Спал я плохо. Какая-то копытная живность, поселившаяся в одном из номеров первого этажа, пугливо фыркала, чавкала и топталась по полу, отчего отель резонировал, как высохший аль-уд под лопнувшей струной. Помимо этого всякий раз, когда я поворачивался с бока на бок, давала о себе знать рана на голове. Повязка в конце концов съехала мне на шею и начала душить. Я несколько раз вставал и выглядывал в коридор, прислушиваясь к ночным звукам, происхождение большинства из которых не мог определить. В итоге, в самой сердцевине ночи, я задел саморучно изготовленное сигнальное устройство в виде натянутой над полом лески, привязанной к кружке с ложкой. От грохота алюминиевой посудины где-то в горах сошла лавина.
Едва ущелье стал заполнять матовый рассвет, я оделся и спустился вниз. Татьяна уже сидела за столиком с чашкой кофе, листая старый журнальчик. Смотреть на нее было приятно: лицо свежее и легкое, волосы аккуратной шапочкой облегали контур головы, а нижние "рваные" края обнимали шею словно шарфик. Невольно сравнивая с ней себя, я посмотрел в зеркало над умывальником и едва не разбил его. Глаза подпухли, на шее – шарфиком – болтается окровавленный бинт, по лбу и щеке проходит розовый "шрам" от подушки. Готовый персонаж для фильма ужасов.
– Привет! – сказала Татьяна и вскинула вверх руку. – Как голова?
– Затылочная часть приклеилась к подушке, – буркнул я, намыливая лицо.
– Ты в самом деле плохо выглядишь, – уколола Татьяна.
– Могла бы, между прочим, поддержать морально, – проворчал я. Мыло разъедало глаза. Вода – талый лед – смывала пену плохо.
– Папа и мама учили меня всегда говорить правду.
– Плохо учили…
Растирая лицо и шею жестким полотенцем, я хотел сесть за соседний столик, но Татьяна положила перед собой небольшой продолговатый предмет, завернутый в кусок черного полиэтилена, и сказала:
– Это тебе сюрприз.
– Не много ли сюрпризов для одной деревни? – задал я риторический вопрос и поймал себя на той мысли, что рад подвернувшемуся поводу сесть рядом с девушкой.
Я опустился на шаткий стул и придвинул сверток к себе. Развернув пленку, я взял в руку титановый клюв ледоруба с привязанным к нему метровым куском альпинистской веревки. С минуту я рассматривал килограммовую чушку со всех сторон, потом поднял взгляд на Татьяну.
– Это утварь для ритуального самоповешения альпинистов? – предположил я.
– Эту штуку я нашла недалеко от того места, где тебя ударили, – ответила девушка. – Конец веревки запутался в решетке забора, и клюв, видимо, вырвало из рук злоумышленника, когда он убегал.
Теперь я смотрел на орудие нападения другим взглядом, почти родственным.
– Очень просто и удобно, – комментировала Татьяна. – Раскручиваешь ее над своей головой, а потом сносишь голову противнику. Нечто похожее – булыжник на веревке – с успехом пользовали некоторые племена каннибалов в Новой Зеландии. Они называли это орудие мэром.
– Что ты говоришь! – порадовался я познаниям девушки в области этнографии. – Говоришь, с успехом пользовали?
Клюв был аккуратно свинчен с рукоятки. Веревка проходила через его внутреннее отверстие и была связана петлей Гарда – классическим альпинистским узлом.
– Не думаю, что здесь можно кого-либо удивить ледорубом или узлом, – вслух подумал я. – В каждом дворе, наверное, целые склады старого снаряжения.
– Не уверена, что этот клюв слишком старый, – на удивление к месту возразила Татьяна. – Я, конечно, не слишком разбираюсь в снаряжении, но такие анатомичные ледорубы "Камп" выпускают, по-моему, сравнительно недавно, и у местных они вряд ли могут быть.
Китченбой поставил перед нами тарелки с рисом, сдобренным каким-то соусом, и кружки с теплым молоком. Я тронул его за руку и объяснил, показывая на клюв, что хочу купить ледоруб такого же класса или рукоятку к нему. И без того суетливый, парень кивнул и улетел в свои апартаменты атакующей пчелой. Через несколько минут он вывалил на пол у моих ног с десяток еще вполне пригодных ледорубов и ледовых молотков. Едва я взглянул на них, так сразу понял, что Татьяна глубоко заблуждается. Я поднял с пола и протянул ей превосходный образец – ледоруб "Хайпер Кулуар", последний писк моды итальянской альпиндустрии.
– Трофеи, – сказал я, перебирая ледорубы. – Богатые экспедиции после восхождений бросают "железо" на леднике, чтобы не тащить вниз, а портеры собирают и продают менее богатым экспедициям… Спасибо, дружок, все это для меня слишком дорого, – объяснил я китченбою и поднялся из-за стола.
Мне показалось, что Татьяне очень хочется составить мне компанию, но она боится навязать мне свое общество, а я не захотел проявлять инициативу. Кажется, мы вдруг испытали неловкость оттого, что едва улеглась неприкрытая ненависть, как на ее месте стал пробуждаться интерес друг к другу. И мы невольно стали тормозить и растягивать эту метаморфозу чувств.
