Мерный рокот лопастей стал быстро деформироваться, напрягаться, превращаясь в тяжелый частый лязг, словно на втулку винта сел верхом какой-то злой демон и, вращаясь вместе с ней, принялся лупить кувалдой куда попало. Я почувствовал, как начал проседать пол, как вертолет "посыпался" с нарастающей скоростью, и машинально ухватился за кожаную такелажную петлю. Инспектора с револьвером повело назад, и он попятился, наступая на ноги Татьяне. Письмоводительница не запищала истошным голосом, что, по моему мнению, в подобной ситуации обязана делать всякая особь женского пола, лишь приглушенно ахнула, увидев в иллюминаторе мельтешащие скалы, да сердито оттолкнула от себя инспектора.
Агония вертолета продолжалась недолго, мотор начало заклинивать, и над нашими головами с ужасным грохотом разорвался редуктор. В то же мгновение фюзеляж ударился о снежный склон, задрожал и, переворачиваясь, бочкой покатился вниз. Грубая сила кинула меня к противоположному борту, затрещала обшивка, вмиг рассыпались стекла иллюминаторов, и мне в лицо ударила струя мелкого снега перемешанного со стеклом. Впору было проститься с жизнью, но никакая, даже самая короткая мысль не посетила меня в эту критическую секунду. Ослепший, оглохший, потерявший ориентацию в пространстве, я кувыркался вместе с инспектором, Татьяной, рюкзаками и баулами, зачем-то хватаясь за всякий предмет, за который можно было ухватиться, дергал ногами, невольно попадая то по тугому рюкзаку, то по мягкому животу инспектора.
И вдруг хаосное движение прекратилось и тотчас наступила тишина. Стоп-кадр застал меня в совершенно нелепом положении. Я стоял на голове, ушедшей в рыхлый снег по плечи, руки были разведены в стороны и придавлены хламом, одна нога крепко запуталась в какой-то петле, которая и поддерживала меня в вертикальном положении, а вторая была свободна, и я продолжал ею дергать.
– Черт вас подери, инспектор! – крикнул я, выковыривая снег из ушей. – Зачем вы прострелили маслопровод?
В салоне, сумеречном, наполовину засыпанном кашей из снега и вещей, а потому ставшим неузнаваемым, стоял крепкий запах керосина и жженого металла. Я выпутывался из петли, словно муха из паутины. Где-то рядом капало и журчало, сливалась в снег вертолетная кровь. Со скрежетом на меня свалился покореженный кронштейн, крепко треснув меня по темечку.
– Татьяна! – заорал я от боли, потирая ушибленное место. – Что ты притихла? Где прячешься?
– Мне отдавило мошонку! – сдавленным голосом простонал инспектор.
Только сейчас я заметил, что он стоит на четвереньках и трясет головой, как искупавшаяся в пруду собака.
Я смог подняться на ноги. Голова все еще гудела, словно была отлита из качественного чугуна, но тело слушалось. Отводя в сторону торчащие сверху обрывки проводов, я перешагнул через баррикаду из мокрого, как сырой гипс, снега и баулов, и увидел сидящую под пустым проемом иллюминатора Татьяну. Она прижимала ладони к лицу и покачивалась, словно молилась.
Я присел перед ней и тронул ее за плечо.
– Все цело? Нос, уши, глаза?..
– Да отстань ты! – из-под ладоней ответила Татьяна. – Доигрался, чучело!
– Кто доигрался? – вспылил я. – У своего инвалида лучше спроси, зачем он подбил вертолет! Зенитчик с берегов Брахмапутры!
– Не надо было его дразнить!
– Дразнить! – проворчал я и ударил ногой по двери. – Что я тебе, торреадор, чтобы дразнить этого психопата?.. Перевяжи его, – добавил я, выпрыгивая наружу. – Вертолет ему на мошонку упал.
Помятый, с разбитой вдребезги пилотской кабиной, вертолет чудом держался на крутом заснеженном склоне, опираясь на большой сугроб. Утопая в снегу по колени, я обошел фюзеляж, едва ли не с мистическим ужасом осознавая редкость и масштабность своего везения. Тяжелый редуктор проломил крышу, но не упал бомбой внутрь салона только потому, что зацепился обломками лопастей за края дыры. Я хотел перекреститься, но вместо этого зачерпнул в ладонь снега и прижал его ко лбу.
