Князь, глядя из-под седых бровей на карандаш, который без устали крутил в пальцах, сидел в деревянном кресле за столом. На зеленом сукне стояли письменный прибор с промокашкой-неваляшкой, стакан с чаем в серебряном подстаканнике и раритетный томик Баратынского в черном переплете с золотым тиснением. И старик, и его кабинет с отполированной руками и годами мебелью напоминали экспонаты музея.
Большие напольные часы размахивали тяжелым маятником. Где-то в его недрах цокали молоточки. Мы молчали. Князь приказал собраться в своем кабинете всем своим служащим. Первой вошла и села на обшитый кожей диван Татьяна. В черном большом платке, из-под которого выглядывала косичка, она была похожа на летучую мышь с якорным канатом на шее. Я стоял лицом к книжным полкам, рассматривая измочаленные корешки, на которых едва можно было разобрать имена авторов. Между книгами и стеклом выстроился длинный ряд фигурок из кости, дерева, железа. Малахитовый Будда с животиком, похожим на арбуз, которого я привез князю из Катманду, возглавлял строй, словно был назначен командиром над остальными фигурками.
Скрипнув половицами, в кабинет вошел водитель и, зачем-то пригибаясь, словно это был кинозал, и уже шел фильм, на цыпочках прошел в угол и встал между глазурованной печью и диваном. Следом за ним, бережно сдвинув дверные шторы, вошел грузный, краснолицый конюх в светлых шароварах, рубашке навыпуск и калошах на босу ногу. Потом тенью обозначила присутствие молодая глухонемая садовница в телогрейке и белом платке. Она встала в дверях, то ли стыдясь своего вида, то ли боясь наследить на паркете выпачканными в черноземе резиновыми сапогами. Кабинет не мог вместить всех строителей, дворников и прислуг, и последними зашли выжлятник[11] со своей женой поварихой. Полная, как положено по должности, женщина тотчас всхлипнула и прижала платок к красным глазам.
– Цыть! – немедля оборвал ее Орлов высоким, почти женским голосом и стукнул карандашом по столу. – Рано пока!
Снова стало тихо. Было слышно, как шлепают по маленькой наковальне часовые молоточки. Я оперся спиной об оконный наличник и скрестил на груди руки. Орлов, ссутулив угловатые плечи и склонив белоснежную голову, смотрел прямо перед собой выцветшими голубыми глазами. Его массивный, чуть сгорбленный нос придавал лицу хищное выражение. Тонкие губы были плотно сжаты. Смятые высокие залысины покрывали морщины. Он нервным движением расстегнул верхнюю пуговицу красной атласной косоворотки и очень тихо, заставляя присутствующих затаить дыхание и напрячь слух, произнес:
– Рано пока его хоронить…
Он говорил бы дальше, если бы в кабинет не заглянул высокий и длинноносый молодой человек, похожий на единицу, которую мстительно выводят учителя в дневнике безнадежных тупиц. Рискуя задеть дверной косяк, он склонил гладкую голову с волосяным хвостиком, однако нос его компасной стрелкой продолжал целиться в князя.
– Позволите, Святослав Николаевич? – приятным голосом и артикулятивно проговорил молодой человек, сверкнув черными глазами.
Князь, казалось, даже не взглянул на дверь и, не меняя положения седой головы, ответил быстро и злобно:
– Ступай на котушок[12], наглец!
Молодой человек, не отразив обиды на умном лице, увел голову за шторы, но уже через мгновение князь изменил меру наказания.
– Закличь его сюда! – приказал он поварихе, и как только длинноносый в точности повторил свое внедрение в кабинет, хмурым голосом спросил: – Что надо? Я тебя не приглашал.
– Слухи ходят, – осторожно ответил длинноносый чуть сиплым, посаженным голосом и поскреб по щеке ломаным, словно неряшливо склеенным из суставов пальцем.
– Вот, пожалуйста, – с досадой произнес Орлов, обводя взглядом присутствующих и останавливаясь на мне. – Слухи ходят… Дурь на языках сидит! Еще раз повторю: кто будет о моем сыне лясничать, того нещадно накажу. Еще ничего не проверено, а Ворохтин уже успел обарабанить по всему городу!
Я молча перенес упрек. Обладатель длинного носа, охотно соглашаясь с Орловым, покачивал своей примечательной деталью и строго поглядывал на меня, будто хотел сказать, что незаслуженно пострадал по моей вине.
– Нет никаких оснований говорить о смерти Родиона, – тверже повторил Орлов и шлепнул ладонью по зеленому сукну, отчего звякнул стакан в подстаканнике. – Я уважаю Ворохтина, но уверен, что с выводами он явно поторопился. Обгодим чуток. Время все расставит по своим местам.
– Слухи о смерти оказались несколько преувеличены, – развеселился носатый. – В самом деле, с чего это мы… Мало ли кто из нас…
Орлов не нуждался в его моральной поддержке и немедленно осадил взмахом руки.
– А ты себе язык подрежь!
