышается гигантское дерево – должно быть, виргинский дуб, единственный вид вечнозеленых дубов, украшенный свежими листьями, несмотря на то, что сейчас только ранняя весна.
Хотя сейчас так не кажется… воздух стал намного теплее.
В нескольких метрах над землей ствол цвета корицы разделяется на несколько ветвей, каждая из которых смотрит в своем направлении. Гостеприимные руки дерева над поляной образуют подобие беседки, они похожи на мать, защищающую своих детей. В заплатках между листьями видны персиково-кобальтовые сумерки.
Но внимание мое приковывает то, что происходит под деревом.
Пустые железные сферы висят на тросах разной высоты. Каждая сфера – это глобус размером с дыню, внутри каждого горит рубиново-белый огонек, подсвечивающий силуэты континентов, как раскаленное ядро внутри земли. Фонари-глобусы освещают стол, покрытый матово-белой хлопковой скатертью до земли. По краям его украшают гирлянды из зелени, щедро усыпанные маленькими розами. На столе расставлен пир из самых изысканных угощений, которые можно себе представить.
У корней дерева лежит что-то еще, но мое внимание привлекают люди.
Человек пятьдесят, одетые в исторические костюмы – но какую эпоху они изображают? – заполняют этот прием разговорами и смехом, стоя в небольших кругах с бокалами в руках или сидя за круглыми столами, на которых покоятся стеклянные миски с водой, цветами и свечками.
– Невероятно, – снова шепчу, боясь спугнуть наваждение.
Я потираю руки в предвкушении, затем оборачиваюсь, чтобы рассмотреть все.
Что-то не так с моей одеждой.
Домашние штаны и толстовка исчезли. Провожу рукой по мягчайшей ткани незнакомого платья. Ткань цвета слоновой кости отлично сочетается с вышитыми аметистовыми цветами вистерии на стеблях цвета морской волны, распустившимися на пышной юбке. На ногах – нежно-розовые сандалии на завязках. Ветер щекочет мою шею, и, подняв руку, я обнаруживаю, что мои волосы убраны в безупречный французский пучок, за правое ухо заправлена пара лепестков, а сережки стали длиннее.
Ощущение изысканной утонченности смешивается с приливом детской наивности, и я снова кружусь, кружусь, кружусь, и моя юбка кружится вокруг меня, как лавандово-белая юла.
Смеюсь. У меня будто дежавю.
Я останавливаюсь, прежде чем упаду с ног от головокружения. Я оборачиваюсь, ища глазами мой травяной проход. Скамейка из белого мрамора с черными прожилками, белая магнолия, вокруг – высокие терракотовые горшки, из которых, теснясь, свешиваются роскошные розовые, бордовые и золотистые цветы: бугенвиллеи и астильбы. За горшками стоит факел, освещающий растения.
На нетвердых ногах я делаю несколько шагов назад и сажусь на скамейку, не отводя глаз от людей у дерева. Глубокий вдох – и выдох. Моя тревога улетучивается.
Под ногами в прожилках мозаики из серого сланца змеится мох. Воздух наполнен запахом жасмина и жимолости, я почти чувствую их сладость во рту. Будто из ниоткуда слышны всплески и тихое журчание воды, смешивающиеся с потрескиванием факела.
Почему все это время я растила только скучные однолетники на крыше книжного? Когда мы продали дом Ба, я рассталась со своей любовью к садоводству. Оставила позади ощутимое выращивание красоты, когда-то питавшее мою душу.
Меня вдруг охватило неудержимое желание запустить руки в землю.
Никто из обитателей неземного сада меня еще не заметил. Сколько еще я могу так наблюдать, скрываясь в уголочке? Я хочу оставаться в тени, но жажду общения.
Попросят ли меня уйти? Очевидно, мне здесь не место.
В чем здесь загадка? Сад на вид больше, чем ограждающие его кирпичные стены. Да и величественный дуб, должно быть, видно с улицы.
Я наблюдаю за разговорами, смехом и светом, над столами витает дух содружества, сопровождающий несомненно умные и интеллектуальные беседы. Изящная еда и вино, жизнь в изобилии в укрытии древа.
Невинность – вот что за слово вертится у меня в голове. Не как антоним к «разврату», а в противоположность холодной реальности, нападающей на нас в юности и крадущей детское удивление, веру в чудеса.
Меня влечет мелодия. Рядом со столом, заполненным едой, стоят три человека с инструментами. Чернокожий мужчина отбивает стаккато на барабанах, усатый латиноамериканец ударяет по туго натянутым струнам сияющего контрабаса, большая белая женщина с короткими седыми волосами, в мужском костюме и узком галстуке бьет по клавишам пианино, играя радостную версию «Day and Night» Коула Портера. Рядом с ней стоит белый мужчина в очках с темной оправой, улыбаясь и кивая, как довольный учитель.
Так вот она – музыка, приведшая меня сюда. А фонари, сияющие на фоне сумеречного неба, – мерцание в траве.
На секунду я закрываю глаза, не в силах справиться с нахлынувшими запахами, калейдоскопом цветов и мажорной мелодией. Меня пронизывает тепло, пустоту в душе заполняет спокойствие, тревога улетучивается.
Я снова открываю глаза, недвижима внутри, наблюдая снаружи. Я чувствую, будто связана с деревом золотой нитью, и эта связь проходит через мое сердце и сквозь каждого человека на этой невозможной вечеринке.
Приглядевшись, я вижу предметы у корней дерева: несколько мольбертов, блестящая в свете фонарей скульптура. Небольшой столик со стопками – наверное, книги и бумаги?
Может ли существовать такое пристанище для нетронутой красоты? Я сплю, наверняка сплю, и все же окружение кажется мне более реальным, если и существует «реальность», чем вся моя жизнь до этого. Я чувствую себя здесь… своей. Будто это мой настоящий дом, забытое прошлое. Как, если я никогда раньше здесь не была?
Я дотрагиваюсь до своей щеки и обнаруживаю, что пальцы мокрые от слез.
Жест отвлекает внимание одного из мужчин от разговора. Его собеседница – бледная невысокая женщина, одетая в платье по моде 1930-х годов, волосы пострижены в короткое каре – бросает взгляд в мою сторону. Мужчина слегка улыбается мне, в глазах – дружеское недоумение, лоб нахмурен. Кивнув женщине, он идет ко мне, останавливаясь у одного из столиков, чтобы опустошить хрустальный декантер в два бокала.
Обеими руками вытираю слезы, затем выпрямляю спину, держу подбородок прямо и улыбаюсь. Может быть, учитывая платье, туфли и прическу, я и не выгляжу не к месту.
Мужчина, улыбаясь, подходит ко мне с двумя бокалами вина. Пламя факела освещает его лицо. Он меня старше – должно быть, ему за сорок. Бледная кожа, густые черные волосы зачесаны назад от резкого косого пробора. Красивый, хотя уши у него большеваты. Из-за серого шерстяного костюма, белой рубашки и темного галстука он напоминает банкира.
– А вот и ты, Кей, – подзывает он. – Ты чего спряталась?