– Эй, пилот экстра-класса! – позвал я, подходя к разбитой кабине, похожей на изуродованную вандалами телефонную будку. – Ты живой или притворяешься?
Чем ближе я подходил, тем меньше мне хотелось заглядывать в кабину через битый плексиглас. За свою альпинистскую практику я вдоволь насмотрелся на трупы. Но среди ледников, словно в гигантском холодильнике, они не были страшны. В разбитой пилотской кабине, по моему мнению, меня ожидало нечто из фильма ужасов, нехорошая мясо-котлетная субстанция, и я был не настойчив в своем продвижении к кабине. Пилот не отзывался. Скалы с острыми гранями, обступившие место катастрофы, аккумулировали вокруг себя тишину, и потому в ушах резонировал стук моего сердца, словно шаман в экстазе бил меня по голове бубном.
– Пилот! – совсем тихо произнес я и бережно взглянул на кресло.
Воображение, как часто со мной бывало, немыслимо превосходило реальность. Ни живого, ни мертвого пилота в кабине не было. На пустом кресле блестели осколки пластика. Маленькая дверь была вырвана вместе с петлями и держалась на пружинах.
– Ушел, не попрощавшись, – высказал я свою обиду, просунув голову между острыми краями битого окна. – Теперь мне понятно, почему вертолет падал так быстро.
– У него сломано бедро, – услышал я голос Татьяны.
– Интересно, – вслух подумал я, – если он спутал мошонку с бедром, не означает ли это, что свою задницу он ошибочно принимает за…
– Может, ты заткнешься? – попросила девушка. – Иди сюда, надо шину наложить.
Мы вытащили инспектора на снег. Точнее, тащил только я, а Татьяна поддерживала навесу его правую ногу. Но все равно инспектор скрипел зубами и орал во всю глотку. Я, конечно, не изверг, и прекрасно понимал, что несчастному приходится не сладко, и все же пытался обратиться к его совести и стыду – нельзя же так вести себя мужчине перед девушкой и перед снежными карнизами, готовыми от малейшего шума сорваться на нас лавинами.
Татьяна без моей помощи принялась прилаживать к ноге инспектора обломок дюралевой рейки. Я топтался вокруг и смотрел по сторонам. Вопли инспектора разлетались во все стороны ущелья и эхом возвращались обратно.
– Ну? – нервно крикнула мне Татьяна, туго стягивая концы бинта. – Что ты хочешь сказать?
Если бы я сказал ей все, о чем в этот момент думал – она бы застрелилась из своего "макарова".
– Я знаю, что у тебя на уме, – не дождалась она от меня откровения.
– Тогда прими соболезнования, если ты такая догадливая, – ответил я.
– Его придется тащить на себе, – высказала она оригинальную мысль.
– А я думал, что ты мне предложишь отремонтировать вертолет.
– Где мы находимся? Хотя бы приблизительно.
– В Гималаях. Полагаю, что нас окружают горы.
– Не остроумно!
– Мое остроумие, милая, исчерпалось на базе и там, на небесах. А здесь вообще нет желания ни говорить с тобой, ни слушать твоего ворошиловского стрелка… Эй, господин инспектор! Это вам не Ла Скала, убавьте, пожалуйста, громкость!
– Ему надо сделать укол промедола!
– Надо – делай! Что ты смотришь на меня, как невеста на часы перед брачной ночью?
С ее энергией горы вверх дном переворачивать, подумал я после того, как Татьяна засветила мне в лоб снежком. Я повернулся к инспектору спиной, присел и завел его руки себе на плечи. Он был тяжелым, почти неподъемным, как рюкзак на высоте выше восьми тысяч метров, только отличие инспектора было в том, что его, как рюкзак, нельзя было скинуть в пропасть.
– И куда мы пойдем? – спросила Татьяна.
Я выразительно посмотрел на нее и сквозь зубы процедил:
– Уж конечно не вверх по склону.
Утопая в рыхлом снегу, я сделал несколько шагов и сразу устал. Ноги инспектора оглоблями торчали с обеих сторон от меня и все время норовили врезаться в снег. Руками он обхватывал мою шею так крепко, что я не мог сказать определенно: или он просто держит меня, чтобы я не убежал без него, или же на всякий случай пытается меня задушить.
