Задача поэта – рассказать не что произошло, но что происходит: не что случилось, но что случается постоянно.
– Чепуха. Медсестра такая же рассказчица, как и ты, Келси.
Я поправляю смятые подушки под головой у Ба.
– То есть ты не требовала навестить мистера Переса в сто седьмой комнате? Не говорила, что уволишь его, если он к четвергу не выучит текст?
Ба ворчит:
– Этот старый хрен? Он не может запомнить ни строчки, даже если они вышиты на его носовом платке.
Я смеюсь и двигаю потрепанное кресло с потрескавшейся виниловой обивкой цвета старых монеток поближе к кровати, морщась, когда ножки скрипят по плитке.
Инцидент, из-за которого меня вызвали из книжного, исчерпал сам себя. Ба спокойна и в сознании, выглядит, как всегда, прекрасно. На ней ее любимая рубашка: белая с большими красными сердцами, выцветшими до розоватых.
Бросив взгляд на часы, я закрываю дверь в ее комнату, оставляя в коридоре отупляющий беспрестанный динь-динь-динь, раздающийся со стола медсестер. Без двадцати пять – через двадцать минут уйдет бухгалтерия, и я в безопасности.
Зарегистрировавшись на входе в дом престарелых «АдвантаМед», я, словно ниндзя, проскользнула мимо офиса бухгалтерии, и Меган не заметила меня. Если я не буду показываться ей на глаза еще двадцать минут, я смогу избежать неудобных вопросов.
Я возвращаюсь и сажусь в кресло.
– Как прошел твой день?
– Ну, пока простыней не накрыли, не так ли?
Сияние ее голубых глаз подчеркнуто короткими седыми кудрями, которые она носит уже на протяжении тридцати лет. Мы совсем не похожи. Ее светлые пружинки совершенно не напоминают мои прямые волосы до пояса цвета черного кофе. Она невысокая, когда мой рост – выше среднего, и кожа у нее – белая, а у меня – оливкового оттенка, который на солнце загорает до бронзы. Без сомнения, любой, кто встречает нас, недоумевает, что случилось за поколение между нами.
Я сама часто гадала, что же произошло.
– Нет, простыни не вижу. Выглядишь, будто не даешь житья медсестрам.
– О, они меня любят. Добавляю немножко разнообразия в их скучную жизнь.
– Как скажешь.
«АдвантаМед» – место не плохое и не хорошее. Как и все заведения такого рода у нас, здание старое и потрепанное, под стать его обитателям. Сереющие обои в цветочек за кроватью Ба полосками отстают от стены, пружины матрасов проседают и ноют. Все здесь, кажется, стремится к земле, будто в борьбе с силами гравитации сложно оставаться на поверхности.
Тем не менее я слежу за тем, как к Ба относятся: сотрудники тут внимательны и в основном добры. Я благодарна за их заботу о ней – это ужасная ответственность, о которой я даже думать не могу.
Я включаю плейлист, который собрала специально для Ба, затем кладу телефон на столик рядом с банкой с ромашками, позволяя Simon and Garfunkel заглушить новости по телевизору в соседней комнате.
– Пожалуй, пора сменить цветы, – я киваю в сторону ромашек. Лимонно-яркие глазки еще свежие, но лепестки поникли, как мокрая бумага.
Я пыталась приободрить вездесущее увядание, окружив Ба привычными вещами. Пара теплых ламп, чтобы не включать холодный верхний свет, старые фотографии в рамках на прикроватном столике, любимое розовое одеяло в ногах, пара акварелей, нарисованных дорогими друзьями, развешанные там и сям по стенам.
Ба смотрит на цветы, будто пытаясь понять мою реплику.
– Ба? Ты меня слышишь? – Я беру ее теплую ладонь в свою, замерзшую по дороге.
Она поворачивается ко мне и улыбается рассеянно. Вот и все.
Я наклоняюсь ближе и растираю ей руку, будто ей нужно согреться. Кожа мягкая, как шелк. Провожу пальцами по зеленовато-голубым венам, переплетающимся с коричневыми пятнами и создающими узоры, похожие на крылья бабочки. Ба упорно носит на одной руке огромное кольцо с гранатом, а на другой – зеленый топаз. Они держатся только на среднем и большом пальцах, и то только из-за того, что суставы распухли от артрита.
– Расскажи мне историю, Келси. Какую-нибудь из твоих волшебных историй.
– Ой, Ба. Я так давно не сочиняла для тебя историй.