Я дошел до конца деревни, и там при помощи английского и жестов узнал, где живет портер с сыном. Но мне снова пришлось пережить удар по голове, правда, на этот раз психологический. Дом портера оказался пуст, вся семья рано утром направилась в Биратнагар за покупками, а до него – больше сотни километров. Кто посылал мальчика узнать обо мне, я вряд ли теперь смогу узнать.
Когда в удрученном настроении я вернулся к отелю, меня пудовым взглядом, от которого тотчас стали подгибаться ноги, встретил инспектор. Он сидел в глубоком плетеном кресле, его поломанная нога была накрыта клетчатым пледом, отчего инспектор напоминал президента Рузвельта. Выгнув дугой одну бровь, он на мое "гуд монин" ответил нестандартно:
– Что с вами случилось? Почему сразу мне не доложили?
– Как я мог вам доложить, – вспыльчиво ответил я, – если был уверен, что это по вашей просьбе меня тюкнули по затылку ледорубом?
– Что? – обалдел инспектор и дернулся в кресле. – По моей просьбе?!
Мне казалось, что будь в его руке клюка, он обязательно засвистел бы ее мне в голову. Никак не могли мы с инспектором сойтись характерами.
– Значит так, – шлепая мясистыми влажными губами сказал инспектор, грозя мне коричневым, похожим на обрубок высохшей лозы пальцем. – До прибытия вертолета находится в своей комнате! Подготовить мне подробную объяснительную – зачем включал радиостанцию, что говорил, с кем говорил и почему ходил по деревне поздно вечером. Я предупреждал вас! – распалялся инспектор, тряся лозой. – Вы упрямитесь и продолжаете вести себя вызывающе!
– Простите его, – зачем-то заступилась за меня Татьяна, щелкая фисташки и сплевывая скорлупки в кулачок. – Он больше не будет.
– Знаешь, кто меня больше всего волнует? – сказал я девушке по-английски, чтобы инспектор меня понял. – Наш пилот. Если его снимут со склона раньше, чем нас, то он расскажет, как инспектор прострелил маслопровод. Потом начнут допрашивать нас с тобой. А мы с тобой подтвердим это, так ведь?
– Вертолет – это очень дорого, – согласилась Татьяна, угощая меня орешками. – До конца жизни можно не расплатиться.
Мы стали лузгать хором. Инспектор издал неопределенный звук, с каким движется тяжелый книжный шкаф по паркету, и махнул рукой своим рабам.
– Он не упустит удобного случая свести с тобой счеты, – сказала Татьяна, глядя вслед шерпам с носилками, на которых разгневанным императором восседал инспектор.
– Если уже не пытался свести, – уточнил я, коснувшись рукой больного затылка, и кинул на девушку многозначительный взгляд. – Или я ошибаюсь?
Она поняла меня так, как надо было, отчего усмехнулась, качнула головой и, убирая челку со лба, сказала:
– У меня есть железное алиби, что это сделала не я. Но оправдываться нет необходимости. Ты не так опасен, как мне казалось раньше.
Нормального мужчину, на мой взгляд, должно оскорбить заявление о его безопасности – это сродни упреку в мужской несостоятельности. Я принял воинственную позу, подбоченив руки и навесив на свой взгляд гири амбиций.
– Что значит не так опасен? – спросил я. – Что значит не опасен? Ты уже не боишься, что князь уволит тебя за то, что ты плохо опекала Родиона?
– Нет, не боюсь! – Татьяна смотрела на меня лукаво, словно заигрывала. Ее ледниковые зубы беспощадно расправлялись со скорлупой фисташек, словно с моей напыщенной воинственностью. – Ты же сам прекрасно знаешь, что как раз именно за это он меня не уволит. Или я ошибаюсь?
Она либо знала все про Игру, либо брала меня "на пушку". Я понял, что не в моих интересах развивать с ней эту тему. Я должен был убедиться, что Татьяна действительно та, за кого себя выдает – письмоводитель, то есть, секретарь князя, которой доверено многое.
– Вчера за ужином начальник станции рассказал мне, о чем инспектор доложил в полицию, – сказала Татьяна, глянув по сторонам. – Не думаю, что в России на этом основании будет возбуждено уголовное дело. Знаешь почему? Потому что экспедиция по поиску трупа Родиона на Ледяной Плахе и спуску его вниз обойдется нашему МВД в несколько миллионов долларов. Проще заплатить тебе, чтобы ты не поднимал шума, или… Или сам знаешь, как еще можно закрыть тебе рот. Для тебя будет лучше, если ты закроешь его сам.
– Спасибо, – кивнул я. – Я обязательно воспользуюсь твоим советом.
– И еще, – помолчав, добавила девушка. – Если ты когда-нибудь, где-нибудь встретишься со Столешко, то постарайся сделать так, чтобы рядом тотчас появились свидетели этой встречи… К примеру, я.
Я внимательно смотрел в глаза Татьяне.
– Никак не могу понять, кто же ты все-таки такая, – произнес я.
– Кажется, я показывала тебе письмо князя?
– Прикрылась ты этим письмом, как фиговым листком, – проворчал я.
Видя мой нестандартный взгляд, девушка шагнула ко мне и, приблизив свое лицо ко мне настолько, что впору было начинать целоваться, выразительно произнесла:
– Я невеста Родиона. И хочу стать его женой. И родить от него ребенка. И унаследовать не только титул… Все понятно?
Я опешил от такой правды, и во мне родилось странное чувство, словно я жизнь свою проморгал, прожил зря.