Татьяна, подкравшись к нам с аптечкой, всадила инспектору в зад иглу шприц-тюбика. Инспектор замычал и обмяк. Мы начали спускаться, удаляясь от чадящего вертолета. Татьяна шла впереди меня, протаптывая тропу и часто оглядываясь, словно хотела удостовериться, что я все еще демонстрирую свое феноменальное благородство.
– Вам удобно? Я не слишком быстро иду? – заботливо спрашивал я инспектора, когда останавливался, чтобы перевести дух. Тяжелые скальные массивы, похожие на крепостные башни, плыли перед моими глазами, как театральные декорации, пот лился по лицу, разъедая кожу. Она нестерпимо зудела, и я мечтал впиться в щеки ногтями и разодрать их до крови.
Наверное, ни я, ни инспектор не владели английским в той степени, чтобы в полной мере передать друг другу оттенки настроения. Полицейский воспринял мои полные ненависти слова так, словно я признал свою вину.
– Нога немеет, – с недовольством ответил он. – Вы не идете, а прыгаете.
– А вы предпочли бы, чтобы я полз? Или летел вниз головой?
– Я предпочел бы, чтобы вы обращались со мной так, как я того заслуживаю! – сердито выпалил инспектор, даже не подозревая, что он нажал на кнопку сброса бомбы. И я тотчас эту бомбу сбросил.
Свалившись в сугроб, инспектор взвыл на высокой ноте, словно Моська, угодившая под ноги слона. Не оборачиваясь, я продолжал идти вперед как ни в чем не бывало.
– Я вас… я вас… – орал дурным голосом инспектор. – Немедленно… Я требую…
Мне стало смешно. Я остановился и обернулся. Инспектор глубоко ушел в снег, почти по плечи, и напоминал пережаренного и злого Колобка.
– Ну? – усмехнулся я. – Что вы требуете? Что вы вообще можете сейчас сделать самостоятельно?
Страдая от отдышки, Татьяна подошла ко мне, с трудом вытаскивая глубоко увязающие в снегу ноги.
– Это уже слишком, – прошептала она, убирая с глаз светлую челку. – Не издевайся над раненым.
– У тебя иней на ресницах выступил, – заметил я.
Татьяна покусывала губы. Инспектор хрипел и разгребал вокруг себя снег, словно он был оленем и хотел ягеля.
– А у тебя, – произнесла девушка жестко, – мозги на лбу сейчас выступят, если посмеешь оставить его.
– Оба! – воскликнул я. – Еще один стрелец! И чем ты пытаешься меня испугать? Своим пистолетиком? Ты сможешь выстрелить в меня? В свою жизнь? В свое спасение? В сексуально привлекательного молодого человека, в конце концов?
Я играл ее волей, и Татьяна ненавидела меня за это. Она опустила лицо и отвернулась, чтобы я не увидел ее беззвучного смеха.
– Стреляешь на счет "три", – я нежно потрепал девушку за прядь, тем самым добивая ее окончательно. – Мобилизуйся. Представь, что ты Мухтар, служишь на границе, а я нарушитель… Раз! Два!.. Три!
Я дырявил ботинками снежную доску, наступая на собственную тень. Солнце стояло высоко, и короткая тень напоминала Санчо Пансо. Мне в затылок дышали немотой горы. Снег искрил, мелко передразнивая солнце. Сугробы и заструги изображали женские округлости. Все вокруг было жизнерадостным. Никто в меня не стрелял.
Остановившись, я обернулся. Татьяна сидела на снегу и держала в ладонях лицо. Плечи ее вздрагивали. Злой Колобок безмолвно таращил на меня глаза, будто подавился ягелем.
Я вернулся по своим следам, присел рядом с Татьяной.
– Смотри, – сказал я. – Подснежник!
Татьяна опустила ладони, и я поймал пальцами ее нос.
– Иди к черту, – беззлобно попросила она, оттолкнула меня и убрала со щеки слезу.
– Посуди сама, – примирительно сказал я, поглядывая на притихшего инспектора. – Разве могу я с оптимизмом нести на себе этого истребителя вертолетов, если он собирается посадить меня в тюрьму?
– Меньше языком мели!