– Что? – Она опускает голову на подушку. – Нет, не давно! Помнишь историю о фиолетовом тигре в крапинку?
– Я помню.
Бабушка часто моргает и закрывает глаза.
– Все же сбылось, ты знаешь. Я не хотела тебе рассказывать, но однажды я увидела фиолетового тигра в городском зоопарке.
– Правда, что ли?
С ней всегда так было, еще задолго до того, как реальность поблекла для нее. Я рассказывала истории, а Ба пересказывала мне их с большим размахом и воображением, отчего они становились все более и более странными. Она – актриса, поэтесса и стареющая хиппи – никогда не довольствовалась прагматичным взглядом на вещи. Под ее именем изданы три книги стихотворений, которые, конечно, принесли немного денег и еще меньше славы, но зато уважались ее друзьями-литераторами.
– Истории имеют силу, ты знаешь, Келси. Может, тебе нужно вдохновение. Для этого и существует сад.
Я хлопаю глазами и наклоняю голову.
– Сад – тут? В «АдвантаМед»?
В прошлом месяце я прогулялась по бетонным дорожкам между несколькими клумбами, на которых не осталось ничего, кроме пожухших за зиму стебельков очитков и почерневших гераней. Не могу вообразить, что неухоженные клумбы, даже в цвету – хорошая пища для вдохновения.
– Или ты про крышу?
Летом я держу пару горшочков петуний и бархатцев на крыше книжного, рядом с шатающимся раскладным креслом. Жалкие подачки для моей любви к растениям – все, на что у меня хватает времени. Разве это можно назвать садом.
За моей спиной под окном ветряной обогреватель выдыхает первый затхлый воздух и начинает мерно дышать мне в шею теплом.
Ба поднимает голову, но не отвечает – ее отвлек скрип колес в коридоре.
– Ужин едет, да, Ба? Что сегодня в меню?
– Ха! Я знаю не больше твоего.
Наша шутка, хоть и грустная: никогда нельзя различить, что за еда на подносе. Я много раз жаловалась в разной степени ярости, но никакого результата. Повара работают за десятерых, а получают копейки, поэтому не слишком боятся оскорбить своей стряпней нежные вкусы посетителей.
– Не переживай, я кое-что принесла.
Уголки губ приподнимаются.
– Молодец.
Поднос, полный привычной еды, пахнет старыми консервными банками. Я разрезаю неопознанное мясо на кусочки, распределяю по тарелке высохшие горошины, кладу холодное масло в бледную картошку, затем отстраняюсь и жду, пока Ба поест.
Она недовольно морщится, но продолжает есть.
– Когда там выходит твоя книга? – спрашивает она между делом.
Я стараюсь улыбаться.
– Боюсь, у меня никакая книга не выходит, Ба.
– Конечно, выходит. Та, про магазин.
Несмотря на мои усилия, в голове всплывает обложка дурацкого бестселлера. Его сюжет похож на роман, который я написала давным-давно, – осмеянный моим литературным кружком, похороненный в ящике стола. Ни к чему повторять мучения.
– Не-а, боюсь, она не готова к публикации. Может быть, однажды. – Я с усилием произношу пустые обещания, улыбаясь.
Ба медлит, держа вилку с горошком на полпути ко рту:
– Знаю, тебе тяжело, Келси, но никто не может помешать тебе рассказать свою историю. Кроме тебя самой.
Кажется, она всегда будет мои наставником.
Я решаю не спорить о том, что меня останавливает: долг и вина, нехватка таланта и времени, не поддающаяся описанию уязвимость.
– Наверное, ты права. Но сейчас самое главное для меня – магазин.
– Да, как там дела? Люди скоро придут запасаться чтением на лето, а?
Я прикусываю губу. Ба скорее провалится под землю, как все в «АвантаМед», чем позволит продать свой магазин. Но деньги с продажи ее дома, где я выросла, почти закончились, а уход в доме престарелых стоит невероятно дорого.
– Разумеется. Только, может, они закупаются на Amazon. Или скачивают книжки на телефон.
– Пфф. – Ненависть Ба к электронным книгам не знает границ. Она отталкивает побитую тарелку с остатками еды.
– Сейчас книжным сложно выйти в плюс, Ба. Много конкуренции в Интернете. И Каштановая улица уже не та, что прежде.
Самое близкое к правде, что я могу ей сказать. Затаив дыхание, я жду ответа.
– У нас ведь как-то устраивал автограф-сессию Фолкнер. Незадолго до смерти.
Ба опять в своем мире.