– Слушаюсь, Святослав Николаевич! – радостно ответил носатый, слегка склонив голову, и тотчас негромким и пересушенным голосом стал рассказывать садовнице байку по этому поводу: – У нас в день выдачи пенсии телефонный звонок невозможно услышать из-за гомона бабушек. Крик стоит, как на стадионе. Так вот, заведующий говорит кассирше…
Садовница не слышала, о чем говорит ей этот человек. Она смотрела на него умными и красивыми глазами, как смотрят на утренний туман или на облака. Повариха устала выдавливать из глаз слезы и мягко зажмурилась, словно задремала стоя. Орлов придвинул к себе чистый лист, обмакнул перо в чернильницу и принялся скрипеть по бумаге. Его стремление реанимировать прошлое стоило больших нервов. Перо рвало бумагу, щелкало и брызгало чернилами. Орлов злился и негромко ругался себе под нос. Все присутствующие, кроме носатого, привыкли к чудачествам хозяина, и смотрели на борьбу князя с капризным пером с пониманием.
– Возьмите мою, Святослав Николаевич! – некстати услужил носатый и шагнул к столу, протягивая старику шариковую ручку.
Я подумал, что Орлов сейчас плеснет в лицо молодому нахалу чернила, но Орлов, до предела нахмурившись, отшвырнул перо в сторону, взял авторучку и быстро закончил письмо. Сложив лист вчетверо, он протянул его Татьяне.
– Не умирай! – на высокой ноте сказал он. – Отнеси это попу, пусть срочно отчитается передо мной по всем счетам. В первую очередь – оплата богомазам за иконостас! И сними с себя этот вдовий казинет, чтобы глаза мои его не видели!
Орлов намеревался завершить собрание служащих на оптимистической ноте. Уже повариха не по теме начала жаловаться, что поставщики вечно запаздывают с доставкой продуктов, и из-за этого она запаздывает с обедами, как я перебил ее, заставив внимание присутствующих обратить на себя.
– Я хотел бы уточнить, Святослав Николаевич, что высказал вам не только свое личное мнение, но также и официальное заключение непальской полиции.
– Что?! – с искусственным гневом воскликнул Орлов, глянув на меня так, словно я посмел произнести нечто в высшей степени неприличное. – Кто повторяет очевидные глупости, тот глуп вдвойне! Непальская полиция не знает волевых качеств моего сына!
– Со дня на день министерство внутренних дел России получит официальное уведомление, – добавил я.
Мы разыгрывали заранее оговоренную сцену. Слепая, безосновательная вера отца в то, что сын жив, должна была вызвать у присутствующих обратный эффект. Сочувствуя Орлову, они все-таки в большей степени должны были поверить мне.
– Все! – прервал меня князь и встал из-за стола. Если бы я видел Орлова впервые, то был бы шокирован его маленьким ростом. Шаркая лаптями по полированному паркету, он подошел к книжному шкафу, снял с полки увесистый том "Российская архитектура. ХIX век" и протянул его мне. – Я благодарю тебя за внимание к судьбе моего сына, но советую все же вернуться к своим обязанностям. Обрати внимание на обливистый контур крыши грота, и постарайся установить стропила под большую нагрузку по всем законам физики и строительства.
Я внимательно посмотрел в глаза князя, уже научившись читать в них комментарии к словам, но Орлов глаза отвел, хлопнул меня невесомой ладошкой по груди и сказал:
– Ступай, братец, ступай!
Рядом с узкой дверью образовалась минутная толчея. Носатый, пропустив вперед себя садовницу, оказался передо мной.
– Что это на вас нашло? – спросил он, нетерпеливо выковыривая сигарету из пачки.
У меня не было желания развивать тему с незнакомым человеком, и я лишь прошелся пустым взглядом по его лицу, больно споткнувшись о нос. Мы вышли в длинный и узкий коридор, стены которого были увешаны пейзажами художника. Я нарочно приостановился у "Туманного рассвета на берегу Двины", чтобы увеличить дистанцию с носатым, но тот, как назло, тоже замедлил шаг, любуясь моим вниманием к полотну.
– Увлекаетесь живописью?
– Что ж ты грех такой на душу берешь? – спросил меня не по годам стройный выжлятник Палыч, проходя мимо и сокрушенно качая белой, как одуванчик, головой.
Я растерялся, не зная, на какой вопрос отвечать в первую очередь.
Мы вышли на террасу. Косой мелкий дождь залил дощатый пол наполовину, и в нем, как в матовом зеркале, отражались черные стволы еще голых яблонь. Я поднял воротник куртки и пошел между волнистых рядов невысокого плетня. Гравий шуршал только под моими ногами – носатый исхитрился идти за мной в ногу, и его шагов я не слышал. Пригнув голову, я прошел под мокрой лапой старой ели и остановился напротив грота с недостроенным куполом.
Носатый не совсем уверенно, словно не исключал возможность того, что будет побит, приблизился ко мне, самоотверженно раскуривая вымокшую сигарету. Наверное, он задел головой ветку и попал под ледяной душ.
– Покорнейше прошу простить! – вычурно обратился он, отчего меня внутренне передернуло. Мы с ним были приблизительно одного возраста, в каком принято обращаться друг другу в совершенно иной манере. Но, видимо, носатый попал под влияние чудачеств Орлова, и его неудержимо тянуло на архаичный слог.
Я ничего не ответил, раскрыл книгу на закладке и посмотрел на чертеж грота. Орлов предлагал скопировать какого-то головастика с катастрофическим соотношением нагрузки и опоры: купол по своему объему превышал несущие конструкции едва ли не в два раза. Астрономическая обсерватория, а не грот!
– Палка, палка, огурец, – произнес носатый, рассматривая облупившиеся колонны грота, – вот и вышел человец… А меня зовут Филипп, – представился он и протянул мне свою членистую ладонь. – Работаю в Сбербанке, а по совместительству – казначеем у князя.