– Хорошо. Тогда поговори с ним сама.
– Что ты хочешь?
– Во-первых, чтобы не вешал на меня Бадура. Если твои таблетки в самом деле не ядовиты, то портер скорее всего налакался протухшей ракши. А во-вторых, я хочу, чтобы инспектор возбудил уголовное дело по факту убийства Родиона.
Татьяна вскинула голову и посмотрела на меня сквозь дрожащие слезы.
– Ты… – произнесла она, поднимаясь на ноги и отступая назад. – Ты, вообще, представляешь, кто ты такой? Ты способен оценить свои поступки? Ты же маньяк! Тобой управляет навязчивая идея!
– Неужели уговорить инспектора тебе труднее, чем тащить его на себе с горы?
– Можешь проваливать, – глухим голосом ответила Татьяна. – Я ни о чем не буду с ним говорить.
– Даже ради его жизни и своего благополучия?
– Ты напрасно считаешь себя незаменимым.
– У тебя есть выбор?
– Сюда скоро должен прилететь спасательный вертолет.
– Сюда? Скоро? – возмутился я наивности девушки. – Это же Гималаи, милая! И находимся мы в Непале!
– Не называй меня милой!
– Тогда я буду называть тебя глупой. Когда сюда прилетит спасательный вертолет, инспектор умрет от гангрены, а ты сойдешь с ума от печали.
– Зато ты, наверное, будешь счастлив!
– Господи, и как только твое солнечное личико выдерживает столько презрения!
– Ты достоин не только презрения! Дебил!
– Нахожу успокоение в том, что ты, в конце концов, послушаешься этого дебила.
Инспектор не терял времени даром и внимательно прислушивался к нашей беседе на непонятном для него русском языке. По интонации он должен был догадаться, что до взаимного признания в любви еще далеко, а это не в его пользу. Дождавшись паузы, в ходе которой Татьяна мысленно модулировала новые оскорбления в мой адрес, он зашевелился в своем окопе и могильным голосом позвал меня:
– Подойдите, пожалуйста… Кхы-кхы… Ворохтин… господин Ворохтин…
Татьяна, следуя извечному бабьему инстинкту руководить мужчиной, к которому неравнодушна, не преминула меня вдохновить:
– Иди же, не стой!
– На бой Руслана с головой, – добавил я и послушно подошел к Колобку. Он грустил, словно его покусал высокогорный цзо, но во взгляде еще присутствовала сталь.
– Сядьте, – предложил он, хотя сесть я мог только ему на голову. – Давайте поговорим как мужчина с мужчиной. Я, действительно, немного погорячился.
И он кинул полный раскаяния взгляд на покореженный вертолетный фюзеляж.
– И с Бадуром вы погорячились, – тотчас принялся я отвоевывать оккупированные позиции.
– Но он сказал мне, что вы отравили его какими-то таблетками.
– Эти таблетки мне дал врач. Обыкновенные витамины.
– Допускаю. Изо рта Бадура сильно пахло спиртным.
– Вот видите: портер страдает редкой формой высокогорного алкоголизма, а вы сразу обвинили меня в коварном умысле.
– Да разве это я? – махнул рукой инспектор и принялся отрывать ледяные колтуны с обтрепаных рукавов свитера.
Инспектор соглашался со мной запросто. Он уступал в мелочах, чтобы я уступил ему в главном.
– И криков о помощи не было, – внес я еще один пункт обвинения в список на реабилитацию.
– Да я знаю!
"Вот же бегемот сырокопченый! – подумал я, глядя на голову инспектора, как козел на кочан капусты. Обо всем знал, а слюной брызгал!"
– Но и вы меня правильно поймите, – взял инициативу инспектор, кидая на меня короткие взгляды. – То, что вы называете… Я имею ввиду поступок Столешко… Это совсем не то, что вы думаете…
– Вы имеете ввиду взятку? – помог я инспектору справиться с подбором термина.
– Да разве это взятка! – болезненно поморщился инспектор. – Там денег было на две бутылки пива, а вы столько шума подняли!
– Если мы не выловим Столешко, то он поднимет еще больше шума! – предупредил я. – И тогда вы со своей ногой сможете только плевать в потолок тюремной больницы.