– Знаю.
Она берет мою ладонь своими слабыми пальцами.
– Но у тебя все еще есть сад, девочка моя. Твой особенный дар. Он всегда будет с тобой.
Снова.
– Что за сад, Ба?
Она смотрит на меня растерянно:
– Рядом с магазином, очевидно. Ты же знаешь.
Пустое место между музыкальным магазином «Ритм и чудо» и нашим книжным? Всю мою жизнь оно обнесено стеной. Я почти забыла, что это тоже часть книжного. Жаль, что оно с другой стороны от магазина – можно было бы продать его Блэкбёрну и, возможно, спасти наши финансы.
– Ты заботишься о нем. – Ба держит меня крепче. – Ты конечно же о нем заботишься.
– Ба, мы… можем его продать? – Может, кто-то рискнет построить рядом еще один магазин?
– Продать? – Она отпускает мою руку и садится на кровати прямо, затем начинает спускать ноги на пол.
– Подожди, ты куда? Дай мне подогнать коляску.
– Я собираюсь в магазин! Надо проверить… я… я… я не знаю, что ты там творишь!
– Нет, Ба, все нормально. Все хорошо, Ба. – Я стараюсь уложить ее обратно, одна рука на плече, вторая – на руке.
– Отпусти! Мне нужно на работу!
В комнату заглядывает проходившая мимо медсестра:
– У вас все в порядке?
– Нет! – кричит Ба в сторону двери. – Эта женщина не выпускает меня, а я опаздываю на работу!
Я встречаюсь глазами с медсестрой, безмолвно прося о помощи.
Вдвоем нам удается успокоить Ба и уложить в кровать, убрать поднос с ужином, укутать ее в пушистое розовое одеяло.
Медсестра смотрит на меня с укоризной.
– Нельзя ее волновать. Плохо дело, если она начнет бродить.
Я киваю. Мне говорили это тысячи раз.
Нас оставляют вдвоем. Ба часто моргает: после выбросов энергии, как это часто бывает, приходит сон.
Моя рука лежит на ее руке. Я борюсь с желанием сжать ее до боли крепко, но вместо этого вцепляюсь за раму кровати.
Когда мне было лет шесть, Ба купила мне шарик в виде головы панды в городском зоопарке. Некоторое время спустя я случайно выпустила нить, и в ту же секунду шарик взмыл в небо. Я следила за виражами черно-белой сферы, которая никогда-никогда не вернется, и в груди рождалось ощущение утраты – необратимой, непоправимой – мне казалось, я задохнусь. В какой-то степени это была потеря невинности. Первое столкновение с горем, понимание, что контроль – лишь иллюзия. Странно, но я сделала вид, что ничего не произошло, ведь мне не хотелось, чтобы Ба тратилась на замену. Однако я навсегда запомнила чувство беспомощности, не покидавшее меня, пока шарик уносился прочь.
Здесь, сейчас, держа старушку за руку и видя, как ее слезящиеся глаза осматривают комнату, я ощущаю, что тяжесть скорой потери не дает дышать. Если бы я могла схватить покрепче, может, у меня бы получилось ее удержать. Как и в шесть лет, я улыбаюсь и скрываю боль, чтобы Ба не увидела.
– Поспишь немного, Ба?
Она кивает: веки слипаются, губы разомкнуты.
– Чуть-чуть.
Приступы нерегулярные и непредсказуемые. Я не могу угадать, что приведет ее мозг в беспорядок. Одно я выучила – не говорить о продаже магазина. Теперь, кажется, можно добавить в список продажу участка рядом с ним – сада.
Однако наше положение все хуже, и скоро у меня не останется выбора. Со всех сторон магазин в опасности: начиная от неутомимой налоговой, как часы считающей дни просрочки, и до предательских интернет-магазинов. Еще и страшный монстр – отель Блэкбёрна, пожирающий магазинчики на Каштановой улице, из-за которого к нам почти перестали заходить покупатели. Я уже пропустила один платеж по кредиту на обучение, потому что после зарплаты Лизы денег почти не осталось.
Несмотря на все мои усилия, я не могу перестать думать о будущем, в котором у меня не будет ни книжного, ни дома, ни работы, и не будет Ба.
Ощущение пустоты. Шарик улетает в жестокое синее небо. Ничего не поделать.
Я поправляю одеяло у Ба на плечах, выключаю лампу на столе и на цыпочках выхожу из комнаты.
Я отказываюсь подводить Ба. Должен быть какой-то выход.