Инспектор думал над моей последней гипотезой долго. Он уже очистил от льда рукава, но продолжал теребить их, вытягивая нитки. Перспектива плевать в потолок его явно не устраивала.
– Но это же смешно! – вдруг вмешалась в разговор Татьяна. Она подкидывала на ладони отполированный теплом ее рук снежок, словно готовилась метнуть его мне в лоб.
– Ах, какая смешливая выискалась! – ощетинился я, предчувствуя серьезный натиск со стороны девушки. – Тебя же предупредили – разговор мужской! Лучше тропу пробивай, чтобы мне легче было нести инспектора.
– Инспектор, он толкает вас на должностной подлог!
– За раскрытие преступления Столешко вам дадут орден, – пообещал я, тоже скатывая снежок.
– Родственники погибшего Столешко потребуют от вас компенсации за моральные убытки! – пригрозила Татьяна.
– Вспомните про потолок, – вернулся я к самому сильному аргументу. – Если мы не обезвредим Столешко, то он вас посадит.
– Мне жаль ваши звезды, – вздохнула Татьяна.
У инспектора лопнуло терпение. Он дернулся в своем сугробе, отмахнулся от солнечных лучей и сердито крикнул:
– Тихо! Всем молчать!
Мы подчинились. Казалось, в наступившей тишине утомленные горы облегченно вздохнули. Инспектор наморщил свой лоб древесного цвета и погрузился в раздумия. Он взвешивал все "за" и "против", причем этот процесс раскачивал его из стороны в сторону.
– Сделаем так, – наконец огласил он приговор, опираясь руками о снежную доску перед собой. – У нас все-таки недостаточно аргументов для того, чтобы возбудить против Столешко уголовное дело. Можно сказать, их вообще нет. Я могу проявить настойчивость и взяться за это дело, но министерство не выделит мне ни одной рупии.
– Меня интересует не столько возможность расследования этого дела, – мягко поправил я, – сколько ваше официальное заключение.
– Ну какие еще могут быть вопросы, инспектор! – взорвалась Татьяна. Снежок просвистел над моей головой. – Он же открытым текстом говорит, что добивается официального признания Столешко преступником! Ему во что бы то ни стало надо кинуть тень на альпиниста! Вы посмотрите на его физиономию! Он даже не скрывает ухмылки! Может быть, это он сам убил Родиона!
Кажется, она даже испугалась такого крутого заноса, вмиг замолчала и опустила глаза. Инспектор с вялым любопытством взглянул на меня, чтобы убедиться, что я в самом деле не скрываю ухмылки. Я пожал плечами и развел руки в стороны, бессловесно возмущаясь хулиганской выходке Татьяны.
– А что вам лично даст официальное заключение? – спросил он, выгибая дугой одну бровь.
– То, что мошенник Столешко уже не сумеет осуществить свой коварный замысел и завладеть наследством князя Орлова.
Инспектор стал нервно покусывать кончики усов. Он мысленно цыганил, чем для него может обернуться ошибка в оценке происшествия.
– Это ваше единственное условие? – уточнил он размер гонорара за мои услуги.
Я кивнул. Татьяна, чувствуя, что инспектор готов протянуть мне руку, с презрением сказала:
– Стыдно смотреть, как вы продаетесь!
Пристыженный инспектор посмотрел на Татьяну и задал очень хороший вопрос:
– А вы сможете донести меня до ближайшей деревни?
– Попытаюсь! – огрызнулась Татьяна.
– В таком случае я откланиваюсь, – сказал я.
– Подождите! – рассердился на меня инспектор. – Что вы все время прыгаете? Сделаем так… – Он еще некоторое время оформлял мысль и, наконец, вынес вердикт: – Если вы доставите меня живым до ближайшей деревни, откуда я смогу вызвать вертолет, то гарантирую вам, что в ближайшее время вышлю на МВД России официальное сообщение о том, что случилось в горах. В нем я подробно изложу вашу версию о пластической операции и выскажу рекомендацию проверить личность человека, который будет выдавать себя за Родиона Орлова. Это вас устраивает?
– Устраивает, – согласился я. – Но где гарантии, что вы не передумаете?
– Даю словно офицера, – шевельнул усами инспектор.
Татьяна усмехнулась, молча закинула на плечи лямки рюкзака и пошла вниз.